РЕАЛИЗАЦИЯ ПРАВА ЛИЧНОСТИ НА СВОБОДУ

Джереми Мак-Брайд*

 

* Этот материал основан на лекции профессора Мак-Брайда во время курса обучения, проводившегося Интерайтсом и Сутяжником в Екатеринбурге в 2000 г.

В ст. 5 Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод закреплен ключевой элемент всего комплекса прав человека и их защиты. И дело не только в том, что личная свобода – это состояние, на которое, в принципе, имеет право каждый, и право это является одним из основных. Лишение свободы способно прямо воспрепятствовать осуществлению многих других гарантированных Конвенцией прав, – от права на уважение семейной и частной жизни до права на свободу выражения своего мнения. Кроме того, лицо, подвергнутое лишению свободы, попадает в крайне уязвимое положение: ему может угрожать применение пыток и бесчеловечное или унижающее достоинство обращение, противоречащее ст. 3. Все это приходится особо подчеркивать, так как нельзя ни на миг упускать из виду, что всякое лишение свободы должно быть мерой исключительной, объективно обоснованной и не должно длиться дольше, чем это абсолютно необходимо. Именно эти требования ставятся перед государствами-участниками Конвенции в детализированных нормах ст. 5; конкретное же их содержание раскрывается в весьма обширной уже судебной практике Европейского суда. Охватить в одной статье все аспекты этих требований во всей их сложности невозможно, и мы здесь остановимся прежде всего на основаниях для лишения свободы в рамках уголовного процесса и на роли судов в соблюдении стандартов, установленных Конвенцией.

Согласно Конвенции, лишение свободы возможно лишь по законным основаниям и допустимо только для достижения одной из целей, перечисленных в ст. 5. Условия эти могут показаться простыми и ясными, однако конкретное их применение требует дальнейших пояснений.

Во-первых, лишение свободы должно не только соответствовать внутреннему законодательству, но и удовлетворять потенциально более широкому толкованию понятия “законность”, которое дает Конвенция. Так, если существует условие, что любое лишение свободы возможно лишь после выполнения некоторой процедуры, то отсутствие необходимой процедуры будет автоматически означать нарушение ст. 5, даже если мотивы для ареста или заключения под стражу подпадают под одно из оснований, перечисленных в ст. 5. Например, в деле Lukanov v Bulgaria1 бывший премьер-министр был лишен свободы в связи с передачей государственных средств развивающимся странам. Ст. 5(1)(c) допускает лишение свободы в связи с уголовными преступлениями, однако в данном деле не было установлено ни то, что действия, которые привели к лишению свободы, действительно были незаконными, не говоря уже об их преступности, ни то, что какой-либо факт или информация, дают основание для обоснованного подозрения в том, что Луканов добивался при этом личных выгод (если его действия рассматривались с точки зрения запрета на извлечение личной выгоды из подобного предоставления средств). Но даже формальное соответствие нормам внутреннего законодательства само по себе еще не означает полного соблюдения критерия законности как он формулируется в Конвенции: в более широком смысле, в каком понятие законности употребляется в Конвенции, произвольным и незаконным может быть признано использование [законных] полномочий в обстоятельствах, когда лишение свободы не было действительно необходимым, – к примеру, для установления личности в ситуации, когда данное лицо уже известно полицейскому. Аналогично не допускает Конвенция и использование законных полномочий исключительно для достижения незаконной цели. Например, по нормам Конвенции ни в коем случае не будет признано законным задержание, произведенное, якобы, для депортации, а на самом деле для того, чтобы обойти ограничения на экстрадицию, даже если подобное применение норм внутреннего законодательства внутри страны не считается недопустимым.

Содержащийся в первом параграфе ст. 5 перечень обстоятельств, при которых лицо может быть взято под стражу, полагается исчерпывающим. Это означает, что, если лишение свободы нельзя объяснить ссылкой на какое-то из включенных в перечень обстоятельств, лишение свободы осуществлено в нарушение Конвенции. Разумеется, содержащиеся в ст. 5(1) формулировки оснований для лишения свободы открыты для толкования, однако границы такого толкования теперь достаточно полно определены прецедентами судебной практики и не следует полагать, что любое лишение свободы удастся оправдать простой ссылкой на тот или иной пункт. Это – следствие того обстоятельства, что данные нормы толкуются с отсылкой к имеющему преимущественную силу требованию, в соответствии с которым нормальным полагается пребывание на свободе. Так, ст. 5(1)(b), предоставляющая, по-видимому, наиболее широкие основания для ареста или задержания – возможность лишения свободы с целью обеспечения выполнения любого обязательства, предписанного законом, – толкуется в соответствии с рассматривавшимися выше условиями законности. Соответственно, обязательство, для выполнения которого лицо берется под стражу, должно быть определено в высшей степени конкретно и, хотя данный пункт может служить основанием для задержания с целью установления личности (при уже отмеченных условиях) или для допроса как части контрольной процедуры на границе, на него нельзя ссылаться как на основание для задержания с целью допроса по менее определенным мотивам, не говоря уже о таком мотиве, как предотвращение совершения данным лицом преступления в отсутствие намерения предать его суду. Последний момент очень давно прояснен Судом в связи с делом Lawless v Ireland2, где он определил, что административное или превентивное заключение не подпадает ни под какие мотивы, признаваемые ст. 5 в качестве правомерных оснований для лишения свободы.

Обращаясь к уголовному процессу, стоит упомянуть о терминологии, принятой в Конвенции, в частности, об использовании слов “арест” и “задержание”. В национальном законодательстве они могут иметь специфическое толкование – часто эти два слова, действительно, трактуются по-разному. Однако, как и в случае со многими другими аспектами Конвенции, термины, употребляемые в ней, имеют автономное значение и, применяя нормы ст. 5, их следует использовать и понимать именно в данном значении; полагая их смысл тем же, в каком они употребляются внутри страны, можно придти к ошибочным представлениям о степени соответствия принятым обязательствам. “Арест” трактуется в Конвенции как первоначальный акт задержания кого-то по подозрению в причастности к преступлению, а не как более формальная мера – она обычно предпринимается на более поздней фазе расследования, зачастую когда данное лицо уже не находится на свободе. Это особенно важно, когда приходится осуществлять судебный надзор. “Задержание” – это любая предусмотренная законом мера лишения кого-то свободы, и применение этого термина не привязано к каким-то конкретным процедурам, применяемым в конкретных странах.

Наиболее непосредственное отношение к утрате свободы в ходе уголовного судопроизводства до осуждения имеет ст. 5(1)(c) (после осуждения становится применима ст. 5(1)(a)). Как видно из текста, лишение свободы может происходить либо до, либо после совершения правонарушения. Как мы видели на примере дела Lukanov, для того, чтобы лишение свободы было законным, должно быть действительно совершено правонарушение, однако одного этого еще мало. Предъявляются еще и дополнительные требования: лицо, подвергнутое лишению свободы, должно быть доставлено в компетентный судебный орган, чем подчеркивается, что цель лишения свободы связана с уголовным судопроизводством и, кроме того, обеспечиваются гарантии, к которым мы еще вернемся, и в отношении данного лица должны существовать обоснованное подозрение. Это возможно лишь при условии, что подозрение обосновано фактами или информацией, объективно связывающими данное лицо с предполагаемым преступлением. Таким образом, должны существовать доказательства действий, прямо указывающие на данное лицо, либо аналогичные по своему смыслу документальные свидетельства или судебно-медицинские данные. Поэтому недопустимы задержания, обоснованные ощущениями, интуицией, одними лишь ассоциациями либо предубеждением (независимо от его характера – этического, религиозного или любого другого). Один лишь факт, что то или иное лицо совершило какое-то правонарушение – даже аналогичное – в прошлом, не может служить достаточным основанием для обоснованного подозрения, что и дал понять Суд в деле Fox, Campbell and Hartley v United Kingdom3; важно, чтобы подозрение было связано с поведением человека в данный момент. Обоснованность подозрения может, конечно, впоследствии и ослабнуть, если определенные действия найдут свое объяснение или станут известны новые факты. Но это не делает лишение свободы до того момента незаконным, поскольку о допустимости задержания под стражей до суда следует решать на основании улик, доступных в рассматриваемый момент времени.

Все эти требования существенно ограничивают возможности для лишения свободы, однако необходимы эффективные средства, которые гарантировали бы их постоянное соблюдение. В противном случае презумпцией пребывания на свободе будут слишком охотно пренебрегать. Отсюда – особая роль специального комплекса мер, которые должно принимать государство. Цель таких мер – гарантировать тщательное изучение любого случая лишения свободы и, в особенности, предотвратить ситуацию, когда последнее слово при вынесении такого рода решений принадлежало бы органам исполнительной власти. Именно по этой причине в Конвенции особо выделяются две связанные, хотя и не совпадающие функции суда. К первой относится требование, сформулированное в ст. 5(3), в соответствии с которым арестованное или задержанное лицо должно незамедлительно доставляться к судье или к другому должностному лицу, уполномоченному законом исполнять судебные полномочия. Вторая связана со специально предусматриваемым в ст. 5(4) правом каждого лишенного свободы лица на судебное разбирательство, в ходе которого должно быть безотлагательно вынесено решение о законности лишения свободы. Цель обоих требований – обеспечить освобождение данного лица, если его задержание не обосновано. Первое требование действует автоматически, если задержание осуществляется в ходе уголовного расследования, тогда как право, о котором идет речь во втором положении, должно осуществляться по выбору задержанного лица, но отказ в его осуществлении не допускается. При этом одно условие не заменяет другое.

В отношении того, кому следует осуществлять надзор, формулировки обоих положений, как мы увидим, различаются: ст. 5(4) недвусмысленно требует, чтобы это был суд, в то время как ст. 5(3), как может показаться, допускает осуществление данной функции и иным лицом. Однако, как мы убедимся ниже, если лицо, осуществляющее надзор за задержанием, не является судьей, то удовлетворить это требование на практике чаще всего будет невозможно. Другое предварительное соображение, которое следует принимать во внимание при толковании понятий, состоит в том, что понятия “арест” и “задержание” употребляются в Конвенции безотносительно к какой бы то ни было конкретной правовой системе. Это важно, так как данным терминам могут придавать какой-то особый смысл, искажающий понимание требований. Главное, что нужно здесь понимать, – то, что требование, касающееся обеих форм судебного надзора, вступает в силу сразу же с того момента, когда некто, подозреваемый в совершении преступления или намеревающийся это сделать, теряет возможность по своему желанию покинуть место задержания; как только подобная свобода утрачена – как бы ни называли ее лишение, – дальнейшее сохранение данного положения должно стать объектом тщательного судебного рассмотрения.

Предусматриваемая ст. 5(3) обязанность обеспечивать соответствующий надзор определяет три элемента: статус должностного лица, осуществляющего надзор; орган, полномочный прекращать содержание под стражей или, иными словами, освобождать задержанного; предельный срок, в течение которого должен быть осуществлен надзор.

Как уже отмечалось, в тексте ст. 5(3) в явном виде содержится ссылка на возможность осуществлять надзор за задержанием иными лицами помимо судьи. Не приходится сомневаться, что вначале, сразу после принятия Конвенции, многие полагали что решение о заключении под стражу после первоначального ареста могут без всяких проблем принимать прокуроры. Такова, в конце концов, и была практика во многих странах Совета Европы, и встал вопрос, соответствует ли статус прокурора критерию, сформулированному в ст. 5(3): можно ли считать его лицом, “уполномоченным законом осуществлять судебные функции”. Особый упор был сделан на то, чтобы гарантировать прокурорам такую же должностную независимость от исполнительной власти, какой пользуются судьи. Такой подход вполне понятен, и ничего принципиально неверного в нем нет, однако на практике исполнять эту функцию, не вступая в противоречие с требованиями Конвенции, для прокуроров оказалось невозможным. Дело в том, что независимость от исполнительной власти, на которой было сконцентрировано все внимание, – это лишь один из признаков, предполагаемых понятием “лицо, уполномоченное законом осуществлять судебные функции”. Условие это, несомненно, важное, но недостаточное, в чем легко убедиться, обратившись к более полной формулировке гарантии справедливого разбирательства, данной в ст. 6. Там содержится требование, чтобы судьи были не только независимыми, но и беспристрастными. Поэтому в ряде дел Суд признал, что предоставление прокурору полномочий решать вопрос о продолжении содержания подозреваемого под стражей в любой момент, предшествовавший суду, было при имевшихся обстоятельствах несовместимо со ст. 5(3). Во всех случаях проблема возникала в связи с возможностью того, что прокурор, решающий вопрос о задержании, будет впоследствии участвовать в обвинении рассматриваемого лица в ходе судебного процесса. По мнению Суда, одно и то же лицо не может осуществлять как расследование, так и обвинение; основная проблема здесь в том, что прокурор является стороной в судебном процессе, и нельзя ожидать, чтобы принявшее эту роль лицо могло быть беспристрастным, исполняя в том же деле судебную функцию. Вначале Суд касался только ситуаций, когда прокурор, осуществляющий надзор за задержанием, действительно участвовал в дальнейшем в судебном процессе, как это было в деле Schiesser v Switzerland4, однако позже, развивая концепцию беспристрастности, Суд пришел к более строгому критерию. Необходимо принимать во внимание, существует ли в принципе возможность, что в дальнейшем данный прокурор примет участие в судебном разбирательстве дела. Наличие подобной возможности оказалось достаточным основанием, чтобы в деле Huber v Switzerland5 Суд принял решение, что применительно к окружному прокурору Цюриха требования ст. 5(3) не были выполнены. Аналогичное нарушение ст. 5(3) было признано в деле Brincat v Italy6, где задержание обвиняемого утвердил прокурор, который в дальнейшем пришел к выводу об отсутствии у него территориальной юрисдикции по этому делу, так что дело было передано прокурору другого округа. Суд подчеркнул, что, когда первый прокурор утвердил задержание, объективно существовала вероятность его последующего участия в разбирательствах дела, и тогда объективно оправдывались бы сомнения в его беспристрастности, а то, что, как выяснилось в дальнейшем, он не обладал юрисдикцией по данному делу, значения не имело. То обстоятельство, что прокурор не стал одной из сторон процесса, оказалось чисто случайным, вынесенное же решение привело к изъятию из итальянского процессуального кодекса нормы о полномочии прокуроров издавать или утверждать ордер на задержание. Следует подчеркнуть, что проблема беспристрастности может затрагивать и положение судей: вопрос о том, было ли участие судьи в вынесении досудебных решений столь значительным, чтобы объективно повлиять на его беспристрастность и, соответственно, не позволить ему председательствовать на судебных слушаниях, составляет предмет уже весьма обширной судебной практики. А если судья, ранее санкционировавший задержание подсудимого, впоследствии участвует в принятии решения о его виновности или невиновности, ответ на этот вопрос будет безусловно положительным. Однако проблема объективной беспристрастности встает гораздо острее при существующей структуре систем прокуратуры и обвинения (надо подчеркнуть, что речь идет именно об объективной беспристрастности – в рассматриваемых делах вовсе не предполагалась, что конкретные прокуроры действительно были предубеждены против подвергнутых задержанию лиц). Поэтому нет ничего удивительного, что примеру Италии последовали многие страны, поскольку трудно заранее гарантировать, что лицо, принявшее решение о задержании, впоследствии не примет участия в судебном процессе. Если же есть уверенность, что подобной проблемы не возникнет, – тогда понадобится также гарантировать, что прокурор, действительно, независим в своих решениях, причем не только от политического давления, но и от своих начальников; потенциальная трудность в этом отношении усматривалась в деле Huber, однако в качестве достаточной гарантии здесь виделся тот факт, что вмешательство вышестоящих должностных лиц в дела подчиненных им прокуроров на практике никогда не наблюдалось. Бывают, однако, обстоятельства, когда есть основания ожидать, что подчиненные станут выполнять указания своих начальников в отношении того или иного конкретного дела и потому необходимой независимостью обладать не будут. Так как существуют серьезные сомнения в возможности преодолеть все проблемы, возникающие в случаях, когда решение о задержании возлагается на прокурора, – в дальнейшем я буду касаться только судебного надзора за задержанием.

Таким образом, ответственность за решение о продлении задержания (с учетом требования, что всякого задержанного необходимо судить в течение “разумного срока”) или о его прекращении возложена на судью, к которому это лицо должно доставляться; любое распоряжение судьи по данному предмету должно иметь обязывающую силу. Это – решающий момент; ст. 5(3) устанавливает выбор между освобождением задержанного лица или преданием его суду в течение разумного срока, но даже с учетом этого обстоятельства продление задержания будет обоснованным лишь до тех пор, пока для этого сохраняются существенные и достаточные причины (такие, например, как опасность побега, воспрепятствования отправлению правосудия, повторного правонарушения или нарушения общественного порядка). Хотя одна или несколько подобных причин могли существовать при первоначальном задержании, они со временем могут стать менее настоятельными, и тогда задержанного следует освободить, чего не было сделано в случаях, ставших предметом дел Letellier v France7 и Tomasi v France8. К тому же даже при наличии правомерной причины для продления задержания данного лица остается в силе требование, чтобы общая продолжительность содержания под стражей до суда не была чрезмерной. Судить об этом следует с учетом сложности разбирательств, но также и активности, проявленной при подготовке дела к слушаниям. Продолжительное бездействие, как это происходило в деле Toth v Austria9, неизбежно приводит к выводу о нарушении, и в решении по данному делу подчеркивается ответственность судебных властей за безотлагательную передачу дела в суд.

Оба аспекта этого требования связывает между собой одна общая идея: судебные власти призваны гарантировать, что никто не будет лишен свободы дольше, чем это необходимо. Это – неотъемлемый компонент презумпции пребывания на свободе. Следовательно, чтобы исполнить эту роль, судья должен быть готов внимательно оценить как основания для первоначального задержания – оно может оказаться совершенно неправомерным, – так и представленные мотивы для его продления. Опасения в связи с судебным надзором зачастую основываются на ошибочном мнении, что он обязательно даст возможность освобожденным до суда преступникам развалить дело, скрыться или совершить новые преступления. Однако в отношении освобождения недопустимы никакие автоматические подходы – даже те, что основаны на презумпции пребывания на свободе. Роль судьи состоит в проверке доводов в пользу задержания и в санкционировании задержания, если эти доводы допустимы и хорошо обоснованы. Недостаточно утверждать, что существует опасность побега или давления на свидетелей: следует получить доказательства такой опасности и, как и в случае с любыми другими доказательствами, проверить их обоснованность. Так, вряд ли правдоподобна возможность давления на свидетелей, когда они уже дали показания под присягой. К тому же судья должен представить реальные доводы, а не ритуальную магическую формулу, как в деле Mansur v Turkey10, из которого видно, что ходатайство об освобождении не рассматривалось по существу.

Решающий момент в требовании судебного надзора состоит в том, что его осуществление должно начинаться “незамедлительно”. Последний термин в явном виде употребляется в европейских конвенциях, но он составляет также и неотъемлемый элемент всеохватывающего запрета на любое проявление произвола при задержании, содержащегося и в этих договорах, и в международном праве в целом; присутствие подобного произвола с необходимостью делает задержание незаконным. Однако, хотя, как будет показано ниже, требование о незамедлительности определяет верхний предел промежутка времени между началом задержания и моментом, когда это задержание впервые подверглось судебному надзору, мы также попытаемся показать, что и в пределах этого максимального интервала международные стандарты требуют от властей, осуществляющих задержание, предоставлять судам возможность для такого надзора сразу же, как только это оказывается практически возможным. Иными словами, независимо от обстоятельств конкретного дела, крайний срок достигаться не должен.

В ряде дел задержание продолжалось намного дольше, чем можно считать допустимым с разумными основаниями. Так, Европейский суд без всяких колебаний признал нарушение в деле McGoff v Sweden11, когда между задержанием обвиняемого и его первой доставкой в суд прошло 15 суток; мы уже не говорим о промежутке времени в три месяца, прошедшем до начала судебного надзора в деле Assenov and Others v Bulgaria12. Нарушение также установлено в деле Van der Sluijs, Zuiderveld and Klappe v The Netherlands13, где задержка достигала от одиннадцати до четырнадцати суток (дело касалось нарушения военных приказов, причем были учтены сложности воинской службы и военной юстиции), а также при мировом соглашении в деле Sargin and Yagci v Turkey14, последовавшем после жалоб по поводу задержки, достигавшей девятнадцать суток. Однако нарушения рассматриваемого обязательства могут возникать и в случаях, когда промежутки времени вовсе не чрезмерны. Невозможно было, к примеру, убедить Европейский суд, что бывают допустимыми задержки в пять–шесть суток (Koster v The Netherlands15 и De Jong, Baljet and Van den Brink v The Netherlands16), причем интересно, что после жалобы по поводу шестидневной задержки с доставкой в суд (Skoogstrцm v Sweden17) стороны пришли к мировому соглашению. Комитет министров никак не мог добиться большинства в две трети, требуемого для утверждения решения Европейской комиссии о нарушении ст. 5(3) в деле Dobbertin v France18 в связи с задержкой в пять дней. Это, несомненно, свидетельствует не о признании такого рода задержек допустимыми, а о проблемах, связанных с возложением подобных решений на политический орган. (Это обстоятельство было признано к моменту прекращения соответствующих полномочий Комитета после вступления в силу Протокола № 11 к Конвенции).

Однако прецедентным для установления предельного срока проведения судебного надзора является решение по делу Brogan v United Kingdom19, в котором помимо признания слишком продолжительным промежутка в четверо суток и шесть часов, в определенной степени поясняется предмет и цель обязанности обеспечить доставку лица в суд после первоначального задержания. Аресту в названном деле подвергалось лицо, подозреваемое в терроризме, и, хотя этот арест был связан с событиями в Северной Ирландии, отсутствие какого-либо отступления от обязательств, заявленного на основании ст. 15 Конвенции, означало, что Соединенное Королевство не могло ссылаться на менее строгие стандарты, которые могут применяться в чрезвычайных обстоятельствах. Тем не менее, Суд признал, что особые обстоятельства борьбы с терроризмом способны повлиять на продолжительность задержания до момента осуществления судебного надзора, но это его мнение послужило важным составным элементом совершенно справедливого признания Судом того факта, что суждение относительно “незамедлительности” всегда должно выноситься с учетом конкретных обстоятельств дела. И действительно, этот момент явно просматривается в подходе Суда к делам, связанным с задержанием военнослужащих за военные правонарушения, когда он допускал определенные скидки на обстоятельства военной жизни (что отмечается в делах De Jong, Baljet and Van den Brink, Koster и Van der Sluijs, Zuiderveld and Klappe). В своих заявлениях по делу Brogan власти Соединенного Королевства подчеркивали проблемы, с которыми приходилось сталкиваться при сборе приемлемых и пригодных [для представления суду] показаний, затраты времени, необходимые для проведения судебных экспертиз, и конфиденциальный характер информации в такого рода делах. Суд проявил определенное понимание этих проблем, однако лишь в весьма ограниченных пределах, что было обусловлено его толкованием как смысла понятия “незамедлительность”, так и важности этого требования. Поэтому Суд отметил, что “придание особенностям данного дела такого значения, которое оправдывало бы столь длительный период задержания без доставки к судье или другому должностному лицу, осуществляющему судебные функции, означало бы недопустимо широкое толкование самого смысла слова “незамедлительно”. Такого рода толкование серьезно ослабило бы предусматриваемую пунктом 3 ст. 5 процессуальную гарантию против нанесения ущерба личности и привело бы к последствиям, подрывающим само существо права, защищаемого этой нормой”. Поэтому нет ничего удивительного, что в другом деле, где фигурировали связанные с терроризмом проблемы, а отступление от обязательств не действовало (так как в требуемом ст. 15 извещении о таком отступлении рассматриваемая территория не называлась), Суд признал недопустимым задержание без судебного надзора в течение от 12 до 14 суток (Sakik and Others v Turkey20).

В деле Brogan Суд признал слишком продолжительной задержку с доставкой в суд всего в четверо суток и шесть часов; никаких конкретных указаний о том, каков допустимый срок между задержанием и осуществлением надзора, Суд не дал. Тем не менее, его мнение, что рассматриваемый промежуток времени должен был быть намного короче, явно подтверждается тем значением, которое Суд, стремясь прояснить смысл понятия “незамедлительно”, придал французскому тексту Конвенции. По-французски соответствующий термин выражается как “aussitфt” и, по мнению Суда, “употребление этого термина, имеющего более узкое значение немедленности”, подтверждает “безотлагательность в ограничительном смысле” и свидетельствует, что “степень гибкости, допустимая при толкованию понятия “незамедлительность”, ограниченна, даже если при оценке ситуации с точки зрения п. 3 нельзя не учитывать сопутствующие обстоятельства”. При всей готовности признать, что определенные факторы способны привести к продлению срока между задержанием и осуществлением судебного надзора, Суд не мог примириться со столь коренным подрывом самого существа гарантируемого права – права на незамедлительное освобождение или незамедлительную доставку в судебный орган (§59). По мнению Суда, цель судебного контроля над вмешательством исполнительной власти в право личности на свободу состоит “в сведении к минимуму опасности произвола”, что перекликается с тем важным значением, которое Суд придал ст. 5(3) в самом первом деле, когда он отверг, как мы видели выше, мысль, что задержание, обосновываемое одним лишь решением исполнительной власти, может быть совместимо с фундаментальными принципами Конвенции (Lawless v Ireland). Отсюда с неизбежностью следует вывод, что лишение свободы до судебной санкции на продление этой меры не должно длиться больше, чем это действительно необходимо для производства первичных процессуальных действий в отношении подозреваемого.

Основные элементы этих действий – доставка лица в полицейский участок, если оно было задержано в другом месте; снятие с него относящихся к делу показаний; проведение опроса с целью установления личности и выяснения, нет ли оснований для смягчения первоначальных подозрений, а также выявления местонахождения улик, если есть опасения, что в противном случае они могут быть уничтожены; предотвращение возможности предупредить других подозреваемых, которых предполагается задержать, и тем самым дать им возможность скрыться; доставка задержанного из полицейского участка в суд. Хотя необходимое для таких предварительных действий (в отличие от полного расследования) время будет зависеть от конкретных обстоятельств, при обычном ведении дел всегда можно уложиться в один–два дня. Эта оценка отражена в виде предельного срока в уголовно-процессуальных кодексах, а также признана Европейской комиссией по правам человека, которая сочла, что доставка задержанного в суд в течение такого срока не связана ни с какими сложностями (дела X v United Kingdom21 и решение по жалобе X v United Kingdom22).

Сам факт превышения в каком-то конкретном деле указанного выше срока между задержанием и осуществлением судебного надзора не означает автоматического признания нарушения международной нормы (в отличие от нормы внутреннего законодательства, если та не предусматривает никакой гибкости), однако, чтобы это превышение признали допустимым, придется доказывать, что избыточное время стало неизбежным следствием конкретных обстоятельств. Такие обстоятельства могут возникнуть, когда задержание произошло в таком месте, что доставка в ближайший полицейский участок требует более суток, или при особо сложной обстановке ареста, связанной с наличием многих подозреваемых, или когда изъятие существенных вещественных доказательств у подозреваемого занимает значительное время (если, скажем, вещественное доказательство проглочено). Тем не менее, ясно, что в подавляющем большинстве случаев принцип незамедлительности, признанный Европейским судом в качестве центрального, утратит смысл, если задержка с доставкой лица в суд более, чем на несколько часов превысит двое суток. Этот срок и должен служить нормой, относительно которой следует определять степень требуемой гибкости. Этот вывод неизбежно ставит под сомнение те решения Европейской комиссии о приемлемости, в которых в качестве приемлемых признаны промежутки времени, достигавшие четырех суток (дела X v The Netherlands23, Kamma v The Netherlands24, Egue v France25 и Жалоба 19139/91 C v The Netherlands26). Решения по всем этим делам, за исключением последнего, были приняты до вынесения решения по делу Brogan. Однако едва ли можно себе представить, чтобы в первом деле сокращение времени между задержанием и доставкой в суд на шесть–девять часов (как в деле C v The Netherlands) дало бы Суду достаточное основание счесть выполненным требование о незамедлительном осуществлении судебного надзора, которое он считает столь важным для задержанного, по крайней мере, в отношении обыкновенного дела. К тому же в ранее принятых решениях о приемлемости жалоб при оценке степени незамедлительности за отдельными странами признавали в определенных пределах право на усмотрение, что в деле Brogan Суд посчитал неприемлемым.

Конечно, ситуация в случае Brogan отличалась от расследования обыкновенного преступления, и можно допустить, что, с учетом ее особого характера, вдове большую, чем обычно длительность предварительных процессуальных действий могли признать приемлемой. Это относится и к другим делам особого характера, например, с участием военных. Тем не менее, сомнительно, чтобы в отсутствие специальной оговорки об отступлении от обязательств было признано допустимым еще большее продление срока: по истечении столь длительного времени осуществление судебного надзора нельзя было бы считать “незамедлительным” при сколь угодно широком толковании этого понятия. Помимо особого характера преступлений, оправдать продление срока между задержанием и осуществлением судебного надзора могут и другие обстоятельства, не относящиеся непосредственно к предварительным процессуальным действиям. Так, в деле X v. Belgium из-за болезни обвиняемого до момента его доставки в суд прошло пять дней. Однако в этом деле ответчика госпитализировали и доставили в суд сразу же после выздоровления. Таким образом, можно было считать, что болезнь, по существу, приостановила отсчет времени, и поэтому никакого ущерба для неотложности процедуры судебного надзора над задержанием не было.

Важно иметь в виду, что никакие препятствия институционального или процедурного характера, которые можно преодолеть рациональным планированием и мерами организационного порядка, не являются оправдывающими обстоятельствами для продление срока предварительных процессуальных действий. Так, в деле Koster v The Netherlands признано нарушение ст. 5(3), хотя, как утверждалось, доставке задержанного в военный суд пять дней препятствовали военные маневры. Особенности армейских условий были приняты во внимание, однако Суд настаивал, что маневры нельзя считать неожиданными, они проводятся через “периодические промежутки времени и, следовательно, предсказуемы и ни в коем случае не могут помешать военным властям принять меры, чтобы Военный суд мог проводить свои заседания в сроки, соответствующие требованиям Конвенции, если это необходимо – в субботу или воскресенье”. Несомненно, такой же отклик встретит и ссылка на нехватку судей, если только это не временное явление, вызванное заболеваниями (например, эпидемией гриппа). Не может служить поводом для продления времени до доставки задержанного в суд и официальный нерабочий день: недвусмысленная ссылка Суда на возможность проведения судебных слушаний по выходным дням достаточно ясно указывает государствам, что они обязаны обеспечить возможность обращения к судье для осуществления надзора за задержанием – в противном случае из-за закрытия всех судов о неотложности судебного надзора не пришлось бы и говорить. Эта же логика применима и к ссылкам на время задержания: то обстоятельство, что оно началось после завершения нормального рабочего дня судов само по себе не может служить основанием для того, чтобы откладывать доставку туда задержанного до следующего рабочего дня. Для таких случаев необходимо иметь судей, которые могут осуществлять надзор за задержанием в течение вечера и ночи. Даже бюджетные соображения ни в коей мере не могут служить оправданием отсутствия судей в количестве, необходимом для осуществления надзора за задержанием. Комитет ООН по правам человека, безусловно, не признал это уважительной причиной при применении аналогичного положения Пакта о гражданских и политических правах в деле Fillastre v Bolivia27, где из-за этого задержанный провел в заключении десять суток, прежде чем его доставили в суд.

Хотя обязанность доставлять задержанного к судье наложена для того, чтобы предотвратить произвол при лишении свободы, ее следует также считать важной гарантией против других возможных нарушений прав человека. Именно так это истолковывал Межамериканский суд по правам человека в связи с действием habeas corpus (издания судебных предписаний о доставке задержанного в суд для установления законности задержания) в условиях чрезвычайного положения. Указывая на недопустимость приостановки этого права, Суд ссылался на практику исчезновений, пыток и убийств, которую пришлось пережить некоторым народам Западного полушария, и констатировал, что “право на издание судебного приказа о доставке арестованного в суд играет важнейшую роль, гарантируя сохранение жизни и физической неприкосновенности человека, предотвращение его исчезновения или сокрытия его местонахождения и защиту от пыток или иного жестокого, бесчеловечного или унижающего достоинства наказания или обращения. Эта практика еще раз убедительно свидетельствует, что право на жизнь и на свободу от бесчеловечного обращения всегда оказывается под угрозой, когда право на издание названного судебного приказа приостанавливается частично или полностью”. (Habeas Corpus в условиях чрезвычайного положения: ст. 27(2), 25(1) и 7(t) Американской конвенции по правам человека). Хотя это утверждение относится конкретно к возможности издания приказа о доставке арестованного в суд и к условиям чрезвычайного положения, оно в равной мере применимо и к другим формам судебного надзора над законностью задержания и к нормальным ситуациям. Опасность жестокого обращения и других злоупотреблений в отсутствие условий чрезвычайного положения, возможно, несколько меньше, но она, тем не менее, существует, а ведь человек под стражей наиболее уязвим для действий полиции. (Дело Tomasi v France29 – хорошая иллюстрация того, насколько трудно в таких ситуациях обеспечить контроль и ответственность виновных). К тому же обязанность доставить задержанного в суд – это дополнительная гарантия по отношению к праву habeas corpus; последнее представляет собой исключительное средство правовой защиты, призванное гарантировать задержанному лицу, что по отношению к нему не будет допущен произвол, тогда как сама по себе обязанность доставить данное лицо в суд должна служить нормальной гарантией против всякого злоупотребления. Это по существу косвенно признал Европейский суд, излагая цель ст. 5(3) Европейской конвенции как предоставление гарантии “незамедлительного и автоматического судебного контроля над полицейским и административным задержанием”. Суд констатировал, что недостаточно располагать доступом к судебному органу, так как “именно судья либо должностное лицо, исполняющее судейские функции должны действительно выслушать задержанного и вынести соответствующее решение” (дело Duinhof and Duijf v The Netherlands29). Если в отсутствие чрезвычайной ситуации соблюдение требования о доставке в суд способно защитить другие важные права личности помимо права на свободу, то тем более важно, чтобы промежуток времени между задержанием и осуществлением судебного надзора был кратким.

Ситуация, в которой производилось задержание, послужившее поводом к возбуждению дела Brogan, представляла собой состояние необъявленного чрезвычайного положения, и поэтому не было никакого повода утверждать, что несоблюдение требований ст. 5(3) как-то оправдывалось ссылкой на отступление от обязательств, предусматриваемое ст. 15 Европейской конвенции. Зато неблагоприятное решение по данному делу побудило власти Соединенного Королевства заявить о таком отступлении, а его юридическая сила в данном отношении подверглась детальному исследованию Европейским судом в деле Brannigan and McBride v United Kingdom30. Промежутки времени между задержанием и осуществлением судебного надзора в этом деле варьировали от четырех суток шести часов и двадцати пяти минут до шести суток четырнадцати с половиной часов, и власти Соединенного Королевства признали, что эти промежутки времени не соответствуют нормальному требованию о незамедлительности. Однако Суд признал и то, что имела место подлинная чрезвычайная ситуация, и то, что задержание на срок до семи суток без судебного надзора укладывается в пределы, допустимые в условиях отступления от обязательств. На это решение особенно повлияли опасения британских властей по поводу щепетильного характера информации, которая могла оказаться раскрытой при осуществлении какой-то формы судебного надзора над задержанием, и реальная опасность того, что участие судебного органа в каком бы то ни было продлении задержания может подорвать веру общества в независимость судейского корпуса, не в последнюю очередь из-за его малочисленности и уязвимости к нападениям террористов. В данном деле признанию допустимости отступления от обязательств немало способствовала и предусматриваемая внутренним правом возможность издать судебный приказ о доставке задержанного лица в суд (что не требует раскрытия в полном объеме всех деталей, которые мотивируют задержание того ли иного лица) и на абсолютное право обращения к адвокату по истечении 24 часов после задержания. Хотя четверо судей из состава Суда выступили с энергичными возражениями против этого решения, оно показывает, что бывают обстоятельства, когда автоматическое осуществление судебного надзора за задержанием может откладываться на столь значительный промежуток времени, что принцип незамедлительности теряет всякий смысл. Тем не менее, исключительный характер такого шага подчеркивается как потребностью доказывать, что чрезвычайная ситуация действительно существует – и это само по себе должно поддаваться судебному надзору, – так и тем важным значением, которое придается наличию других гарантий против возможного злоупотребления уязвимостью задерживаемых лиц. К тому же данное решение не санкционировало неограниченную приостановку судебного надзора: допустимый максимум составлял семь суток. Важное значение этого предела продемонстрировано в последующих делах, в которых характер и размах угрозы терроризма, несмотря на формальное отступление от обязательств в соответствии со ст. 15, не были признаны достаточными основаниями, оправдывающими задержание без судебного контроля на срок от четырнадцати до двадцати трех суток (дела Aksoy v Turkey31 и Demir and Others v Turkey32). В отношении обоих дел признавалось, что расследование действий террористов ставит перед властями особые проблемы, однако Суд установил, что не было предложено никакого реального объяснения того, каким именно образом тщательная судебная проверка рассматриваемых задержаний нанесла бы ущерб какому бы то ни было расследованию. Тем не менее, не следует считать, что в тех случаях, когда выдвинутые доводы оказываются более изощренными (как в деле Brannigan and McBride), необходимость в судебном надзоре из-за этого отпадает: основной смысл вынесенного решения состоит в том, что чем дольше задержанный не доставляется в суд, тем более высокие требования предъявляются к обоснованию задержки даже в условиях чрезвычайного положения. Другим основанием, по которому в обоих делах отклонялись ссылки турецких властей на заявленное отступление от обязательств как на оправдание нарушения положений ст. 5(3), было отсутствие достаточных альтернативных гарантий: задержанные были лишены доступа к адвокатам и врачам (за исключением дела Demir, в котором такой доступ предоставлялся с большими ограничениями), возможности общения с родственниками и друзьями; не было также никакой реальной возможности оспорить законность задержания в судах. Хотя в деле Demir у заявителей имелась возможность подать жалобу через своего адвоката, но это с полным основанием не признавалось гарантией против произвола по отношению к ним: ведь задержанные, будучи отрезанными от внешнего мира, не имели с адвокатом никакой связи. Но в любом случае весьма сомнительно, чтобы даже наличие таких гарантий, какие были предоставлены в деле Brannigan and McBride, могло бы оправдать столь длительный срок задержания без судебного надзора, как в этих двух делах: чем дольше отсутствует контроль, тем выше опасность произвола и тем менее вероятно, что само это задержание будет сочтено необходимым следствием сколь угодно серьезной чрезвычайной ситуации.

Во всех случаях, когда оспаривалось лишение свободы, не сопровождавшееся незамедлительным судебным надзором, основная проблема бывала связана исключительно с установлением допустимого предельного срока доставки задержанного в суд. В этом нет ничего удивительного, если учесть, что многие дела, поступавшие в международные судебные органы, относились к случаям, когда задержанные либо вообще не доставлялись в суд, либо доставлялись лишь по прошествии весьма длительного времени. По-видимому, лишь в одном деле жалоба касалась не общей продолжительности срока между моментом задержания и доставкой в суд, а промедления в конкретном элементе процессуальных действий, проводившихся во время содержания под стражей. Речь идет о деле X v The Netherlands, в котором жалоба относилась не к нарушению требования о доставке в суд или к допущенному промедлению с доставкой. В ней выдвигалось возражение против того обстоятельства, что задержанный в течение трех суток не подвергался допросу. Европейская комиссия признала это дело неприемлемым для рассмотрения, постановив, что ст. 5(3) никому не предоставляет права быть допрошенным в течение определенного срока. Это, конечно, верное буквальное прочтение текста: ведь о допросе там вообще не упоминается. Тем не менее, отказ в жалобе мог бы показаться чересчур категоричным, если бы (о чем при изложении обстоятельств дела ничего не говорилось) это как-то повлияло на общий промежуток времени, прошедший до доставки задержанного в суд. Причина в уже отмечавшейся важной роли детального судебного исследования обстоятельств, призванного свести к минимуму риск произвольного задержания. Произвольность – неотъемлемая характеристика любого содержания под стражей, которое нельзя объективно обосновать. А если власти, осуществляющие задержание, полностью выполнили все необходимые предварительные процессуальные действия и могли передать дело для продолжения его производства судье, но в течение какого-то времени этого не сделали, – объективно обосновать содержание под стражей [после завершения процессуальных действий] невозможно. Такой вывод в равной мере применим к случаям, когда власти явно не спешили с производством необходимых действий по делу и поэтому время, затраченное на подготовку дела для передачи в суд, оказалось значительно большим, чем требовалось в аналогичных делах, по которым предварительные процессуальные действия велись должным образом.

Этот взгляд Европейский суд подтвердил, признав, что необходимость в судебном надзоре возникает лишь в том случае, когда у властей есть желание продлить задержание. Как видно из решения Суда по делу De Jong, Baljet and Van den Brink v The Netherlands33, нарушения ст. 5(3) не будет признано, если задержанное лицо “освобождено “незамедлительно” еще до того, как стали осуществимы какие-либо действия по судебному контролю” (§52). Аналогично в деле Brogan v United Kingdom Суд подчеркнул, что на государство возложена обязанность “обеспечивать незамедлительное освобождение или незамедлительную доставку в судебный орган” (§59); для освобождения никакой судебной санкции не требуется. Это, в сущности, означает, что на осуществляющие задержание власти возложена обязанность постоянно, в течение всего периода содержания под стражей, оценивать, есть ли реальные основания для его продолжения, и если их нет, тут же освободить задержанного. Никакой объективной необходимости в содержании кого-то под стражей не будет, к примеру, когда подозрение, послужившее поводом для его первоначального ареста, явно рассеялось или же стало очевидным, что инкриминируемые действия вовсе не образуют состава преступления. Действительно, если изменившаяся оценка ситуации больше не обосновывает первоначальный арест, освобождению ничто не препятствует (дело X v United Kingdom). Кроме того, данный подход перекликается с принятым при оценке обоснованности продления предварительного заключения того или иного лица, т.е. после первоначального осуществления судебного надзора. Как мы уже убедились, продление задержания до суда оправдывается лишь до тех пор, пока для этого имеются существенные и достаточные причины. Таким образом, поскольку главное требование – предотвратить неоправданное содержание под стражей, то четко определенная обязанность “незамедлительно” доставлять задержанное лицо в суд будет нарушаться всякий раз, когда из-за действий властей, осуществляющих задержание, это требование будет выполнено позже, чем допускают конкретные обстоятельства дела. Более того, не имеет значения, что срок судебного надзора не превысил крайних пределов, установленных международными судебными органами: сам факт, что эти органы признают необходимость известной гибкости в определении допустимого срока, подчеркивает, как важно учитывать все обстоятельства каждого дела при решении о соблюдении или не соблюдении требования незамедлительности. Если дело особо сложного характера или дело с участием военных может потребовать чуть больше времени, чем среднее дело, то уж для чрезвычайно простого дела его потребуется заведомо меньше, и нет никаких практических соображений, которые помешали бы доставить рассматриваемое лицо в суд сразу же.

Соблюдение требования “незамедлительности” остается важнейшей гарантией против задержания, которое либо было произвольным с самого начала, либо стало таковым с течением времени и изменением обстоятельств. Без этого осуществление судебного контроля рискует из средства предотвращения несправедливости превратиться в простую констатацию факта ее совершения. От властей, осуществляющих задержание, не требуют поспешности при осуществлении предварительных процессуальных действий, но их бесспорный долг – действовать с необходимой тщательностью и гарантировать, что все действия будут проделаны настолько быстро, насколько это позволяют существующие обстоятельства, и уж, конечно, не дольше того предельного срока, о котором говорилось выше.

Завершая обсуждение данного аспекта судебного надзора, отметим, что, хотя основное внимание мы уделяли незамедлительности осуществления надзора на первоначальном этапе, т.е. сразу после лишения свободы, необходим также и аналогичный регулярный судебный пересмотр решения о содержании под стражей, при котором судья каждый раз вновь принимает решение об обоснованности дальнейшего задержания. Это необходимо, поскольку, как уже подчеркивалось, обстоятельства нередко меняются, и если на начальных этапах расследования задержание могло быть вполне оправданным, то но на более поздних стадиях мотивы для его продолжения могут оказаться уже не столь настоятельными. Таким образом, на осуществляющих задержание властях лежит обязанность через регулярные промежутки времени представлять имеющиеся основания для содержания под стражей для оценки в судебные органы, причем эти интервалы не должны превышать одного–двух месяцев. Без такого постоянного надзора – обязательно столь же тщательного, что и при первоначальном изучении обстоятельств дела, – содержание под стражей может оказаться несовместимым с Конвенцией.

Инициатива в проведении судебного надзора, предусматриваемого ст. 5(3), должна исходить от осуществляющих задержание властей, однако и само задержанное лицо должно иметь возможность обращаться в суд. Ст. 5(4) требует наличия чего-то сравнимого с habeas corpus, чтобы можно было проверять законность содержания под стражей. Требование такой возможности распространяется не только на ситуацию досудебного содержания под стражей по обвинению в совершении преступления, но мы здесь не станем рассматривать все возможные разновидности других ситуаций. Решающие элементы накладываемой этим положением обязанности заключаются в том, что надзор осуществляется судом, предусматривается устное слушание при участии адвоката, предметом разбирательства служит законность задержания в самом широком смысле и проводится оно без промедления.

Явная ссылка в ст. 5(4) на суд неизбежно исключает всякий спор о возможности решения этого вопроса прокуратурой; существенно, чтобы разбирательство проводилось судьей с соблюдением всех требований ст. 6 относительно справедливости судебного разбирательства, но в особенности – тех требований, которые касаются независимости и беспристрастности. Первое явно не будет соблюдаться, если надзор осуществляется органом, в той или иной степени ответственным перед исполнительной властью, соблюдение же последнего сомнительно, если судья был в какой-то степени был ранее причастен к рассмотрению данного дела, например, санкционировал пребывание лица под стражей после первоначального распоряжения о лишении свободы. Это, однако, не заставило Суд признать недопустимым выполнение данной функции судьей, ведущим следствие, хотя здесь и можно усмотреть противоречие между заинтересованностью такого судьи в эффективном проведении следствия и возможностью для него с пониманием отнестись к требованию об освобождении обвиняемого. Поскольку смысл и следствия критерия объективной беспристрастности становятся все яснее, возможно, что выводы и решения по делам вроде дела Bezicheri v Italy34 подвергнутся пересмотру. Во всяком случае, каков бы ни был характер суда, он должен обладать полномочиями распорядиться об освобождении лица; если его полномочия ограничены вынесением рекомендаций или применением других мер правовой защиты против незаконного задержания (как, например, в деле Van Droogenbroeck v Belgium35, в котором предусматривалась возможность вынесения уголовного наказания ответственному должностному лицу), это не будет соответствовать требованиям ст. 5(4). Вся суть положений этой статьи заключается именно в гарантиях освобождения задержанного в случае, если задержание признается незаконным.

Как уже отмечалось, одно из достоинств судебного надзора состоит в том, что он позволяет выявить и другие злоупотребления помимо незаконного задержания. Эта возможность вытекает прежде всего из требования, чтобы задержанное лицо, как правило, доставлялось в суд для установления законности задержания. Так, в деле Kampanis v Greece36 было установлено нарушение ст. 5(4) в связи с тем, что лицу, заключенному под стражу в связи с предполагаемым мошенничеством, не позволили лично предстать перед судом, хотя уголовно-процессуальным кодексом это допускалось. Суд подчеркнул важное значение возможности для задержанного возразить на доводы прокурора относительно задержания, и не в последнюю очередь потому, что обвиняемый хотел выступить с утверждением, что его задержание несовместимо ни с конституцией, ни с Европейской Конвенцией. Хотя Суд ссылался на продолжительность содержания Кампаниса под стражей, составлявшую свыше двух лет, этот факт следовало считать скорее отягчающим обстоятельством, нежели предварительным условием разрешения на личную явку; не исключено, имела место попытка воспрепятствовать такой явке в ситуации, где имелось весьма очевидное основание для оспаривания законности содержания под стражей. Однако такое утверждение представляется уже менее достоверным, поскольку Суд имел лучше мог оценить возможность злоупотреблений в связи с содержанием под стражей.

При выдвижении ходатайства об освобождении почти наверняка возникнут сложные правовые вопросы, связанные с обоснованием, и, вероятно, мало кто из задержанных сможет самостоятельно подобрать все необходимые аргументы. Поэтому наверняка придется разрешить задержанному обратиться за юридической помощью для оформления ходатайства, а если средства не позволяют ему нанять защитника, брать на себя расходы должно государство. К тому же юридическая помощь, скорее всего, потребуется не только при подготовке заявления: придется также предусмотреть представительство на самих судебных разбирательствах. В ходе этих разбирательств должны также соблюдаться требования о равенстве сторон, выработанные Судом при применении положений ст. 6: лицо, добивающееся освобождения, должно быть ознакомлено с аргументами в пользу задержания, включая подтверждающие показания, и иметь соответствующую возможность ответить на них. Совершенно недопустимо, чтобы суд выслушивал только обвинительный орган в отсутствие задержанного, как это имело место в деле Toth v Austria37. Аналогично нарушение ст. 5(4) было признано в деле Lamy v. Belgium38 в связи с тем, что при подготовке слушания дела юрист, представлявший государство, имел доступ к официальным документам дела, а задержанный – нет. Справедливые условия подготовки подразумевают также, что задержанный должен располагать необходимым временем для подготовки ходатайства; если возможность оспорить дело в суде предоставляется чересчур поспешно, то данное средство правовой защиты может оказаться не реальным, а, скорее, мнимым. Точно так же задержанному должен предоставляться доступ к средствам для подготовки своего дела; сюда может относиться доступ к книгам по юриспруденции, условия для подготовки аргументов (что может повлиять на характер режима содержания) и, несомненно, условия для обсуждения дела со своим защитником вне пределов слышимости представителей тюремных властей.

Судебный надзор трактуется в ст. 5(4) иначе, чем в ст. 5(3). В последней речь идет о том, было ли обосновано задержание вообще или остается ли оно обоснованным; здесь также возникают вопросы, связанные с законностью задержания, однако основная проблема обычно не в том, имеются ли полномочия на задержание, а в том, следует ли его осуществлять или продолжать. Ясно, что если задержание продолжалось и тогда, когда необходимость в нем уже отпала, то, с точки зрения Конвенции, оно будет считаться произвольным. Поэтому стоит иметь в виду, что, когда выносится определение о выполнении или невыполнении требований ст. 5(4), законность всегда будет трактоваться как совместимость с нормами Конвенции. Проверять, имеется ли во внутреннем законодательстве норма, санкционирующая данное задержание, следует во всех случаях. Однако этого недостаточно: Суд если не формально, то по существу обязан выяснить, совместимо ли задержание с Конвенцией во всех ее аспектах. Так, если некто задерживается за утверждение, объявляемое преступной клеветой, всегда следует допускать, что данный состав преступления может, в свою очередь, быть объявлен несовместимым с определяемым Конвенцией правом на свободное выражение мнений. Поэтому досудебное задержание за такое правонарушение не может быть правомерным. Таким образом, здесь мы выходим далеко за рамки суждения об отсутствии полномочия на задержание или о неправомерном способе осуществлении этого полномочия. Кроме того, необходимо, чтобы предусматриваемая процедура позволяла задержанному оспорить правомерность всяких подозрений в совершении им правонарушения; иными словами, должно иметься не только полномочие на задержание, но и обстоятельства, оправдывающие применение задержания.

Если принять во внимание уже рассмотренную презумпцию пребывания на свободе, не вызовет удивления, что ст. 5(4) требует также, чтобы всякое выяснение законности задержания осуществлялось “безотлагательно”. Это условие, несомненно, не столь безапелляционно, как требование ст. 5(3) о незамедлительности, и в этом нет ничего удивительного, так как правовые вопросы, возникающие при обращении к ст. 5(4), могут оказаться сложнее. Так, вряд ли вызовет сомнение, что в отношении многих дел промежуток времени в одну-две недели между подачей ходатайства и вынесением по нему решения будет признан допустимым. Однако, если законность оспаривалась уже в начале задержания и было допущено отклонение от требования ст. 5(3) о незамедлительности, продолжительность данного промежутка времени, скорее всего, привлечет особое внимание. Хотя при оценке допустимости промежутка времени между первоначальным задержанием и осуществлением судебного надзора в соответствии со ст. 5(4) предельные допустимые сроки могут варьировать гораздо больше, огромный массив дел явно свидетельствует, что, несмотря на какие бы то ни было скидки, которые следует сделать в отношении особенно сложных дел, этот срок все же не должен превышать нескольких недель; промежутки времени свыше месяца неоднократно признавались недопустимыми: например, в делах Bezicheri v Italy и Sanchez-Reisse v Switzerland39. В любом случае, как свидетельствует связанная со ст. 5(3) судебная практика, задержки из-за того, что судья был в отпуске или был чрезмерно загружен, допустимыми не признаются. С другой стороны, промедления по вине самого задержанного лица не включались в счет времени, например, в деле Navarra v France40, когда задержанный тратил время на подачу апелляции, и в деле Luberti v Italy41, когда тот попросту исчез. Важно также отметить, что если необходимо вынести решение о предоставлении задержанному, нуждающемуся в услугах адвоката, бесплатной юридической помощи, то и в этом случае следует действовать безотлагательно. Срок в семь недель, фигурирующий в деле Zamir v United Kingdom42, был, естественно, признан чересчур продолжительным.

Как мы видели, требования ст. 5(4) строже, нежели предъявляемые ст. 5(3), особенно в отношении юридического представительства и состязательного процесса, но если по собственной инициативе государства судебный надзор, осуществляемый им [в рамках требований ст. 5(3)], оказывается достаточно строгим для того, чтобы удовлетворить и требованиям ст. 5(4) – хотя Конвенция не обязывает государство осуществлять столь строгий надзор, – будет признано, что государство, по крайней мере, на данный момент времени, выполняет и обязанности, налагаемые ст. 5(4). Мы специально подчеркиваем этот момент потому, что однократная возможность оспорить законность задержания не способна гарантировать эту законность на все время пребывания под стражей: с изменением обстоятельств может оказаться, что содержание под стражей, которое прежде признавалось законным, стало неправомерным. Отсюда следует, что возможность оспорить задержание должна существовать постоянно до тех пор, пока человек пребывает под стражей. Однако это вовсе не означает, что задержанный вправе обращаться в суд, когда ему заблагорассудится: ясно, что такое положение способно парализовать систему уголовного судопроизводства. Поэтому Суд пришел к выводу, что возможность обращения в суд должна предоставляться через разумные промежутки времени. Разумеется, в толковании подобного требования возможны варианты. В случаях, когда человек содержался под стражей из-за душевной болезни, приемлемыми признавались промежутки времени до года, однако, подобный срок не может служить ориентиром для тех случаев, когда человек содержится под стражей в ожидании суда: как показывают судебные прецеденты, такой ситуации соответствуют гораздо меньшие интервалы. Так, в деле Bezicheri не вызвал возражения срок в один месяц и ясно, что более короткие промежутки времени будут признаны допустимыми. Решающую роль играет то обстоятельство, что в случаях, когда у задержанного могут быть основания оспорить правомерность задержания, суды правомочны проверить эту правомерность. А в случае досудебного содержания под стражей вероятность появления подобных оснований возрастает с каждой неделей.

Обе формы судебного надзора взаимно дополняют друг друга и обе они реализуют фундаментальные требования Конвенции о гарантиях свободы личности, а их отсутствие открывает простор для разного рода злоупотреблений. При этом подобный надзор отнюдь не вредит эффективности системы уголовного судопроизводства: эта система лучше всего действует в условиях верховенства закона.

В заключение отметим необходимость еще одного рычага, гарантирующего строгое соблюдение норм при всяком лишении свободы: любое нарушение требований статьи 5 должно создавать право на компенсацию, имеющее исковую силу. Суды должны быть правомочны присуждать подобную компенсацию в случаях, когда они устанавливают нарушение ст. 5, и быть готовы осуществлять эти полномочия; всякое упущение с их стороны способно лишь усугублять допущенное нарушение ст. 5.

 

1 См. настоящий выпуск, раздел “Судебная практика международных органов”.

2 Lawless v Ireland, решение от 1.07.1965.

3 Fox, Campbell and Hartley v United Kingdom, решение от 26.06.1990.

4 Schiesser v Switzerland, решение от 26.10.1979.

5 Huber v Switzerland, решение от 25.09.1990

6 См. настоящий выпуск, раздел “Судебная практика международных органов”.

7 См. там же.

8 См. там же.

9 См. там же.

10 См. там же.

11 McGoff v Sweden, решение от 29.09.1984.

12 См. Российское издание Бюллетеня INTERIGHTS. 1999, № 1.

13 Van der Sluijs, Zuiderveld and Klappe v The Netherlands, решение от 4.05.1984.

14 См. настоящий выпуск, раздел “Судебная практика международных органов”.

15 См. там же.

16 De Jong, Baljet and Van den Brink v The Netherlands, решение от 4.05.1984.

17 Skoogstrцm v Sweden, решение от 28.09.1984

18 Dobbertin v France, решение от 28.01.1993

19 Brogan v United Kingdom, решение от 28.10.1988.

20 См. настоящий выпуск, раздел “Судебная практика международных органов”.

21 X v United Kingdom, решение от 24.10.1981

22 X v United Kingdom, 14 YB 250 (1971), решение от 3.02.1971.

23 X v The Netherlands, решение о снятии с рассмотрения от 24.03.1972.

24 Kamma v The Netherlands, решение от 13.03.1975.

25 Egue v France, решение о приемлемости от 5.09.1988.

26 C v The Netherlands, решение о приемлемости от 30.03.1992.

27 См. настоящий выпуск, раздел “Судебная практика международных органов”.

28 См. там же.

29 Duinhof and Duijf v The Netherlands, решение от 4.05.1984.

30 См. настоящий выпуск, раздел “Судебная практика международных органов”.

31 См. там же.

32 Demir and Others v Turkey, решение от 28.09.1998.

33 Van den Brink v The Netherlands, решение от 22.05.1984.

34 Bezicheri v Italy, решение от 25.10.1989.

35 Van Droogenbroeck v Belgium, решение от 25.03.1983.

36 См. настоящий выпуск, раздел “Судебная практика международных органов”.

37 См. там же.

38 Lamy v. Belgium, решение от 24.02.1989.

39 Sanchez-Reisse v Switzerland, решение от 19.09.1986.

40 См. настоящий выпуск, раздел “Судебная практика международных органов”.

41 Luberti v Italy, решение от 27.01.1984.

42 Zamir v United Kingdom, решение Комитета министров от 25.01.1985.

 

Перев. А.И. Цирлин

 

содержание