Европейский Суд и свобода слова

(Статья 10 Конвенции)

 

В.А.Туманов

 

Эта глава носит иллюстративный характер. Она имеет целью в более развернутом виде показать на конкретных примерах - судебных решениях, как практически реализуется одна из основ­ных статей Европейской конвенции. Почти каждой из статей ее первого раздела и некоторых Протоколов к ней можно было по­святить самостоятельную главу, но в рамках данной книги это непосильная задача.

Статья 10 "Свобода выражения мнения" выбрана не случайно. В общем количестве вынесенных Судом в 1999 г. решений эта ста­тья занимает второе место. При этом она существенно отстает от занявшей первое место ст. 6 "Право на справедливое судебное разбирательство" - 137 решений[1]. На долю ст. 10 приходится 22 решения. Но и это второе место показывает, насколько акту­альна эта проблематика в европейском масштабе.

Не менее существенно и то, что институт свободы слова и права распространять и получать информацию в том широком плане, как он закреплен ст. 13 и 29 Конституции Российской Фе­дерации, занимает сегодня одно из центральных мест в жизни российского общества.

 

Вводные замечания.

 

Как ни широка свобода слова в демокра­тическом обществе, она не безгранична, предполагает ряд огра­ничений в интересах общества, государства, защиты прав других лиц, налагает обязанности и ответственность, ею нельзя злоупот­реблять, как и другими правами. Эти ограничения предусмотре­ны действующими национальными правовыми системами госу­дарств-участников, а в некоторых из них основные ограничения предусмотрены даже на конституционном уровне.

На этом основаны действия публичных властей, когда они по своей инициативе или по обращениям заинтересованных лиц и организаций осуществляют то, что в терминологии Конвенции на­зывается "вмешательством", т. е. предпринимают меры, призванные предотвратить или осудить использование свободы слова, которое, по их мнению, подпадает под такие ограничения. В большинстве случаев вмешательство не обходится без судебного разбиратель­ства: часто сами власти могут действовать только в судебном по­рядке (причем в большинстве государств по преимуществу путем уголовного преследования), а еще чаще в суд обращается лицо, оспаривающее вмешательство, осуществляемое властно-админис­тративным путем. В конечном итоге многие, недовольные исходом дела в национальных судах, обращаются в Страсбургский суд.

Многолетняя практика этого Суда показывает, что он явля­ется последовательным защитником свободы слова, права распро­странять и получать информацию и идеи в самых различных фор­мах, из которых особо масштабной является деятельность прес­сы и других средств массовой информации.

Свою общую исходную позицию не только правового, но и общесоциального звучания, с которой Суд подходит к рассмотре­нию дел по ст. 10, он выразил в формуле, которая повторена в решении почти по каждому из дел по ст. 10 и развита примени­тельно к их конкретным обстоятельствам:

"Свобода выражения мнения, закрепленная в п. 1 ст. 10, состав­ляет одну из фундаментальных опор демократического общества и одно из главных условий его прогресса. При условии соблюдения требований п. 2 ст. 10 она применима не только к "информации" или "идеям", которые встречаются благосклонно или рассматриваются как безобидные либо безразличные, но и в отношении тех, которые задевают, шокируют или беспокоят государство или какую-либо часть населения. Таковы требования плюрализма, толерантности и либерализма, без которых нет "демократического общества".

Этой исходной позиции сопутствует другая позиция, в значи­тельно большей мере правовая и связанная с упомянутым выше п. 2 ст. 10, где оговорены основания, по которым возможны огра­ничения свободы выражения мнения. В соответствии с этой пра­вовой позицией эти основания в правоприменительном процессе должны толковаться только ограничительно. В практике властей государств-участников, наоборот, преобладает тенденция толко­вать такие основания расширительно.

В страсбургской судебной практике дела по ст. 10 весьма разнообразны. Их объектами были публикации в прессе, телеви­зионные передачи, письма и заявления, не прошедшие через средства массовой информации, социологические исследования, реклама, отказы в выдаче лицензии на теле- и радиовещание и др. С большой степенью вероятности можно утверждать, что в ско­ром времени еще одним объектом станет Интернет. Основным, но не единственным действующим лицом в делах такого рода были средства массовой информации, и соответственно на первый план выдвигался такой аспект свободы слова, как право распространять и получать информацию.

Мы расскажем, по необходимости кратко, о наиболее харак­терных делах, классифицировав их применительно к тем сферам жизни общества, к которым они имели наиболее прямое отношение.

 

Свобода слова в общественно-политическом аспекте.

 

В этом ракурсе типично дело "Лингенс против Австрии" (1986 г.)[2]. В нем фигурирует глава правительственной власти — Канцлер респуб­лики, что случается не так уж часто. В ситуации сложного партийного расклада после выборов 1975 г. Социалистическая партия Австрии, которую возглавлял Канцлер Бруно Крайский, чтобы остаться у власти, нуждалась в поддержке либеральной партии, которую возглавлял Ф. Петер. В это время известный исследователь — разоблачитель преступлений нацистского режима С. Визенталь опубликовал серию статей, в которых раскрывалось нацистское прошлое Петера, служившего во время второй миро­вой войны в СС. Канцлер Крайский выступил в защиту Петера, обвинив его критика в "мафиозных методах". В свою очередь журналист Лингенс опубликовал две статьи, в которых привлек внимание общественности к проблеме национал-социалистического наследия, назвал позицию Крайского "аморальной" и оценил ее как "низкопробный оппортунизм". За это он был привлечен к от­ветственности (диффамация, ст. 111 УК Австрии) и после серии судебных разбирательств наказан штрафом в 14 тыс. шиллингов, а номера журнала с его статьями были конфискованы.

Журналист обратился в юрисдикционные органы Совета Ев­ропы, утверждая, что решения суда нарушили его право на сво­боду слова до такой степени, которая несовместима с принципа­ми демократического общества. Правительство же утверждало, что оспариваемое журналистом наказание было необходимо для защиты репутации Б. Крайского.

Как и во всех других делах, рассмотренных Судом по ст. 10, решение по делу Лингенса построено по четырехзвенной схеме, о которой рассказано в разделе третьем, а именно (напомним ее):

были ли действия властей основаны на законе, правомерны ли они в свете ограничений, предусмотренных в п. 2 ст. 10, были ли по­добные действия в данных конкретных обстоятельствах необходи­мы в демократическом обществе и, наконец, были ли принятые меры по их тяжести соразмерны действиям заявителя.

Суд достаточно решительно встал на сторону Лингенса. Вос­произведя в решении свою исходную установочную формулу (см. выше), Суд развил ее, указав, что сформулированные в ней принципы "приобретают особое значение в том, что касается прессы. Хотя пресса и не должна преступать границы, установлен­ные inter alia для "защиты репутации других лиц", тем не менее, на нее возложена миссия по распространению информации и идей по политическим вопросам, а также по другим проблемам, пред­ставляющим общественный интерес. Если на прессе лежит зада­ча распространять такую информацию и идеи, то общественность, со своей стороны, имеет право получать их...

Свобода печати наделяет к тому же общество одним из самых совершенных инструментов, позволяющих узнать и составить представление об идеях и позициях политических лидеров. В бо­лее общем виде можно сказать, что свобода политической дискус­сии составляет стержень концепции демократического общества, которая проходит через всю Конвенцию.

Соответственно пределы допустимой критики в отношении по­литиков как таковых шире, чем в отношении частного лица. В отли­чие от последнего первые должны проявлять и большую степень терпимости к пристальному вниманию журналистов и всего общества к каждому их слову и действию. Нет сомнения, что п. 2 ст. 10 позво­ляет защищать репутацию каждого, т. е. распространяется и на по­литиков, даже когда они выступают не в личном качестве, но в таких случаях противовесом подобной защиты выступает интерес общества к открытой дискуссии по политическим вопросам".

Суд констатировал, что возможность вмешательства властей в осуществление заявителем права на свободу слова была предус­мотрена законом (ст. 111 УК Австрии) и преследовала одну из целей, которую Конвенция считает в таких случаях правомерной, а именно "защиту репутации или прав других лиц) (ст. 10 п. 2). Однако, по мнению Суда, это вмешательство не было "необхо­димым в демократическом обществе"; отдельные оценочные выс­казывания журналиста по поводу позиции канцлера Крайского, которые, по мнению австрийских судов, носили порочащий харак­тер, прозвучали в ходе острой, важной для общества политичес­кой дискуссии; содержание и тон статей "были в общем достаточ­но сбалансированы", а жесткость мер, примененных австрийским правосудием к журналисту, была несоразмерна. Кроме того, при­говор, вынесенный в "контексте политической дискуссии", мог отрицательно сказаться на осуществлении прессой ее функции свободно распространять информацию. Соответственно власти нарушили ст. 10 Конвенции[3].

Отчетливый политический аспект имело дело "Кастеллс про­тив Испании" (1992 г.). Заявитель — сенатор, избранный в верхнюю палату парламента от политической организации, выступавшей в поддержку движения басков за независимость, опубликовал статью, в которой обвинил Правительство в поощрении политических груп­пировок, пытавшихся воздействовать на сторонников независимо­сти Страны Басков методами террора и запугивания. Кастеллс был лишен депутатского иммунитета, а затем по обвинению в оскорб­лении Правительства (ст. 161 УК Испании) осужден к одному году тюремного заключения. Жалоба заявителя в процедуре ампаро в Конституционный суд Испании была последним отклонена. Ситуа­ция заявителя усложнялась тем, что по испанскому закону в слу­чае оскорбления Правительства как такового (а не конкретных должностных лиц) не имеет значения, достоверны или нет факты, послужившие основанием для этого, они не подлежат доказыванию (exceptio veritatis), достаточно самого факта оскорбления.

Суд констатировал, что вмешательство властей основано на законе и преследует правомерную цель "защиты репутации дру­гих лиц", а равно "предотвращения беспорядков" в сложной по­литической ситуации.

Однако, перейдя к вопросу, было ли, тем не менее, вмешатель­ство необходимо в демократическом обществе, каким уже была Испания, Суд обратился к своим исходным установкам, развитым в деле Лингенса, и добавил к ним новые аргументы, связанные с конкретными обстоятельствами данного дела. Он в частности указал: "Свобода слова важна для всех, но это особенно справедливо, ког­да речь идет о выборных представителях народа. Они представляют свой электорат, привлекают внимание к его заботам и отстаивают его интересы. Соответственно вмешательство в осуществление сво­боды слова членом парламента от оппозиции, каковым является за­явитель, требует самого пристального внимания со стороны Суда.

В рассматриваемом деле г-н Кастеллс выражал свое мнение не в зале заседаний Сената, что он мог бы делать, не опасаясь санкций, а предпочел сделать это в периодической печати. Однако это не означает, что он был не вправе критиковать таким обра­зом Правительство.

Пределы допустимой критики в отношении Правительства шире, чем в отношении рядового гражданина или даже полити­ческого деятеля. В демократической системе действия или упуще­ния Правительства должны стать предметом пристального внима­ния не только законодательных и судебных властей, но также прессы и общественного мнения. Более того, доминирующее по­ложение, которое занимает Правительство, делает необходимым, чтобы оно демонстрировало сдержанность при обращении к уго­ловному преследованию, в особенности когда имеются другие средства ответа на неоправданные нападки и критику его против­ников или средств массовой информации"[4].

Суд оговорил, что у государственных властей, разумеется, остается возможность принимать различные меры, включая уголовно-правовые, в ответ на злоупотребления свободой слова, на клеветнические или даже просто недобросовестные обвинения порочащего характера. Однако в обстоятельствах данного дела следовало проверить недостоверность (или, наоборот, истинность) фактов, на которые ссылался заявитель в подтверждение своих выводов. Этого сделано не было, и поэтому данное вмешательство не может рассматриваться как "необходимое в демократическом обществе", и, следовательно, ст. 10 нарушена. Заявитель не тре­бовал денежной компенсации по ст. 41, но настаивал на публика­ции решения Суда в центральных и основных провинциальных испанских газетах. Суд разъяснил, что он не вправе принимать такие обязывающие решения.

В деле "Грегориадес против Греции" (1997 г.) нет публикации в прессе, и речь идет не о канцлере или правительстве, а о та­ком государственном институте, как армия. Заявитель — младший офицер резерва, призванный на двухгодичную военную службу, конфликтовал с начальством (за что ему был продлен срок служ­бы); 30 апреля 1989 г., будучи отпущен в отпуск на 24 часа, он не вернулся в часть, а 10 мая прислал ее командованию длинное письмо, в котором критиковал армейские порядки, подчас выра­жаясь достаточно резко, но, не затрагивая никого персонально. Он предстал перед военным трибуналом за "оскорбление армии", был в конечном итоге приговорен к трехмесячному сроку лишения свободы.

 

Признав, что действия греческих властей были основаны на законе, преследовали правомерную цель обеспечения националь­ной безопасности, Суд вместе с тем решил дело следующим об­разом:

"Статья 10 не останавливается перед дверью казармы. Она действует в отношении военнослужащих, как и в отношении всех других лиц, находящихся под юрисдикцией государств-участни­ков. Суд не раз отмечал ранее, что государство правомочно вво­дить ограничения в свободу выражения мнения тогда, когда име­ется реальная угроза военной дисциплине; должное функциони­рование армии не может поддерживаться без юридических норм, имеющих целью воспрепятствовать подрыву этой дисциплины (ре­шение от 19 декабря 1994 г. по делу "Союз демократических сол­дат Австрии и Губи против Австрии". Однако национальные вла­сти не могут использовать эти нормы как препятствие свободе выражения мнений, пусть даже направленных против армии как государственного института...

Конечно, письмо заявителя содержало некоторые язвитель­ные и преувеличенные высказывания о греческих вооруженных силах. Однако Суд отмечает, что они сделаны в контексте общих, достаточно пространных рассуждений, критикующих военную жизнь и армию как институт. Заявитель не опубликовал письмо, и ничто не подтверждает, что о нем знал кто-либо еще. Оно не содержало оскорблений его адресатов или еще кого-либо... С уче­том сказанного Суд считает незначительным объективное воздей­ствие, которое письмо могло оказать на воинскую дисциплину.

Таким образом, нельзя признать, что уголовное преследова­ние заявителя и его осуждение были "необходимы в демократи­ческом обществе" в смысле ст. 10 п. 2. Имело место нарушение этой статьи"[5].

В деле "Нильсен и Енсен против Норвегии" (1999 г.) государ­ственным институтом, из-за которого возникла длительная, взвол­новавшая общество коллизия, была полиция. Причиной стали данные социологического исследования, опубликованные в работе двух сотрудников университета г. Бергена "Насилие и его жерт­вы. Эмпирическое исследование", в котором значительная часть была посвящена использованию жестоких, с применением физи­ческого воздействия, методов в деятельности полиции. Для провер­ки приведенных в книге данных Министерство юстиции создало специальную комиссию, в которую вошли профессор уголовного права и процесса Андерс Братхольм и один из адвокатов при Верховном суде страны. Комиссия подтвердила данные исследования, отметив при этом, что "масштабы и характер полицейского на­силия значительно более серьезны, чем это обычно представля­ется".

Ассоциация полицейских Норвегии выступила с протестом. Проблема широко обсуждалась в прессе. Профессор Братхольм, продолжая уже в личном качестве исследования, опубликовал в 1986 г. три книги, посвященные проблеме полицейской жестоко­сти, в одной из которых ("Иллюстрация полицейской жестокости и других злоупотреблений полиции Бергена") он привел имена лиц, дававших ответы на вопросы исследователей. Это позволи­ло Генеральному прокурору организовать нечто вроде контропро­са респондентов (операция "Бумеранг"), после чего 10 из них были осуждены за ложные обвинения полиции. В 1988 г. Ассоциация полицейских Норвегии в лице ее президента Нильсена и ее сек­ции в Бергене в лице ее руководителя Енсена возбудили против Братхольма дело о диффамации, предметом которого была на­званная выше книга. Братхольм в свою очередь возбудил дело о диффамации против обоих полицейских деятелей в связи с их высказываниями в прессе в его адрес.

Оба иска не рассматривались до 1992 г. по той, очевидно, причине, что в Норвегии ожидали решения Страсбургского суда по делу с аналогичной фабулой — приговор писателя к штрафу за опубликование двух статей о жестокости полиции[6]. Когда в своем решении от 25 июля 1992 г. Страсбургский суд признал, что исландские власти нарушили ст. 10 Конвенции, Нильсен и Енсен отозвали свой иск. Однако Братхольм свой иск не отозвал, и в октябре 1992 г. муниципальный суд Осло решил, что высказыва­ния представителей Ассоциации норвежских полицейских носили характер диффамации профессора в смысле ст. 247 УК Норвегии и в возмещение морального вреда ответчика они должны выпла­тить Братхольму 25 тыс. норвежских крон. Верховный суд откло­нил кассационную жалобу ответчиков.

Заявители обратились в Страсбург, где рассмотрение их жалобы в Европейской Комиссии затянулось до 1998 г., когда дело было передано в Суд, который в отличие от национальных судов встал на сторону заявителей.

Суд исходил из того, что обстоятельства дела следует оцени­вать в контексте длительной и острой дискуссии, привлекшей внимание всей страны и затронувшей профессиональные репута­ции всех ее участников. В этой ситуации, по мнению Суда, следует более терпимо относиться к определенным издержкам в по­лемике. Национальные суды квалифицировали как диффамацию некоторые устные высказывания заявителей, опубликованные затем прессой. Однако исходя из того, как нередко передаются прессой устные высказывания, и в этом случае можно полагать, что заявители были ограничены или вообще лишены возможнос­ти исправить или уточнить формулировки или вообще отказать­ся от публикации своих высказываний. Суд принял во внимание, что полемика заявителей с Братхольмом не ставила под сомнение его научную добросовестность и не носила личностного характе­ра. Из всего этого Суд сделал вывод, что вмешательство в сво­боду слова заявителей несоразмерно правомерной цели защиты репутации профессора Братхольма и, следовательно, имело ме­сто нарушение ст. 10.

Два решения Суда по делам по ст. 10 явились как бы завер­шением событий, на которые живо реагировало общественное мнение во Франции. О решении по так называемому петеновскому делу ("Ленде и Изорни против Франции", 1998 г.) уже рассказа­но в разделе втором. Другое решение по делу "Фрезос и Руар против Франции" было вынесено в январе 1999 г. В период, когда развертывались события, Рене Фрезос был директором старейше­го и весьма популярного в стране сатирического еженедельника "Канар аншене", Клод Руар — журналистом этого еженедельни­ка, а на предприятиях известной автомобильной фирмы "Пежо" шла кампания за повышение зарплаты ее работникам, против чего решительно возражал Жак Кальве — руководитель фирмы.

"Канар аншене" откликнулся на это противостояние сообще­нием о том, что в предыдущие два года зарплата самого Каль­ве выросла почти в полтора раза; в подтверждение были опубли­кованы его налоговые декларации.

По жалобе Кальве было возбуждено уголовное дело по факту кражи (путем фотокопирования) в финансовом ведомстве не подлежащих оглашению документов. Журналист Руар пояснил, что получил документы по почте от анонимного лица. Суд первой инстанции оправдал обоих заявителей; однако апелляционный суд Парижа отменил это решение и приговорил их к денежному штрафу. По мнению этого суда, заявители стали соучастниками кражи налоговых деклараций, поскольку, получив их копии от анонимного источника, они не только хранили, но и использовали незаконно полученные документы, предав их гласности. Жалоба заявителей в Кассационный суд была отклонена.

При рассмотрении дела в Европейском Суде заявители не отрицали, что действия властей основывались на действующем законе и преследовали правомерную цель защиты репутации дру­гих лиц и воспрепятствования разглашению конфиденциальной информации. Однако указали при этом, что:

— их действия были направлены на то, чтобы показать, как ведутся дела на предприятии, которым руководит г-н Кальве; они не преследовали цель поставить под сомнение его репутацию;

— сообщаемые ими данные отвечали общему интересу в све­те проходивших публично споров;

— в практике Конституционного совета публикации о дохо­дах и имуществе лиц, находящихся на государственной службе или сходных публичных должностях, не рассматриваются как относящиеся исключительно к частной сфере жизни.

Правительство, наоборот, полагало, что публикация не под­нимала вопрос, представляющий общий интерес, а заявители были не вправе игнорировать незаконное происхождение полу­ченных ими документов.

Аргумент Правительства относительно общего интереса не убедил Суд, который констатировал, что "публикация появилась в ходе социального конфликта в одной из главных автомобильных фирм страны, широко обсуждавшегося в прессе... Статья показа­ла, что у руководителя значительно возросла зарплата и как раз в то время, когда он противился требованиям работников. Исполь­зуя в этом контексте сравнение, спорная публикация внесла вклад в публичные дебаты по вопросу, имеющему общий интерес; ее целью было не нанесение вреда репутации г-на Кальве, а обсуж­дение в более широком плане актуального, имевшего обществен­ный интерес вопроса". Как нетрудно увидеть, Суд воспринял ар­гументацию заявителей.

Однако он должен был дать оценку и тому факту, что зая­вители воспользовались документами, добытыми незаконным пу­тем. Здесь вступала в действие формула об "обязанностях и ответ­ственности" (ст. 10 п. 2) при использовании предусмотренных этой статьей прав. Здесь аргументация Суда не столь убедительна. С одной стороны, он оговорил, что роль, которую ст. 10 отводит журналистам в демократическом обществе, не освобождает их от обязанности чтить уголовный кодекс, с другой стороны, Суд под­черкнул, что сами по себе цифры налогов и доходов не представ­ляют тайны; информацию о них можно получить разными легаль­ными путями. В конечном итоге Суд признал, что осуждение за­явителей было несоразмерным и соответственно имело место нарушение ст. 10.

В обстоятельствах данного дела это решение, вынесенное единогласно, было справедливым. Хотя заявители действовали, выражаясь спортивным языком, на грани фола, им нельзя отка­зать в честности намерений, отсутствии своекорыстных мотивов; они следовали тем традициям и стилю своей газеты, благодаря которым высок ее престиж во французском обществе. Суд имел основания констатировать, что добросовестность заявителей не может быть поставлена под сомнение.

Вместе с тем нельзя не отметить, что в практике Суда фор­мула "обязанности и ответственность" имеет расплывчатые очер­тания. Не очень внятное указание в решении 1976 г. по делу "Хэндисайд против Соединенного Королевства" (о нем ниже) на то, что объем обязанностей и ответственности "зависит от ситуации и использованной технической процедуры", не может считаться ра­ботающей правовой позицией. Таковая в развитие формулы "обя­занности и ответственность" так и не сложилась, хотя она доста­точно важна для применения ст. 10, поскольку деятельность прес­сы далеко не всегда подпадает под понятие bona fide.

В очень своеобразной форме вопрос о соблюдении ст. 10 ре­шался в деле "Фогт против Германии" (1995 г.)[7]. В течение дли­тельного времени в Федеративной Республике Германии действо­вал так называемый запрет на профессии, в соответствии с кото­рым члены право- и леворадикальных партий не могли находиться на государственной службе. Как уже отмечалось ранее, Европей­ская Конвенция не знает права доступа на государственную служ­бу. Фогт — преподавательница немецкого и французского языков в государственной школе — была в 1987 г. уволена с работы как активный член Германской коммунистической партии. После того как административные суды страны подтвердили правильность ее увольнения, она обратилась в Страсбург, утверждая, что стала жертвой нарушения ст. 10.

Примерно за десять лет до рассмотрения дела Фогт, в 1986 г., в Суде слушалось дело по жалобе на нарушение той же ст. 10 другого немецкого учителя — Глазенапа, которому было от­казано в приеме на работу в государственную школу на основа­нии "запрета на профессии"[8]. Тогда Суд не нашел ratione materiae нарушения ст. 10, указав, что основным в конфликтной ситуации является вопрос о доступе на государственную службу, а такое право Конвенция не гарантирует.

В 1995 г. Суд, хотя и с минимальным перевесом голосов, из­менил свою позицию (на что, возможно, повлияла новая полити­ческая обстановка в Европе, и в частности в ФРГ). Сам Суд так обосновал изменение своей позиции: "Данный случай отличается от дел Глазенапа и Козика. По этим делам Суд квалифицировал действия властей как отказ заявителям в доступе на государствен­ную службу на том основании, что они не отвечали одному из необходимых квалификационных требований. Таким образом, воп­рос доступа на гражданскую службу стоял в центре рассмотрения дела в Суде. Что касается Фогт, то она уже была штатным госу­дарственным служащим, и речь шла об ее увольнении".

Вряд ли эту юридическую конструкцию можно признать вполне состоятельной. Всякая люстрация (а "запрет на профессии", несомненно, являлся таковой) означает как невозможность подпа­дающих под нее лиц поступить на государственную службу, так и изгнание находящихся на ней таковых лиц. Принципиального различия между этими двумя "процедурами" нет, и в обоих слу­чаях право иметь и выражать свое мнение в свете Конвенции нарушается равным образом.

В решении по делу Фогт говорится, что Суд исходит "из той предпосылки, что демократическое государство вправе требовать от государственных служащих лояльности в отношении конститу­ционных принципов, на которых оно основывается". Однако эта обязанность лояльности не должна иметь абсолютного характера, "приданного ей толкованием немецких судов", когда она вменяется всем государственным служащим без различия их должностей и функций. Она не может вести к тому, что государственный слу­жащий лишается прав, гарантированных ему Европейской конвен­цией, в том числе права иметь и высказывать свое мнение.

Это решение, признавшее нарушенным в обстоятельствах данного дела ст. 10 Конвенции, не потеряло своего значения и сегодня, применительно, правда, не к ФРГ, а к некоторым дру­гим государствам-участникам из числа стран Центральной и Во­сточной Европы, где не только существуют, но время от време­ни достаточно активно применяются законы о люстрации.

При рассмотрении дел по ст. 10 (как и по некоторым другим) Суд часто оказывается перед коллизией двух социальных ценно­стей: свободы слова, с одной стороны, и одной (а иногда и не­сколькими) из социальных ценностей — с другой, ради которых Конвенция считает возможным ограничение свободы слова нацио­нальным законодателем. Такой социальной ценностью могут быть репутация и права других лиц, охрана здоровья и нравственно­сти, территориальная целостность и другие основания, о которых говорит п. 2 ст. 10. В обстоятельствах конкретного дела Суд должен решить, какая социальная ценность перевешивает в этом конфликте: свобода слова или та, на которой основывались влас­ти государства-ответчика, осуществляя вмешательство в свободу слова заявителя.

Впрочем, сам Суд с такой постановкой проблемы в свое время не соглашался. В решении по делу "Санди тайме" против Соеди­ненного Королевства" (1979 г.) он высказался следующим образом: "Суд стоит не перед лицом выбора между двумя конфликтующими принципами, а перед лицом принципа свободы слова, который является объектом ряда исключений, требующих в свою очередь ограничительного толкования"[9]. Суд прав в том отношении, что исходным для него является свобода слова и решается вопрос о свободе слова. Но никуда не уйти от того, что за "исключения­ми" стоят весьма значимые социальные ценности и в коллизии свободы слова с какой-либо из этих ценностей перевес может ока­заться не на стороне последней. Во всяком случае, может возник­нуть более сложное соотношение, чем "правило и исключение". Суд сталкивался с такими ситуациями. В качестве примера при­ведем дело "Йерсилд против Дании" (1994 г.).

Обстоятельства его таковы. Заявитель, сотрудник Датской телерадиовещательной корпорации, провел телевизионное интер­вью с тремя участниками расистско-радикалистской молодежной группы, которые в ходе интервью допустили оскорбительные выпады в адрес эмигрантов и иных этнических групп в Дании, за что через некоторое время они были осуждены городским судом Копенгагена (ст. 266 УК Дании — пропаганда расизма). Одновре­менно заявитель был оштрафован Судом на 1000 датских крон. Ему инкриминировалось подстрекательство и пособничество, по­скольку передача была построена таким образом, что расистские заявления перед камерой остались в итоге передачи без необхо­димого опровержения. Йерсилд обратился в Страсбургский суд, считая, что было нарушено его право на свободу выражения мнений.

Суд посчитал, что, хотя телеинтервью в определенной мере небезупречно, сам заявитель предосудительных заявлений не делал, в симпатии к молодым расистам заподозрен быть не может и взятый в целом телесюжет не похож на нечто, способствующее распространению расистских взглядов. Большинством голосов — двенадцать против семи — Суд пришел к выводу, что вмешательство в виде уголовного осуждения заявителя было несоразмерно с преследовавшейся правомерной целью "защиты прав других лиц" и не подпадает под критерии "необходимо в демократичес­ком обществе". Соответственно имеет место нарушение ст. 10 Кон­венции.

Приведем в выдержках аргументы против такого решения, взятые из особых мнений не согласных с ним судей.

"Наш Суд впервые столкнулся с делом, касающимся распро­странения расистских высказываний, которые отрицают принад­лежность к "человеческим существам" большой группы людей... ему ни разу не приходилось рассматривать ситуацию, где "репу­тация или права других лиц" (ст. 10 п. 2) оказывались до такой степени в опасности. Мы согласны с большинством, что высказы­вания самих "зеленых курток" "не пользуются защитой ст. 10". То же самое должно относиться к журналистам, которые распрос­траняют подобные высказывания с благожелательным коммента­рием или с одобрением...

Из письменного текста интервью и из видеофильма, который мы смотрели, очевидно, что замечания "зеленых курток" не мо­гут быть терпимы в обществе, основанном на соблюдении прав человека. Заявитель сократил полный текст интервью до несколь­ких минут, вследствие чего и даже, наверное, умышленно в нем были оставлены самые грубые замечания. Раз это так, то было совершенно необходимо дополнить его по крайней мере четко выраженной неодобрительной фразой. Большинство Суда усмат­ривает такое неодобрение в контексте всего интервью. Но это лишь толкование загадочного молчания. Никто не может исклю­чить, что некоторая часть аудитории нашла в данном телевизи­онном сюжете подтверждение своим расистским предрассудкам...

Датские суды... тщательно проанализировали ответственность заявителя, и основания для их вывода были совершенно уместны. Защита расовых меньшинств не может быть менее значимой, чем право на распространение информации, а в конкретных обстоя­тельствах настоящего дела данному Суду не следовало, по наше­му мнению, подменять собственным балансом конфликтующих интересов тот, что был найден Верховным судом Дании".

"В этом деле спор идет по поводу двух важнейших принци­пов, один из них — это свобода слова, нашедшая воплощение в ст. 10 Конвенции, другой — запрет брать под защиту расовую не­нависть, что, безусловно, является одним из ограничений, разре­шенных ст. 10 п. 2, а кроме того, служит объектом основополага­ющих документов по правам человека, принятых Генеральной Ассамблеей ООН, в особенности Конвенции о ликвидации всех форм расовой дискриминации 1965 г. Очевидно, что данная Кон­венция не может игнорироваться при применении Европейской конвенции.

В данном деле сделанные расистские заявления были охот­но воспроизведены в передаче Датского телевидения без какой-либо существенной реакции со стороны комментатора. (Возьмите фотографию гориллы, а затем взгляните на нигера — у них оди­наковое строение тела... Нигер не человек, это животное, что верно также и в отношении всех иностранных рабочих, турок, югославов и прочих, как бы они ни назывались.)"

Несмотря на то, что мы ценим особое значение, которое придают свободе слова некоторые судьи, тем более что совсем недавно их страны были ее лишены, мы не можем принять того, чтобы эта свобода распространялась и на подстрекательство к расовой ненависти, и на презрение к народам иным, чем тот, к которому мы принадлежим... Прозвучало требование защитить телепередачу на том основании, что она вызовет здоровую реак­цию отторжения у зрителей. Но это было бы проявлением опти­мизма, который, мягко говоря, опровергается опытом. Сегодня большие группы молодых людей, и даже всего населения, выби­тые из колеи трудностями жизни, безработицей и бедностью, жаждут только одного — найти козлов отпущения... В данном случае — и это весьма важный момент — журналист, ответствен­ный за подготовку передачи, не сделал никакой реальной попытки оспорить взгляды, представленные в ней...

Раз это так, мы полагаем, что, приняв меры уголовного ха­рактера, более того, весьма умеренные, судебные учреждения Дании никоим образом не нарушили ст. 10 Конвенции"[10].

Как видно из этих высказываний, дискуссия представляла собой прямую коллизию двух ценностей. Шел спор именно о "вы­боре между двумя конфликтующими принципами", а за ним, хотя он и остался в тени, стояла большая проблема "обязанностей и ответственности" журналиста (ст. 10 Конвенции).

Свобода слова в кризисной политической ситуации. Во вто­рой половине 90-х гг. на рассмотрении Суда оказалось значитель­ное число "турецких дел"; все они были связаны с острой поли­тической ситуацией на юго-востоке страны на рубеже и в нача­ле 90-х гг. Военные действия турецкой армии против вооруженных курдских отрядов на границе с Ираком (и даже на территории последнего) сопровождались на территории страны преследованиями оппозиционных движений и организаций, выступавших за автономию региона с преобладающим курдским населением. На действия турецких властей экстремистские курдские организации (прежде всего Партия трудящихся, возглавлявшаяся небезызвест­ным Ордоланом) отвечали вооруженным сопротивлением и терро­ристическими акциями. В юго-восточном регионе было введено чрезвычайное положение. В результате, как это обычно бывает в подобных ситуациях, больше всего пострадало мирное население региона.

Среди многочисленных жалоб, поданных в Страсбург жите­лями из числа курдского населения региона, потерявшими близ­ких и имущество (ст. 2 Конвенции и ст. 1 Протокола № 1), прошед­шими через тяжкие испытания в полиции и тюрьмах (ст. 3 и 5 Конвенции), не получившими должной судебной защиты (ст. 6) и т. д.[11], были и обращения политиков, профсоюзных деятелей, журналистов, статьи и иные публикации которых были расце­нены турецкими властями как посягательство на национальную безопасность, территориальную целостность государства, пособ­ничество терроризму. Их авторы преследовались в уголовном по­рядке.

Число таких "турецких" дел по ст. 10 Конвенции, рассмот­ренных Судом, приближается к двадцати. Все они сходны в том, что заявители, осужденные турецким правосудием в лице особых юрисдикции — государственных судов безопасности, выступали с критикой и осуждением действий турецких властей в регионе, где преобладает курдское население, обвиняли полицию и вооружен­ные силы в эксцессах и нарушениях прав человека, выступали за предоставление курдам автономии.

Свою общую позицию по отношению к проблеме свободы сло­ва в условиях кризисной политической ситуации Суд в одном из своих решений сформулировал следующим образом:

"Обязанности и ответственность, которые сопровождают осу­ществление права на свободу выражения мнения, в случаях кон­фликта и напряженности приобретают особую значимость для средств массовой информации. Они должны с особой бдительнос­тью относиться к публикации материалов, которые призывают к активным антигосударственным действиям, без чего средства массовой информации рискуют способствовать распространению материалов, сеющих ненависть и призывающих к насилию. Вместе с тем, если речь не идет о высказываниях такого рода, го­сударства-участники не могут ставить во главу угла защиту тер­риториальной целостности, национальную безопасность, охрану общественного порядка и предотвращение преступлений для того, чтобы ограничить право общественности быть информированной и использовать при этом уголовное право для давления на средства массовой информации".

С учетом этой исходной позиции не приходится удивляться тому, что судьба "турецких" дел по ст. 10, рассмотренных Су­дом, оказалась различной. По делам "Инкал против Турции" (1998 г.)[12] и "Сейлан против Турции" (1999 г.) Суд признал, что турецкие власти нарушили ст. 10 Конвенции. По мнению Суда, ни в прокламации бывшего депутата парламента Инкала, рас­пространенной им в Измире, ни в статье профсоюзного деятеля Сейлана ("Настало время трудящимся заговорить; завтра будет поздно"), резко и даже злобно критиковавших политику турец­ких властей в отношении курдского населения, за что они и были привлечены к уголовной ответственности, ничто не свиде­тельствовало о поддержке авторами терроризма, в них не было призывов к насилию и вооруженному сопротивлению. У турецких властей не было поэтому, по мнению Суда, достаточного осно­вания для вмешательства в осуществление права на свободу сло­ва, тем более в такой форме, как осуждение заявителей в уго­ловном порядке.

В один день — 8 июля 1999 г. — Суд вынес решения по че­тырем делам, заявителем в которых был Камиль Текин Сюрек — издатель стамбульского еженедельника "Новости и комментарии". По двум из них: "Сюрек против Турции, № 2" и "Сюрек против Турции, № 4", Суд по тем же основаниям, что и в вышеназван­ных делах, пришел к выводу, что преследование заявителя в уголовном порядке за статьи, опубликованные в еженедельнике, является нарушением ст. 10 со стороны турецких властей. Иным было решение по делам № 1 и 3. Суд отметил, что содержание статей, ставших основанием для осуждения издателя, проникнуто идеей "полного освобождения" и "национальной независимости" Курдистана; они содержали призыв к использованию вооруженной силы для реализации этих идей. У читателя статей складывалось впечатление, что использование насилия — необходимый и оп­равданный способ... (решение по делу Сюрек № 3 от 8 июля 1999 г., с. 14). Отсюда и вывод, что оспоренное вмешательство властей было соразмерно, преследовало правомерные цели и не может рассматриваться как нарушение ст. 10.

Та же логика использована Судом в деле "Зана против Тур­ции", но в обстоятельствах данного дела она менее убедительна. Основанием для осуждения Мехди Зана — бывшего мэра Дииар-бакира стало его заявление журналистам: "Я поддерживаю дви­жение Курдской партии трудящихся за национальное освобожде­ние: при этом я не защищаю резню. Все могут совершать ошиб­ки, и только по ошибке эта партия убивает женщин и детей". Это заявление было опубликовано в ежедневной газете "Кумхуринет".

Это заявление более сдержанно, в нем нет прямых призы­вов к насилию. Тем не менее, смысл его достаточно очевиден, и Суд посчитал, что "подобное заявление, исходящее от политичес­кого деятеля, широко известного на юго-востоке Турции, в си­туации массовых, тяжких по последствиям беспорядков в этом регионе, могло оказать такое воздействие, которое оправдывает применение национальными властями мер, направленных на обес­печение национальной безопасности и общественного порядка... Текст заявления допускает различные толкования, но при любом из них он остается противоречивым и двусмысленным.

Заявление, однако, не может рассматриваться в изолированном виде. Оно приобрело особое значение в конкретных условиях, кото­рые заявитель не мог не учитывать. Встреча с журналистами совпа­ла с покушениями, организатором которых была Курдская партия, повлекшими жертвы среди гражданского населения юго-востока Турции, где обстановка в то время была чрезвычайно напряженной.

В этих условиях поддержка этой партии, которую бывший мэр Дииарбакира — самого значительного города в юго-восточной Тур­ции — охарактеризовал в большой национальной ежедневной газете как "движение национального освобождения", должна была вести к ухудшению и без того взрывоопасной ситуации в регионе".

Исходя из сказанного, Суд сделал вывод, что судебное вме­шательство в осуществление свободы слова было оправданно, представляло собой "настоятельную общественную потребность" и соответственно нарушения ст. 10 не было. Принятое в заседании Большой Палаты двенадцатью голосами против восьми это реше­ние не столь очевидно, как предыдущее[13].

В тот же период, в начале 90-х гг., решениями Конституцион­ного суда Турции было запрещено несколько политических партий, в том числе Объединенная коммунистическая партия Турции (1991 г.), Социалистическая партия Турции (1992 г.), Партия свободы и демократии (1993 г.). Основания запрета были во всех случаях идентичны: партии выступали за предоставление курдам права на самоопределение в рамках Турецкой Республики и соответственно исходили из наличия в стране двух наций — турок и курдов, в то время как Конституция Турции запрещает любую форму самоопре­деления и объявляет, что государство унитарно, а его население — единая нация. Объединенной коммунистической партии было вменено в вину также и ее название, поскольку Закон о политических парти­ях (Закон № 2820) запрещает создавать политические партии, име­нуемые коммунистическими, анархистскими, фашистскими, демок­ратическими или национал-социалистическими... Этот же закон зап­рещает партиям "ослаблять принцип унитарного государства".

Названные партии последовательно обратились в Страсбургский суд, утверждая, что их запрет является нарушением ст. 9 Конвенции в той части, где она говорит о свободе мысли, ст. 10 и ст. 11 "Свобода собраний и объединений". Решения Суда были вынесены соответственно: по делу "Объединенная коммунистичес­кая партия Турции и другие против Турции" 30 января 1998г.[14], по делу "Социалистическая партия и другие против Турции" 25 мая 1998 г.[15], по делу "Партия свободы и демократии против Тур­ции" 8 декабря 1999 г.

Положив в основу решения ст. 11 Конвенции, Суд одновре­менно напомнил, что она должна рассматриваться в свете ст. 10. "Одна из целей свободы собраний и ассоциаций, о которых гово­рит ст. 11, — защита мнений и свободы выражать их. И это в наибольшей степени относится к политическим партиям ввиду их существенной роли в обеспечении плюрализма и успешного фун­кционирования демократии... поскольку деятельность политичес­ких партий является коллективной реализацией свободы выраже­ния мнений, уже сам этот факт дает им право искать защиту ст. 10 и 11 Конвенции"[16].

В решениях по каждому из этих дел Суд пришел к выводу, что хотя возможность запрета партии предусмотрена турецким законодательством и в свете сложной политической ситуации в стране такой запрет может рассматриваться как правомерный в интересах национальной безопасности, тем не менее, данные зап­реты не соразмерны преследуемой цели, не были необходимы в демократическом обществе, и соответственно турецкие власти (в лице Конституционного суда) нарушили ст. 10 и 11 Конвенции. Тезисно аргументация Суда (в наиболее развернутом виде она дана в решении по делу Объединенной коммунистической партии) выглядит следующим образом:

— партии не предпринимали каких-либо конкретных поли­тических акций, направленных на подрыв или изменение консти­туционного строя; основанием для их запрещения служили лишь их программы и выступления в печати их руководителей;

— в этих материалах Суд не находит ничего, что могло бы рассматриваться как призыв в революционным действиям, исполь­зованию насильственных методов или другим формам отказа от демократических принципов;

— что касается предлагаемых в программных партийных до­кументах реформ "государственного устройства" (в целях реше­ния курдской проблемы прежде всего), то тот факт, что в этой своей части программные документы расходятся с существующими принципами государственного устройства страны, еще не дела­ет эти программные документы несовместимыми с демократичес­кими принципами как таковыми. "Сущность демократии в том, чтобы позволить выдвигать и обсуждать разнообразные политичес­кие программы, даже те, которые подвергают сомнению тот по­рядок, согласно которому организовано в настоящее время госу­дарство, при условии, что они не наносят ущерба самой демок­ратии";

— утверждение Конституционного суда Турции о том, что программные документы коммунистической и социалистической партий не отражают, а лишь маскируют их подлинные намере­ния, допустимо, однако материалами судебных дел оно не под­тверждено;

— наименование политической партии в принципе не может оправдать такую радикальную меру, как ее запрещение, если отсутствуют иные основания. Тем более что Конституционный суд констатировал, что программа Объединенной коммунистической партии Турции провозглашает плюрализм и другие демократичес­кие принципы, отказалась от идеи классового господства и дик­татуры пролетариата;

— по этой и другим причинам невозможна аналогия между запретом названных партий и запретом в середине 50-х гг. Ком­мунистической партии Германии решением Конституционного суда ФРГ. Этой партии ставилась в вину установка на ниспровержение существующего конституционного строя, замену его иным поли­тическим режимом, отвечающим идее диктатуры пролетариата.

Как бы общим выводом звучит следующая формула Суда, повторенная им во всех трех решениях:

"Демократия процветает в условиях свободы выражения мне­ний. С этой точки зрения не может быть никакого оправдания созданию препятствий политической группе исключительно пото­му, что она стремится обсуждать публично ситуацию, затрагива­ющую часть населения государства, и участвовать в политической жизни страны, чтобы, руководствуясь демократическими прави­лами, найти решения, способные удовлетворить каждого заинте­ресованного человека".

Можно констатировать, что, рассматривая конфликты, свя­занные с реализацией права на свободное выражение мнений в ситуациях политической напряженности, Суд по существу не сделал каких-либо принципиальных отступлений от своих общих, исходных позиций, с которых это право оценивается как неизмен­но фундаментальное, как даже некое "суперправо" (если восполь­зоваться формулой известного французского конституционалиста Л. Фаворе).

Суду и ранее приходилось рассматривать конфликты, порож­денные кризисной политической ситуацией или связанные с ней. Таковы были "ольстерские" дела, способствовавшие тому, что Англия выдвинулась на одно из первых мест по числу дел, рас­смотренных Судом. Однако среди этих дел не было ни одного по ст. 10 Конвенции.

 

Неуважение к Суду.

 

Статья 10 Конвенции во втором пун­кте среди оснований, по которым возможно ограничение свобо­ды слова, называет "обеспечение авторитета и беспристрастнос­ти правосудия". Это особенность Конвенции в сравнении с други­ми основополагающими международно-правовыми актами о пра­вах человека, в частности, в сравнении с Международным пактом о гражданских и политических правах, ст. 19 которого, перечис­ляя основания для некоторого ограничения пользования правами придерживаться своих мнений и свободно выражать их, такого основания не предусматривает. Этому аспекту ст. 10 Конвенции Суд придает большое значение, что и понятно, поскольку он, как всякий суд, призван способствовать высокому и безоговорочному престижу и авторитету правосудия.

Внимание Суда к проблеме "неуважения к Суду" было при­влечено в конце 70-х гг. в связи с делом "Санди Тайме" против Соединенного Королевства", которое уже не раз упоминалось на страницах этой книги. Возникшая в нем проблема отношений прес­сы (читай сегодня — средств массовой информации) и Суда в связи с делом, находящимся у него в производстве, нашла свое общее решение в формуле: "Суд газет не должен предвосхищать судебное решение", т. е. в соответствующих публикациях не должно быть ничего такого, что могло бы сказаться на ходе процесса, на правах лица как стороны в процессе, наконец — на решении Суда. В этих целях в определенных ситуациях возможен и предварительный зап­рет публикации. Нарушение этих требований может привести к тому, что лицо потеряет право на защиту по ст. 10 Конвенции.

Вместе с тем Суд неоднократно подчеркивал, что правосудие не должно находиться вне сферы деятельности средств массовой информации и, более того, установление "судебной истины" не означает, что любое другое мнение должно считаться ложным[17]. "Суды не могут действовать в вакууме. Хотя они и являются фо­румом для разрешения споров, это не означает, что предваритель­ное обсуждение споров не может происходить где-то еще, будь то в специальных журналах, в широкой прессе или среди населения. Средства массовой информации не должны преступать рамки, ус­тановленные для них в интересах надлежащего отправления пра­восудия, но на них лежит обязанность распространять информацию и идеи, касающиеся вопросов деятельности судов, точно так же, как это происходит в других сферах деятельности, представляю­щих общественный интерес. Этой функции средств массовой инфор­мации сопутствует право общества получать информацию"[18].

В рамках этой общей позиции Суд последовательно защищал правосудие от нападок и обвинений, имеющих целью поставить под сомнение независимость и беспристрастность Суда, оказать на него давление. "Суды — гаранты правосудия, их роль является ключевой в государстве, основанном на верховенстве закона. По­этому они должны пользоваться доверием общественности и соот­ветственно быть защищены от необоснованных нападок, особенно имея в виду то обстоятельство, что на судьях лежит долг сдер­жанности, который мешает им ответить на критику", "защищать себя так, как это делают, например, политики"[19].

Своим решением по делу "Прагер и Обершлик против Авст­рии" (1995 г.)[20] Суд не счел нарушением ст. 10 Конвенции осуждение журналистов по ст. 111 УК Австрии за публикацию в журнале "Форум" (один из заявителей — владелец этого журнала, дру­гой — сотрудничающий в нем журналист) статьи "Внимание, скверные судьи". На тринадцати страницах статьи была проведена массивная атака на судей по уголовным делам и персонально на судью К. (который и возбудил дело о диффамации); их обвинили в предвзятости, оскорбительном поведении и других грехах, не стесняясь при этом в эпитетах и обобщениях типа "многие авст­рийские судьи способны на все". Чего не хватало статье — и это подтвердило слушание в Суде — так это фактов; она основыва­лась по преимуществу на высказываниях адвокатов, газетной судебной хронике и т. п.

Суд констатировал, что доказательства, приведенные заяви­телями, не подтверждают выдвинутые ими серьезные обвинения в адрес судейского корпуса и персонально судьи К. (тем более что заявители не присутствовали на процессах с его участием). Эти обвинения ставят под сомнение профессиональный уровень судей и тем самым наносят вред их репутации, одновременно подрывая доверие граждан к судебной системе.

Суд подчеркнул в своем решении, что он далек от отрица­ния права средств массовой информации на критику судебной системы, считает даже, что в журналистике допустимы неко­торые преувеличения. Однако в данном случае заявители не проявили ни добросовестности, ни соблюдения правил журна­листской этики. По совокупности всех обстоятельств дела при­мененная властями мера вмешательства не является несораз­мерной и не выходит за рамки "необходимого в демократичес­ком обществе".

Показательным может служить решение Суда по делу "Шопфер против Швейцарии" (1998 г.). Если в деле Прагера и Обершлика речь шла о журналистах и затрагивалась этика журналист­ской деятельности, то здесь в качестве обиженного заявителя выступает адвокат и затронуты правила адвокатской деонтологии.

Если задать вопрос, встречаются ли в российских средствах массовой информации сюжеты, сходные с фабулой дела Прагера и Обершлика, то ответ будет более чем утвердительный. То же самое можно сказать и о фабуле дела Шопфера. В нашей прес­се нередко можно прочесть, а на экранах телевизоров увидеть, как адвокат, недовольный ходом рассмотрения дела или в пред­видении неудовлетворительного для него исхода, тут же вступает в общение с журналистами и телекамерой, в адрес суда или след­ствия звучат самые нелестные оценки. Более того, можно увидеть специальные телеинтервью с адвокатом или прочесть его статью в центральной газете, где адвокат, начиная с общих в принципе недопустимых по содержанию и тональности оценок правосудия, заранее как бы создает представление, что соответственно и дела с его участием, находящиеся в производстве, обречены на непра­восудный результат.

В деле "Шопфер против Швейцарии" Страсбургский суд рассматривал примерно такую же ситуацию[21]. Заявитель, адво­кат в кантоне Люцерн, был защитником некоего М. Е., обвиняв­шегося в многочисленных кражах и находившегося под стражей. Жена М. Е. сообщила адвокату, что инспекторы, которые вели предварительное следствие, рекомендовали ей сменить защитни­ка мужа. Шопфер созвал пресс-конференцию, на которой зая­вил, что префектура, ведущая дело, на протяжении многих лет нарушает законы кантона и права человека и арест М. Е. был грубым нарушением УПК кантона и Европейской конвенции. Это заявление адвоката было широко растиражировано прессой, как и его последующие заявления аналогичного характера. С опро­вержением заявлений Шопфера выступила прокуратура канто­на, а Наблюдательный совет за адвокатской деятельностью на­помнил ему об обязательном требовании адвокатской деонтоло­гии — сдержанности, если речь идет о деле, находящемся в про­изводстве. Когда это не остановило Шопфера, против него было возбуждено дисциплинарное преследование, и Совет наложил на него штраф в размере 500 швейцарских франков "за нарушение деонтологии адвокатской профессии". Публично-правовая жало­ба адвоката в Федеральный суд была отклонена.

На слушании дела в Страсбургском суде по жалобе Шопфера он объяснил, что обратился к прессе потому, что речь шла не только о его клиенте, но о ситуации, которая постоянно и на­меренно сохранялась на протяжении ряда лет в префектуре Хохдорф. Он и ранее в связи с другими делами обращался с жалоба­ми по поводу сложившихся порядков, но безуспешно. Его заяв­ление прессе имело целью критику не правосудия как такового, а деятельности префекта и косвенно прокуратуры, поскольку она касалась не изолированного случая, а длительной практики, про­тиворечащей Конвенции. Это дало ему право вынести вопрос на публичное обсуждение, и выступал он не как адвокат, а как лицо политическое.

В своем решении Суд напомнил, что статус адвоката отводит ему особое место в отправлении правосудия и с учетом ключевой роли адвокатов в этой сфере следует ожидать, что они будут способствовать нормальной деятельности правосудия, равно как доверию общества к судебной системе.

Суд далее особо оговорил, что у него нет сомнений в том, что адвокаты наделены правом на свободу слова и вправе публич­но высказываться о деятельности правосудия, но при этом не должны переходить определенных границ. В этом же деле адво­кат предпочел правовому пути решения возникших у него проблем публичную полемику, предметом которой стало дело его клиен­та, находившееся в производстве, что можно расценить как по­пытку оказать давление на следствие и как посягательство на независимость судебной власти. Формулировки, использованные адвокатом, по мнению Суда, также выходили за допустимые рамки, тем более что они относились к проходившей в тот момент судебной процедуре. Они были выдержаны в мстительном, агрес­сивном тоне, лишены сдержанности, порядочности и достоинства, которые должен являть адвокат.

Учитывая все это, а также то, что в отношении заявителя были предприняты лишь меры дисциплинарного характера и на­ложенный на него штраф незначителен, Суд не усмотрел наруше­ния ст. 10 Конвенции.

В 1997 г. Суд рассмотрел дело "Вормс против Австрии"[22]. За­явитель — журналист — был осужден Апелляционным судом Вены за статью в журнале "Профиль", где комментировался ход процесса, на котором в качестве обвиняемого предстал (за обмен налоговых органов) бывший министр финансов Андроши. Апелля­ционный суд, как и прокуратура, возбудившая дело против жур­налиста, считал, что статья могла оказать давление на присяж­ных заседателей и преследовала цель способствовать осуждению бывшего министра. Страсбургский суд, тщательно проанализиро­вав статью (она полностью приведена в его решении в разделе "Факты"), согласился с Апелляционным судом Вены в том, что комментарии журналиста, которыми он сопроводил высказывания "бывшего министра", сделанные последним в ходе судебного раз­бирательства его дела, носили обвинительный характер и были сделаны до вынесения приговора. Хотя в Апелляционном суде не были приведены конкретные подтверждения воздействия статьи на состав суда, тем не менее нельзя исключить, и, более того, это весьма вероятно, что судьи, в том числе непрофессиональ­ные, ознакомились с ней. Эти и некоторые другие аргументы подтверждают, что решение Апелляционного суда Вены отвечает критерию "необходимо в демократическом обществе", а денежный штраф, наложенный на заявителя, не является несоразмерным. Нарушения ст. 10 не было.

 

Свобода слова и публикации коммерческого характера.

 

Ме­сто такого рода дел в практике Суда более чем скромное. Одна­ко они симптоматичны как подтверждение стремления Суда пре­дельно широко толковать "свободу выражения мнения". Даже достаточно примитивную рекламу товаров и услуг он подвел под действие ст. 10[23]. По процедуре рассмотрения дела о вмешатель­стве властей в связи с публикациями коммерческого характера ничем не отличаются от других категорий споров по ст. 10. Дру­гое дело, что здесь Суд сталкивается со сложной сферой пред­принимательской деятельности, конкуренции, нередко принима­ющей недозволенные формы, значительными различиями в зако­нодательстве государств-участников и т. д. Сказывается и то, что создатели Конвенции, формулируя п. 2 ст. 10, очевидно, менее всего имели в виду и такого рода споры.

Несколько более сложным, чем спор о правомерности рек­ламы адвокатских услуг[24], представляется дело "Хертель против Швейцарии" (1998 г.)[25].

Г-н Хертель, дипломированный швейцарский инженер, после выхода на пенсию совместно с профессором Бланк (По­литехническая школа в Лозанне) исследовал воздействие на здоровье человека пищи, приготовленной в микроволновых пе­чах, и пришел к выводу, что приготовленная таким образом пища опасна и может привести к канцерогенным заболеваниям и анемии. Материалы исследования и выводы были опубликова­ны в "Журнале Франца Вебера" за первый квартал 1992 г. На обложке журнала изображена смерть с косой, указывающая рукой на микроволновую печь, и надпись: "Опасность: научное доказательство".

7 августа 1992 г. Ассоциация производителей и поставщиков обратилась в Коммерческий суд кантона Берн, настаивая на том, чтобы г-ну Хертелю под страхом санкций ст. 292 швейцарского Уголовного кодекса было запрещено распространение утвержде­ния о тяжких последствиях употребления пищи, приготовленной в микроволновой печи. Жалоба сопровождалась экспертными зак­лючениями, подтверждающими обратное. Коммерческий суд на основании Федерального закона 1926 г. о недобросовестной конку­ренции вынес решение в пользу Ассоциации. Федеральный суд отклонил кассационную жалобу заявителя.

Европейский Суд посчитал, что вмешательство предусмотре­но названным выше федеральным законом и преследует право­мерную цель защиты прав других лиц. Тем не менее, Суд нашел, что запрет Хертелю распространять его идеи несоразмерен кон­кретной ситуации, поскольку сами по себе они не носят чисто коммерческого характера, а скорее ставят проблемы, связанные со здоровьем общества; запрет поэтому не может рассматриваться как "необходимый в демократическом обществе", и соответственно имело место нарушение ст. 10 Конвенции.

Не согласный с этим решением судья Матшер в особом мнении развивает следующую и далеко не безосновательную аргументацию:

"Недобросовестная конкуренция — это сложная сфера, и швейцарские суды в соответствии с судебной практикой, сложив­шейся в стране, отнесли дело заявителя именно к этой сфере. Кстати говоря, судебная практика других стран аналогична.

Взвесив все противостоящие интересы, эти суды пришли к выводу, что явно преувеличенные и не имеющие достаточных научных доказательств высказывания заявителя нарушают Закон о недобросовестной конкуренции...

Как и в деле Маркт интерн, я считаю, что когда речь идет о недобросовестной конкуренции, пределы усмотрения государств должны быть более широки, чем в других сферах свободы слова. Без этого окажется подорван режим борьбы с недобросовестной конкуренцией, столь полезный деловому миру. Если между его участниками возникают разногласия, их интересует не характер вмешательств в свободу слова, а лишь вопрос о том, является или нет определенное поведение актом недобросовестной конкуренции. Однако это вопрос, ответ на который Суд давать не вправе".

Добавим к этому еще одно соображение в несколько иной плоскости. Национальными судами было установлено, что основ­ной вывод заявителя и результаты исследования, на которые он ссылался, не выдерживали сколько-нибудь тщательной критики. Вправе ли был Европейский Суд заменить эту серьезно обоснован­ную оценку своей собственной, по существу априорной оценкой?

В этой связи уместно вспомнить изречение известного аме­риканского судьи Оливера Холмса: "Свобода слова не дает пра­ва кричать "пожар!" в переполненном театральном зале". Свобо­да выражения мнения в свете ст. 10 Конвенции не дает права будоражить общество сообщениями о смертоносном вреде пред­метов домашнего обихода или тех или иных продуктов питания, которыми пользуются миллионы людей.

Отметим попутно, что фабула дел по ст. 10 нередко бывает связана с обстоятельствами коммерческого характера (хотя они не являются непосредственным предметом разбирательства), в том числе и с конкурентной борьбой и даже недобросовестной конку­ренцией. Не секрет, что пресса, как и другие средства массовой информации, используется и в этих целях.

Прямая связь с такими обстоятельствами прослеживается, например, в популярном в журналистских кругах деле "Гудвин против Соединенного Королевства" (1996 г.), в котором Суд под­твердил право журналиста не раскрывать источник полученной им информации[26].

Обстоятельства дела таковы. Заявитель — журналист, со­трудник журнала "Энджимаэр" — получил от некоего лица, ко­торое и ранее снабжало его информацией, сведения о том, что компания "Тетра" испытывает большие, но тщательно скрывае­мые финансовые трудности. Подготовив статью об этом, журна­лист позвонил в компанию, чтобы уточнить некоторые факты, в результате чего выяснилось, что у компании был украден один из нескольких экземпляров документа строго конфиденциального характера. Публикация грозила компании "Тетра" катастрофой, и она тотчас же обратилась в суд с просьбой выдать приказ, зап­рещающий издателям публикацию этой статьи. Такой приказ был выдан, и все национальные газеты и журналы были информиро­ваны о запрете.

Вскоре последовал еще один приказ Высокого суда, которым заявителя обязали раскрыть источник информации с тем, чтобы компания могла возбудить против этого источника судебное пре­следование, вернуть пропавший документ и исключить тем самым иные, кроме средств массовой информации, пути его использова­ния. Журналист обжаловал приказ в Апелляционный суд, получил отказ, но ему было дано разрешение обратиться в Палату лор­дов, однако и она решила дело не в пользу журналиста, обязав его раскрыть источник информации. Гудвин отказался выполнить приказ. Высокий суд оштрафовал его за неуважение к суду на 5000 фунтов.

Установочное высказывание Европейского Суда при рассмот­рении жалобы заявителя звучало так: "Принимая во внимание важность защиты журналистских источников для свободы печати в демократическом обществе и опасное воздействие, которое су­дебный приказ о раскрытии источника может оказать на осуще­ствление свободы печати, подобная мера не может считаться со­вместимой со ст. 10 Конвенции, если она не оправдывается более важными требованиями общественного порядка". Не обнаружив в обстоятельствах дела такового, Суд пришел к выводу о наруше­нии ст. 10 властями государства-ответчика.

В решении (в основном, правильном), как, впрочем, и в осо­бом мнении меньшинства, обойден вниманием тот факт, что ис­ходные обстоятельства дела являют собой типичный пример ис­пользования прессы в целях недозволенной, недобросовестной кон­куренции путем опубликования дискредитирующей фирму инфор­мации, добытой незаконным путем, в данном случае украденной[27]. Соответственно нет и ответа на вопрос, как сказывается подобный путь получения информации на пределах действия журналистской привилегии неразглашения источника информации с учетом того, отвечало ли поведение самого журналиста требованиям добросо­вестности, т. е. знал ли он или должен был знать о происхожде­нии информации? Этот вопрос особенно важен, когда речь идет об отношениях в сферах предпринимательской и коммерческой деятельности. На значение этого вопроса на слушаниях по делу Гудвина обратило внимание Правительство, и он заслуживал оценки в мотивировочной части решения.

 

Свобода слова в морально-этическом аспекте

 

Предмет этой категории дел по ст. 10 Конвенции — рассмотрение жалоб на зап­реты национальных властей распространять или каким-либо иным способом знакомить публику с печатными, художественными, кинематографическими и некоторыми иными произведениями, которые, по мнению этих властей, носят "непристойный", амо­ральный характер и оскорбляют этические или религиозные взгляды определенных групп населения. Короче говоря, речь идет о конкретных ограничениях свободы выражения мнений, возмож­ность которых предусмотрена в п. 2 ст. 10 — в целях охраны нрав­ственности и прав других лиц.

Впервые с этой проблемой Суд встретился в деле "Хэндисайд против Соединенного Королевства" (1976 г.)[28]. Решение по этому делу вошло в число наиболее часто упоминаемых судебных прецедентов. Однако обязано оно этим не фабуле самого дела, а тому, что в этом решении была впервые четко сформулирована исходная позиция Суда, провозгласившая свободу выражения мнения одной из фундаментальных опор демократического обще­ства и одним из главных условий его прогресса. Без обращения к этой формуле не обошлось в дальнейшем ни одно решение Суда по ст. 10.

Что касается фабулы дела, то бурная реакция английских властей на публикацию издателем Хэндисайдом в переводе на английский язык "Маленькой красной книги для школьников" двух датских авторов — Хансена и Енсена — могла бы быть объясни­ма, если бы дело происходило в викторианскую эпоху. Но в на­чале 70-х гг., когда происходили события, в свете успехов "сек­суальной революции" и ее влияния на нравы, искусство и сред­ства массовой информации, небольшая, в 26 страниц, глава в этой книге, где школьникам разъяснялся ряд понятий, связанных с сексуальными отношениями и давались некоторые советы, такой реакции не заслуживала. К тому же ранее книга уже была издана в 12 европейских странах, не породив там каких-либо волнений.

Конечно, авторы книги в стремлении к популярности и доход­чивости не избежали некоторого излишнего примитивизма и фривольных советов и формулировок. Это и послужило основани­ем объявить ее непристойной и развращающей. Как только в пе­чати появилось сообщение о выходе книги, ее основной тираж, не поступив в продажу, был арестован, а против издателя воз­буждено уголовное дело на основании Закона 1919/1964 г. "О не­пристойных публикациях". Он был приговорен лондонским судом к уплате штрафа, а тираж конфискован.

Рассматривая жалобу Хэндисайда на нарушение английски­ми властями его права на свободу слова, Суд констатировал, что вмешательство властей основано на названном законе и являет­ся правомерным в целях охраны нравственности. Правда, в отно­шении этого критерия Суд, по его собственному признанию, ис­пытывал определенные трудности, "поскольку единое европей­ское понятие морали не выводимо из внутреннего права госу­дарств-участников. Идея, требования которой выражают их соот­ветствующие законы, изменяется во времени и в пространстве, особенно в нашу эпоху, характеризуемую быстрой и значитель­ной эволюцией взглядов в этой области"[29].

Отклонив доводы заявителя о том, что все то, что в содер­жании "красной книги" вменялось ему в вину, школьник мог, не прилагая особых стараний, узнать из телевизионных передач, многочисленных журналов и т. п., равно как и довод о том, что книга не вызвала негативной реакции в других странах, Суд при­знал, что вмешательство английских властей было необходимо в демократическом обществе, а меры воздействия, в том числе кон­фискация и последующее уничтожение тиража книги, соразмер­ны; нарушения ст. 10 не было.

Еще одно заметное решение в рассматриваемой серии было вынесено Судом по делу "Мюллер и другие против Швейцарии" (1988 г.)[30]. В нем впервые было конкретно подтверждено, что живопись должна рассматриваться как одна из форм свободного выражения мнения в смысле ст. 10 и соответственно пользуется ее защитой.

В 1981 г. девять лиц, причастных к искусству, организовали в г. Фрибурге выставку современного искусства в рамках празд­нования 500-летней годовщины вхождения кантона Фрибург в Швейцарскую конфедерацию. Для участия в выставке был пригла­шен художник Иозеф Мюллер, который прямо на месте в присут­ствии посетителей выставки сотворил и представил на обозрение три полотна под общим названием "Три ночи, три картины". Изоб­раженное на них было настолько непристойно, что судебным следователем они были сняты с показа и арестованы как подпада­ющие под действие ст. 204 Уголовного кодекса Швейцарии. В феврале 1982 г. все заявители были приговорены к уплате штрафа в 300 швейцарских франков каждый, а конфискованные картины переданы в городской музей. Все жалобы заявителей в вышесто­ящие судебные инстанции были отклонены.

Соглашаясь с тем, что данный конфликт подпадает под дей­ствие ст. 10 Конвенции, на нарушение которой жаловались зая­вители, Европейский Суд в своем решении отметил, что, хотя ст. 10 не говорит о свободе выражения мнения в "художественной форме", она вообще не различает разные формы выражения мнения, и таким образом "художественная форма" включена в общее понятие. Такое толкование подтверждает ст. 19 п. 2 Меж­дународного пакта о гражданских и политических правах, где говорится о праве выражать свое мнение "...письменно или по­средством печати или художественных форм выражения". Это понятие охватывает не только живопись, как в данном деле, но и все иные, используемые в литературе и искусстве, формы, включая музыкальные.

Заявители на слушании не отрицали, что спорные картины выражали такую концепцию секса, которая не согласуется с моралью, господствующей в современном обществе, однако в них нужно видеть символический смысл, поскольку речь идет о произведениях искусства. Свобода художественного выражения, утверждали заявители, теряет свой смысл, если картины, подобные полотнам Мюллера, не могут быть представлены на выставках современной экспериментальной живописи и недоступны тем, кто ими интересуется.

По мнению Суда, из обстоятельств дела очевидно, что выс­тавка была рассчитана на широкое привлечение публики: вход был свободным. Как ни изменились в последнее время моральные представления о сексе, разбирательство в швейцарских судах подтвердило, что картины были восприняты большинством посе­тителей как моральное оскорбление. Действия властей Суд квали­фицировал как "необходимые в демократическом обществе" и не увидел в них нарушения ст. 10.

Небезынтересно отметить, что в ходе разбирательства судьи в закрытом заседании ознакомились с сюжетами спорных картин. Точно так же они посмотрели фильмы, которые послужили осно­ванием для обвинения их авторов в "оскорблении религиозных чувств" и "богохульстве".

В двух делах такого рода, рассмотренных Судом в середине 90-х гг., обстоятельства были примерно идентичны. В одном из них — "Институт Отто-Премингер против Австрии" (1994 г.) — властями после обращения Инсбрукской епархии католической церкви был запрещен показ фильма "Любовный собор" (с после­дующим его арестом и конфискацией) как оскорбляющего рели­гиозные верования католиков, которые преобладают в населении Тироля. В другом — "Уингроу против Соединенного Королевства" (1996 г.) — по тому же основанию — богохульство, но без учас­тия англиканской церкви, Британское управление классификации фильмов отказало в выдаче сертификата на распространение ви­деофильма "Видения экстаза"[31]. В обоих случаях дело обошлось без судебного преследования заявителей; в своем обращении в Евро­пейский Суд Институт Отто-Премингера считал нарушением ст. 10 арест и конфискацию фильма, а Уингроу — отказ в выдаче ему сертификата. Заявители полагали, что свобода художественного творчества включает право изображать в нетрадиционной форме лица и предметы религиозной веры и в данных ситуациях это не нарушало права других лиц, поскольку они имели полную воз­можность не смотреть спорный фильм, равно как не приобретать и не смотреть спорную кассету.

Суд признал, что верующие "должны проявлять терпимость и мириться с тем, что другие отрицают религиозные убеждения и даже распространяют учения, враждебные их вере". Тем не менее, он не согласился с позицией заявителей и пришел к выво­ду, что в обеих ситуациях способ выражения критического отно­шения к лицам и предметам религиозной веры нарушал дух тер­пимости, свойственный демократическому обществу, и мешал спо­койному пользованию правом, гарантированным ст. 9 Конвенции (свобода совести и религии) тем, кто верует. Поэтому нарушения ст. 10 со стороны австрийских и английских властей Суд не усмот­рел. Как, впрочем, и по другим делам, связанным с морально-этической сферой. Позиция Суда по отношению к властям госу­дарств-ответчиков здесь куда более либеральна, чем в других делах по ст. 10, за исключением разве что "неуважения к суду".

Небезынтересно отметить, что дело Института Отто-Премин-гера и дело Иерсильда, о котором рассказано ранее, слушались в одно и то же время. В первом из них фигурировало "оскорбле­ние религиозных чувств", во втором — "оскорбление национальных чувств", что по социальной значимости не менее важно. В первом случае численность лиц, которым могло быть нанесено оскорбле­ние, была весьма ограниченной (напомним, что спорный фильм предполагалось демонстрировать в одном-единственном кинотеат­ре); во втором случае перед экранами телевизоров находилась аудитория в десятки тысяч человек. Тем не менее, в решении от 20 сентября 1994 г. по делу Института Отто-Премингера Суд вста­ет на сторону национальных властей, а через три дня, 23 сентяб­ря того же года, в решении по делу Иерсильда — на сторону заявителя.

Судья от Эстонии Ломус в своем особом мнении по делу Уингроу не без основания отметил, что ему непонятно, какими прин­ципами руководствуется Суд, когда он столь различным образом оценивает пределы усмотрения национальных властей в свете ст. 10. Прав Ломус (как и автор другого особого мнения — судья от Бельгии де Мейер), когда сравнивает запреты и наложение ареста, которые имели место в данных делах, с предварительной цензурой. При этом "вмешательство властей в осуществление сво­боды слова происходит, несмотря на то, что члены общества, чьи чувства стремятся оградить, не просили о таком вмешательстве. Вмешательство основывается на мнении властей, которые пола­гают, что они правильно понимают те чувства, на защиту кото­рых они претендуют"[32].

 

Вместо заключения

 

На тот момент, когда книга подписывалась в печать, Европейский Суд еще не провел ни одного слушания по обращениям российских заявителей. Однако были зарегистрированы и ожидали решения о приемлемости чуть более тысячи жалоб, а по 30 с лишним жалобам уже шло состязательное досудебное письменное производство.

Жалобы российских граждан охватывают достаточно широкий круг вопросов: длительность предварительного содержания под стра­жей на стадии следствия и в ожидании судебного разбирательства; условия содержания под стражей — то, что Конвенция называет бес­человечным или унижающим достоинство обращением; нарушения принципов равенства сторон и состязательности в ходе судебного разбирательства; нарушения "разумного срока" судебного разбира­тельства, в особенности по гражданским делам; неисполнение судеб­ных решений, неисполнение обязательств государства по индексации сбережений и вкладов, различного рода социальных выплат и др.

Очевидно, что речь идет о реальных "больных" местах рос­сийского правопорядка, и более чем вероятны решения Европей­ского Суда, констатирующие нарушения норм Конвенции и обязывающие государство выплатить денежные компенсации. К таким решениям Суда следует отнестись с пониманием и спокой­но. Ничего унизительного для государства в этом нет; на престиже Франции, Англии, Швейцарии и других европейских государств не отразились сколько-нибудь заметно многочисленные решения Европейского Суда, объектом которых они становились. Да и ве­роятные компенсации по решениям Суда подлежат выплате не кому-нибудь, а нашим, российским гражданам. Обращаясь в Ев­ропейский Суд, они реализуют свое право, гарантированное Кон­ституцией Российской Федерации (ст. 46 ч. 3).

Преимущества от признания государством юрисдикции Евро­пейского Суда намного перевешивают возможные сложности. Оно помогло судебной системе страны (и не только ей) за истекшие два года более отчетливо увидеть свои слабые места, несоответ­ствия общепризнанным стандартам и принять ряд соответствую­щих мер (но пока далеко не всех) еще до того, как российские дела в Суде приблизились к стадии решения по существу.

Наше участие в Европейской конвенции и деятельности Суда подтверждает, что сегодня степень защиты прав и свобод человека в любой стране определяется не только уровнем и эффективностью национальной судебной системы, но также интегрированностью госу­дарства в международную систему защиты прав и свобод человека.

 

В.А.Туманов. Европейский Суд по правам человека. из. НОРМА.М.2001

 

Содержание