Юриспруденция международных органов

ПРАВО НА УВАЖЕНИЕ ЛИЧНОЙ И СЕМЕЙНОЙ ЖИЗНИ

Мустаким против Бельгии

Хьюитт и Харман против Соединенного Королевства

Кэмпбелл против Соединенного Королевства

Белджуди против Франции

B. против Франции

Модинос против Кипра

Нимиц против Германии

Кремье против Франции

Миай против Франции

Хоффман против Австрии

А. против Франции

Киган против Ирландии

Кроон против Нидерландов

Лопез Остра против Испании

Стьерна против Финляндии

Фридл против Австрии

Греческие нефтеперерабатывающие заводы "Стрэн" и Стратис Андреадис против Греции

Сколло против Италии

Спадеа и Скалабрино против Италии

Велоса Баррето против Португалии

Гул против Швейцарии

Буганеми против Франции

С. против Бельгии

Ахмут против Нидерландов

Малони против Германии

Доменикини против Италии

Гийо против Франции

Йохансен против Норвегии

Акдивар против Турции

Бакли против Соединенного Королевства

Стаббингс и др. против Соединенного Королевства

Бучелкиа против Франции

Z. против Финляндии

Ласки, Джаггард и Браун против Соединенного Королевства

Халфорд против Соединенного Королевства

M. S. против Швеции

Камензинд против Швейцарии

Хопу и Бессерт против Франции

Ментеш и другие против Турции

Блентич против Сербской республики

M. J. против Сербской республики

Ботта против Италии

Лансман и другие против Финляндии

Гуэрра и другие против Италии

ПРАВО НА УВАЖЕНИЕ ЛИЧНОЙ И СЕМЕЙНОЙ ЖИЗНИ

Депортация иностранца за правонарушения, совершенные им до достижения совершеннолетия, – несоразмерное наказание – Ст. 8 ЕКПЧ

Дело Мустаким против Бельгии

MOUSTAQUIM v BELGIUM
Решение ЕСПЧ от 18 февраля 1991 г. Ser A No 193

М., гражданин Марокко, 1963 года рождения, чья семья эмигрировала в Бельгию в 60-е годы, проживал на территории этой страны с младенчества и до депортации в 1984 г. имел вид на жительство. Трое его братьев и сестер родились в Бельгии, и один из них имел бельгийское гражданство. Будучи еще несовершеннолетним, М. несколько раз был судим судом по делам несовершеннолетних по многочисленным обвинениям (в особенности по обвинениям в кражах), и в отношении его издавались судебные приказы о помещении под стражу и принятии иных мер. В мае 1981 г. был издан ордер на его арест в связи с этими правонарушениями. Апелляционный суд по делам несовершеннолетних отказался от юрисдикции в отношении М., и дела были переданы в суды общей юрисдикции, где ему были предъявлены обвинения по 26 пунктам. В ноябре 1982 г. М. был признан виновным по 20 из них и приговорен к 20 месяцам заключения (отбывание половины срока было отложено на пять лет, эти пять лет М. должен был находиться под надзором). Обвинитель обжаловал данный приговор, и апелляционный суд признал М. виновным по 22 пунктам и приговорил его в общей сложности к 26 месяцам заключения. Поскольку отбывание наказания не было отсрочено, М. был немедленно взят под стражу. В период с января 1980 по май 1981 г. М. уже подвергался аресту сроком до 15 дней, а с мая по июнь 1981 г. находился в предварительном заключении в ожидании решения апелляционного суда по делам несовершеннолетних и, в течение недолгого времени, в ожидании слушания его дела в суде общей юрисдикции. М. был освобожден в апреле 1984 по отбытии 18 месяцев из назначенного ему срока заключения. Тем временем в 1983 г. министерство юстиции передало его дело в Консультативный совет по делам иностранцев. Совет пришел к выводу, что в его случае депортация явилась бы мерой юридически оправданной, но не подходящей к ситуации как из-за возраста М. (и на момент рассмотрения его дела, и на момент совершения правонарушений), так и потому, что он прибыл в страну в возрасте одного года, вся его семья проживает в Бельгии, он проходит курс профессионального обучения и дважды получал отпуск из тюрьмы, причем поведение его во время пребывания на свободе не взывало никаких нареканий. Тем не менее в марте 1984 г. ему был вручен приказ о высылке из страны на 10 лет, вступающий в силу с момента его освобождения. Решение мотивировалось тем, что защита общественного порядка имеет преимущество перед соображениями социального и семейного характера, на которые ссылался Совет. После того, как ходатайство на имя королевы, поданное отцом М. от его имени, было отклонено, он обратился в Государственный совет (Conseil d'Etat) с ходатайством о приостановлении действия приказа, а затем – об его отмене. Первый отказ был получен в июня 1984 г., и вскоре после этого М. выехал из Бельгии, временно поселившись в Испании, а затем в Швеции. Последующие ходатайства М. о получении бельгийского гражданства были отклонены на том основании, что не было выполнено условие минимальной длительности проживания в стране, а поданные в 1988 г. ходатайства о приостановлении действия, отзыве или отмене приказа о высылке, мотивированные депрессией, испытываемой М. из-за разрыва семейных связей, отклонялись или оставались без ответа. В 1989 г. действие приказа о высылке было временно приостановлено, и М. был дан двухгодичный испытательный срок: он должен был самостоятельно обеспечить себя средствами к существованию и не создавать угрозы общественному порядку или национальной безопасности. М. вернулся в Бельгию в 1990 г., ему был выдан продлеваемый вид на жительство сроком на один год, и теперь он работает вместе со своим отцом. В 1986 г. М. подал жалобу, в которой утверждал, что депортация составила вмешательство в его семейную и личную жизнь, явилась актом дискриминации по национальному признаку и представляла собой бесчеловечное и унижающее его достоинство обращение. М. жаловался также на то, что Государственный совет не был беспристрастным органом, а депортация была несоразмерным наказанием за совершенные им поступки. Комиссия признала его жалобу на решения Государственного совета неприемлемой и установила (10-3) нарушение ст. 8, но (единогласно) не установила нарушения ст. 8, взятой совместно со ст. 14, а также ст. 3 и 7.

Суд постановил, что:

1) с выдачей М. вида на жительство в Бельгии дело не утратило своего предмета, поскольку приказ о его депортации был только приостановлен и последствия издания этого приказа не были устранены;

2) (7-2) разлучение М. с его семьей в результате высылки явилось таким вмешательством в осуществление его права на уважение его семейной жизни, которое хотя и предусмотрено законом, но несоразмерно законной цели поддержания общественного порядка, и составляет нарушение ст. 8, поскольку правонарушения, послужившие основанием для высылки, М. совершил еще подростком, а по четырем обвинениям в более поздних правонарушениях был признан невиновным, поскольку между последним правонарушением, совершенным М. (1980 г.), и приказом о его высылке в 1984 г. прошло много времени, в течение которого он 16 месяцев находился под стражей, но 23 месяца провел на свободе, и поскольку все близкие родственники М. в течение долгого времени живут в Бельгии, куда он приехал в младенческом возрасте, в Марокко он бывал только дважды на каникулах и все образование получил на французском языке;

3) в свете предшествующего вывода нет необходимости рассматривать также и вопрос о том, было ли нарушено право М. на уважение его личной жизни;

4) хотя малолетние преступники, имеющие бельгийское гражданство, не могут быть высланы из страны, а наличие судимости не является достаточным основанием для высылки из Бельгии граждан других стран Европейского Сообщества, – это обстоятельство еще не составляет дискриминационного различия между лицами, оказавшимися в сходной ситуации, а, следовательно, и нарушения ст. 14, взятой совместно со ст. 8, поскольку положение М. несопоставимо с положением гражданина Бельгии, имеющего право жить в своей собственной стране, а также с положением граждан других стран Сообщества, которые по разумным и объективным причинам пользуются преференциями, вытекающими из особого правового режима, к которому относится Бельгия;

5) поскольку М. в своей жалобе не поднимает вопроса о нарушении ст. 3 и ст. 7, Суд не рассматривает этот вопрос по собственной инициативе;

6) (7-2) Суд не усматривает причинной связи между нарушением ст. 8 и, якобы, имевшими место, по утверждениям М., потерями в заработке, но М. должна быть выплачена справедливая компенсация в 100 тыс. бельгийских франков за моральный вред, 90 тыс. бельгийских франков в качестве возмещения расходов и оплаты юридической помощи в связи с разбирательством его дела Советом по делам иностранцев и Государственным советом, а также 250 тыс. бельгийских франков (в виду недостаточности представленной финансовой документации и подтверждающих документов) на покрытие расходов и издержек на слушание его дела в органах ЕКПЧ, из каковой суммы следует вычесть сумму, полученную им в виде юридической помощи.

Судьи Биндшедлер-Роберт [Bindschedler-Rоbert] и Валтикос [Valticos] в особом мнении утверждают, что семейные связи М. уже не имели той близости и регулярности, которые обычно связываются с данным понятием, а факторы, которые могли бы побуждать к большей снисходительности (например, его приезд в Бельгию в младенческом возрасте), не могут служить основанием для недооценки серьезности и непрекращающегося характера его преступного поведения. Соответственно, власти Бельгии не превысили своего права действовать в интересах общественной безопасности, хотя высылка М. и была суровой мерой.

Слежка противозаконна – ст. 8 и 13 ЕКПЧ

Дело Хьюитт и Харман
против Соединенного Королевства

HEWITT AND HARMAN v UNITED KINGDOM
Жалоба № 12175/86,
Доклад ЕКПЧ от 9 мая 1989 г., Решение Комитета Министров от 13 декабря 1990 г. DH(90) 36.

Заявители работали в Национальном совете по гражданским свободам – [британской] организации, которая занимается мониторингом и защитой гражданских и политических прав, Hew. в прошлом – член Коммунистической партии [Великобритании]. Некий бывший сотрудник секретной службы рассказал, что по признаку их места работы заявители были включены в список лиц, сочувствующих Коммунистической партии, и за ними было установлено наблюдение, в ходе которого собиралась и заносилась в их досье информация о контактах с лицами, чьи [почтовые и телефонные] сообщения перехватывались. Эта деятельность осуществлялась на основе распоряжения министра главе секретной службы, которое не имело статуса закона.

Комиссия установила:

1) имело место вмешательство в личную жизнь заявителей, которое не было "предусмотрено законом", а, следовательно, представляло собой нарушение ст. 8;

2) нет необходимости отдельно рассматривать вопрос, имело ли место нарушение ст. 10 и ст. 11 (как самих по себе, так и взятых совместно со ст. 13);

3) поскольку Комиссии не было представлено никаких сведений, которые опровергали бы утверждение заявителей об отсутствии внутренних средств судебной защиты, к которым можно было прибегнуть для удовлетворения их жалобы, – имеет место нарушение ст. 13. Впоследствии правительство Соединенного Королевства информировало Комитет Министров о принятии законодательства, определяющего юридический статус секретной службы и те задачи, для которых она может быть использована, и об учреждении поста специального уполномоченного и специального трибунала для расследования жалоб на действия секретной службы. Правительство также информировало Комитет, что заявителям оплачены их судебные издержки.

Комитет, соглашаясь с мнением Комиссии, постановил, что

1) имело место нарушение ст. 8 и ст. 13;

2) принимая во внимание информацию правительства, никаких дальнейших действий в отношении данного дела предприниматься не будет.

Переписка заключенного с его адвокатом не подлежит перлюстрации – ст. 8 ЕКПЧ

Дело Доменикини против Италии

DOMENICHINI v ITALY
Решение ЕСПЧ от 15 ноября 1996 г.

С декабря 1980 г. D. находился под стражей по подозрению в участии в деятельности террористической организации. В марте 1987 г., когда против него были возбуждены три уголовных дела, судья, отвечающий за приведение в исполнение наказаний, принял решение о том, что переписка D. (равно как и переписка остальных заключенных специального отделения тюрьмы, где он содержался) будет подвергаться перлюстрации, поскольку а) это даст возможность установить, какие разногласия существуют между членами группы бывших террористов, а также предотвратить сведение счетов и акты мести, b) существует опасность, что D. может использовать почту для совершения правонарушений, нарушения общественного порядка и режима безопасности. Полномочия на подобное решение требуют его мотивировки, но не определяют конкретных обстоятельств, в которых оно может быть принято. Такое решение позволяет производить выемку и чтение почты самому судье, директору тюрьмы или уполномоченному на то тюремному персоналу. Из письма нельзя удалять каких-то слов или предложений, но можно не вручать письма заключенному, немедленно уведомив его об этом. Жалоба в кассационный суд, поданная по вопросам права, была объявлена неприемлемой (дата неизвестна), и решение судьи подтверждалось каждые шесть месяцев до марта 1990 г. То, что среди перлюстрированных писем было пять писем, посланных D. его адвокату (одно из них заказное), не оспаривалось. D. утверждал, что тюремные надзиратели могли подслушивать его переговоры с адвокатом. Его жалоба по поводу перлюстрации в суд, наблюдающий за исполнением наказаний, была объявлена неприемлемой с мотивировкой, что административный характер таких решений не дает возможности судебной защиты против них. D. подал жалобу по вопросам права против этого решения, а его адвокат заявил, что задержка с доставкой ему письма от D. помешала тому воспользоваться его правом на защиту. Суд не передал эту жалобу в кассационную инстанцию, но отклонил ее сам, утверждая, что по существу она идентична отклоненной ранее. Было оставлено без удовлетворения еще одно ходатайство в кассационный суд о разрешении обратиться в апелляционную инстанцию. Позже D. был переведен в другую тюрьму и, учитывая его улучшившееся поведение, режим его содержания был смягчен, ему стали предоставлять краткосрочные отпуска из тюрьмы. Кассационный суд несколько раз принимал решение, что наблюдение за перепиской заключенного является административным решением и суд не предоставляет защиты против такого решения – в частности, оно не может быть предметом жалобы по вопросу права, поскольку не затрагивает личную свободу заключенного. D. жаловался на нарушение тайны его переписки, влияние, которое оно оказало на подготовку его защиты, а также на отсутствие решения беспристрастного суда по поводу его жалоб в связи с перлюстрацией его писем и отсутствием действенных средств правовой защиты. Комиссия сочла второй и четвертый пункт жалобы D. неприемлемым, а первый приемлемым только в отношении его переписки с адвокатом, установила нарушение ст. 8 и 13, но не нашла отдельного предмета спора в отношении ст. 6(3). Италия выдвинула возражение, ссылаясь на то, что D. не оспаривал данное действие ни перед судьей, ответственным за исполнение наказаний, ни перед административным судом.

Суд постановил, что:

1) предварительные возражения о не исчерпанности внутренних средств правовой защиты относятся к существу дела ст.13 и должны обсуждаться при рассмотрении жалобы с точки зрения положений данной статьи;

2) имело место очевидное вмешательство в право D. на уважение его переписки и, поскольку закон не определяет с достаточной ясностью объема соответствующих полномочий государственных властей и характера их использования, D. не располагал даже минимальной защитой, которая предоставляется гражданину в правовом государстве и демократическом обществе;

3) этого достаточно, чтобы констатировать нарушение ст. 8, и нет необходимости устанавливать, были ли соблюдены другие положения второго параграфа данной статьи;

4) нет необходимости строить предположения по поводу того, прослушивались ли разговоры между D. и его адвокатом в комнате для свиданий;

5) вне зависимости от предполагаемого исхода судебного процесса задержка с отправкой корреспонденции D. его адвокату представляла собой нарушение его права на защиту, поскольку [в результате ее] адвокат не смог представить в суд обоснования своего ходатайства до истечения установленного законом десятидневного срока;

6) таким образом, имело место нарушение ст. 6 (3) (b); [пункт 7 решения совпадает с тем же пунктом в решении по делу Калогеро Диана (Calogero Diana), см выше];

7) кассационный суд также признал, что в отношении решений о прочтении корреспонденции никаких средств правовой защиты нет, и ни один административный суд до сих пор не выносил никакого решения по этому предмету;

8) утверждение, что оспариваемые решения, якобы, носят судебный характер, не выдерживает проверки, учитывая, что поданная D. в октябре 1988 г. апелляция была признана неприемлемой, а также безуспешность всех последующих апелляций по мотивам права;

9) D. не сумел доказать, что потерпел какой бы то ни было материальный ущерб, а признание факта нарушения само по себе составляет достаточное справедливое возмещение причиненного ему морального вреда; поскольку D. не представил никаких счетов и иных документов, подтверждающих его расходы, требование о возмещении издержек следует отклонить.

Комментарий: Данное решение, как и решение по делу Calogero Diana, отражает настойчивое пожелание Суда, чтобы объем полномочий по выемке корреспонденции и контролю переговоров был определен достаточно точно (см., например, дело Kruslin v France, Ser A No 176-A), а разрешения на использование таких методов выдавались с учетом того, насколько они оправданы в каждом конкретном случае. Трудно поверить, чтобы создание препятствий для переписки заявителя со своим адвокатом вообще могло быть признано допустимым (см. Silver v United Kingdom, Ser A No 61] и Campbell v United Kingdom в настоящем номере). В отличие от дела Calogero Diana в данном случае Суд счел необходимым учесть последствия вмешательства [в переписку заявителя с адвокатом], выразившиеся в нарушении его прав на защиту. Италия выступила с возражениями, указывая, что на самом деле ущерба правосудию не было, поскольку D. мог общаться с своим адвокатом в комнате для свиданий, где за ними проводилось только визуальное наблюдение. В решении Суда не содержится ни ответа на это возражение, ни упоминания об утверждении D., что надзиратели могли подслушивать их переговоры. Для того, чтобы установить нарушение ст. 6(3)(b), едва ли нужно доказывать, что правосудие реально потерпело ущерб, но в данном случае остаются сомнения, действительно ли был нанесен ущерб праву D. на защиту, разве что только опосредствованно, поскольку и в письме, и в апелляции речь шла только об оспаривании цензуры его корреспонденции. Разбирательства по этому вопросу также едва ли можно рассматривать как "затрагивающие определение гражданских прав", и тем самым, по определению, защищаемые гарантией права на доступ к суду. Решение Суда в отношении ст. 13 подчеркивает важность состязательного процесса и должного судебного надзора за решениями инстанции, которая, предположительно, несет ответственность за нарушение гарантированных прав. Уголовно-процессуальный кодекс запрещает препятствовать переписке между заключенными и их адвокатами, если нет веских оснований считать, что эта переписка носит противоправный характер.

Дело Кэмпбелл
против Соединенного Королевства

CAMPBELL v UNITED KINGDOM
Решение ЕСПЧ от 25 марта 1992 г. Ser A No 233

С., заключенный, отнесенный к категории особо опасных, поддерживал переписку со своим адвокатом. Переписка касалась разнообразных тем, включая подготавливаемые и текущие судебные процессы и жалобы в адрес ЕКПЧ. Как входящие, так и исходящие письма (за исключением помеченных как относящиеся к Комиссии по правам человека) вскрывались и прочитывались в отсутствие С., были вскрыты также несколько писем из Комиссии. С. подал жалобу на нарушение тайны переписки и на отказ предоставить юридическую помощь для возбуждения гражданского дела в суде. Комиссия, признав последнюю жалобу неприемлемой, установила

а) (11-1) нарушение ст. 8 в отношении переписки с адвокатом, касающейся планируемых и ведущихся судебных процессов, и переписки с Комиссией;

b) (8-4) нарушение ст. 8 в отношении переписки с адвокатом в целом; но

с) (10-2) не усмотрела препятствий в отношении использования права на подачу индивидуальных жалоб в соответствии со ст. 25.

Суд постановил, что:

1) вскрытие и чтение писем, направляемых С. своему адвокату и полученных от него (кроме тех, которые касались жалоб, направленных в Комиссию), составляло вмешательство в осуществление его права на тайну переписки;

2) хотя определенные меры контроля над перепиской заключенных могут быть допустимы, регулярная перлюстрация переписки заключенного (особенно лицами, которые могут быть непосредственно заинтересованы в ее содержании) не соответствует принципам конфиденциальности и того иммунитета, которым пользуются профессиональные отношения между адвокатом и его клиентом, при этом не имеет значения, что переписка непосредственно не связана с судебным процессом;

3) следовательно, такие письма могут быть вскрыты, только если существует обоснованное подозрение, что они содержат недозволенные вложения, и могут быть прочитаны, только если существуют основания подозревать, что их содержание создает угрозу режиму безопасности в тюрьме или по иным причинам носит преступный характер;

4) (8-1) поскольку сохранение конфиденциальности в отношениях между адвокатом и его клиентом имеет приоритет перед абстрактной возможностью злоупотреблений [этой конфиденциальностью], – вскрытие и прочтение переписки С. с его адвокатом не было необходимым в демократическом обществе и представляет собой нарушение ст. 8;

5) хотя не было установлено, вскрывались ли письма, направленные С. в Комиссию, практика вскрытия писем, полученных из Комиссии (даже если они не были прочитаны) представляет собой нарушение права С. на тайну его корреспонденции;

6) уважение тайны этой переписки было важно, поскольку письма могли содержать обвинения в адрес тюремной администрации или персонала тюрьмы, и, если бы такие письма были прочитаны, возник бы риск применения репрессий по отношению к С.;

7) (8-1) поскольку не было настоятельной нужды вскрывать эти письма, их вскрытие не было необходимым в демократическом обществе и представляет собой нарушение ст. 8;

8) поскольку не было жалобы на потенциальное нарушение ст. 25, у Суда нет оснований расследовать такое нарушение; и

9) установление Судом нарушения ст. 8 само по себе составляет справедливую и достаточную компенсацию.

Комментарий: Если подтверждение иммунитета, которым пользуются отношения между адвокатом и его клиентом, соответствует устоявшейся практике, то отказ Суда исключить из сферы действия этого иммунитета переписку в целом, основан, по мнению судьи Фриланда (Freeland), на недооценке угрозы режиму безопасности в тюрьме. В решении Суда не придается никакого значения причинам, заставившим власти поместить С. в условия особо строгого режима, но судья Моренилла (Morenilla) считает, что эти причины сами по себе обосновывают подозрение относительно всякой поступающей ему корреспонденции. Риск того, что вскрытое на законных основаниях письмо может быть [незаконно] прочитано, побудил судью Пинейро Фаринья (Pinheiro Farinha) предложить специальные гарантии против этого.

Депортация была бы несоразмерным вмешательством в

семейную жизнь – ст. 8 ЕКПЧ

Дело Белджуди против Франции

Beldjoudi v France
Решение ЕСПЧ от 26 марта 1992 г. Ser A No 234-А

Г-н B. проживал во Франции с момента рождения в 1950 г. Он потерял право на французское гражданство и стал гражданином Алжира, потому что его родители, родившиеся в Алжире, не подали соответствующего заявления о вступлении во французское гражданство, когда в 1962 г. Алжир получил независимость. B. не знает арабского языка. Его мать, братья и сестры (все граждане Алжира) также проживают во Франции. В 1970 г. г-н B. женился на г-же B. – гражданке Франции и безуспешно ходатайствовал о восстановлении своего французского гражданства. Обращения в суд для восстановления гражданства были безуспешными. У г-на и г-жи B. нет детей. С 1968 по 1991 г. г-н B. провел почти восемь лет в тюрьме (в предварительном заключении и отбывая наказание), главным образом за кражу, нападение и умышленное причинение ущерба. В 1979 г. был издан приказ о его депортации как лица, представляющего угрозу общественному порядку, и приказ этот не был отменен, когда в 1989 г. в связи с пересмотром дела B. в отношении его был издан приказ о принудительном проживании в отведенном ему месте. Г-н B. безуспешно обращался в административный суд и Государственный совет с ходатайством об отмене приказа о депортации. Г-н и г-жа B. подали жалобу на нарушение неприкосновенности их личной и семейной жизни, а также на нарушение их права вступать в брак и создавать семью, на бесчеловечное и унижающее достоинство обращение, дискриминацию и нарушение их свободы убеждений.

Комиссия установила

(12-5) нарушение ст. 8, но не ст. ст. 3, 9, 12 и 14.

Суд постановил, что:

1) исполнение приказа о депортации будет представлять собой вмешательство в семейную жизнь заявителей, прежде всего как супружеской пары, хотя и преследует законную цель поддержания порядка и предотвращения преступлений;

2) следует принять во внимание французское гражданство жены В., французское гражданство его родителей в момент его рождения, его попытки восстановить это гражданство, длительное проживание его ближайших родственников во Франции, тот факт, что он всю свою жизнь провел во Франции, отсутствие у него связей с Алжиром (кроме гражданства) и трудности, с которыми столкнулась бы его жена при попытке адаптироваться к жизни заграницей, если бы она последовала за ним;

3) (7-2) хотя числящие за В. правонарушения значительно серьезнее, чем те, что фигурировали в деле Moustaquim v Belgium (см. выше), по перечисленным причинам его депортация была бы несоразмерна преследуемой цели и, следовательно, нарушала бы ст. 8;

4) нет необходимости исследовать, была бы депортация также и вмешательством в их личную жизнь или (8-1) оказались бы они объектом дискриминации в связи с их семейной жизнью;

5) (8-1) жалобы на нарушение ст. 3, 9 и 12 ранее не упоминались и не будут расследоваться; и

6) ст. 50 применима, так как депортация г-на В. создала бы условия для нарушения ст. 8, но само решение Суда составляет достаточную компенсацию заявителям за понесенный моральный вред.

Комментарий: Для большинства состава Суда тесные связи В. с Францией означают, что ее власти не имеют права преследовать свои законные во всех остальных отношениях интересы, состоящие в высылке из страны преступника-рецидивиста. Судья Петтити (Pettiti) считает, что попытки Суда найти должный баланс интересов – не что иное, как неоправданное вмешательство в уголовную политику государства и что единственным законным основанием для оспаривания депортации могут служить только статьи 3 и 6. Судья Валтикос (Valticos) также считает, что ст. 8 в данном случае не применима, поскольку влияние депортации на семейную жизнь здесь было только косвенным. То, что в деле, подобном данному, существенную роль играют последствия принимаемых мер, привело судью Де Мейера (De Meyer) к выводу, что депортацию следовало бы рассматривать как бесчеловечное обращение. Судья Мартенс (Martens) предпочел бы, чтобы решение Суда основывалось как на принципе, что депортация тесно связанного со страной иностранца должна быть исключением, так и на праве человека на уважение его личной жизни; последний из этих принципов будет предоставлять защиту иностранцам безотносительно к тому, состоят они в браке или нет, поскольку учитывать нужно не только семейные узы, но и социальные связи.

Транссексуалы должны иметь право на внесение изменения в акты

гражданского состояния – ст. 8 ЕКЧП

Дело B. против Франции

B v FRANCE
Решение ЕСПЧ от 25 марта 1992 г. Ser A No 232-С

У В. был женский характер, хотя в актах гражданского состояния он был зарегистрирован как мужчина. После хирургической операции у него были удалены внешние мужские половые органы и создано влагалище. Пожелав вступить в брак с другом-мужчиной, В. безуспешно добивалась официального признания себя женщиной, внесения изменений в свидетельство о рождении и изменения имени (на женское). Ее апелляция была оставлена без удовлетворения, безуспешным оказалось и обращение в кассационный суд. В других случаях некоторые суды первой инстанции и апелляционные суды удовлетворяли ходатайства об изменении записей в актах гражданского состояния, относящихся к полу и имени, но кассационный суд никогда не соглашался признать изменение пола и имени, если это было следствием добровольно проведенной хирургической операции. В. подала жалобу на отказ признать ее истинную половую идентичность, и Комиссия, сочтя, что в отношении ст. 12 внутренние средства правовой защиты не исчерпаны, установила (17-1) нарушение ст. 8, но (15-3) не ст. 3.

Суд постановил, что:

1) он продолжит рассмотрение возражений против приемлемости жалобы;

2) В. исчерпала внутренние средства защиты, когда потребовала рассмотреть ее дело по существу и сослалась на потенциально благоприятные для себя положения национального законодательства, хотя и не ссылалась в явном виде на положения ЕКПЧ (в отличие от дела Van Oosterwijk v Belgium, Ser A No 40, 1990);

3) хотя обращение в кассационную инстанцию, вероятно, было обречено на неудачу, прецеденты не позволяют заранее однозначно утверждать, что такое обращение бессмысленно;

4) в том, что касается результатов применения хирургических методов изменения пола, Суд, несмотря эволюцию отношения общества к изменению пола и на научный прогресс, по-прежнему остается на позициях, изложенных в его решениях по делам Rees v United Kingdom (Ser A No 106, 1986) и Cossey v United Kingdom (Ser A No 184, 1990), поскольку суть транссексуализма остается во многом неясной и нет полного согласия в том, как должна рассматриваться с юридической точки зрения ситуация, возникающая после применения таких методов;

5) между упомянутыми делами и рассматриваемым можно, однако, провести и различие, поскольку в данном случае в свидетельство о рождении, в принципе, можно вносить изменения в течение жизни его обладателя: [во Франции] оно не рассматривается как запись исторического факта, В. было отказано в изменении имени (в условиях, когда имена, принятые неформально, не имеют правового статуса) и В. испытывает серьезные неудобства от необходимости объяснять, что ее явный пол отличается от юридически зарегистрированного;

6) (15-6) таким образом, в целом положение, в которое была поставлена В., несовместимо с уважением к ее личной жизни и нарушает равновесие между общественными интересами и интересами отдельной личности, а тем самым представляет собой нарушение ст. 8;

7) жалоба на нарушение ст. 7 не была повторена и не подлежит судебному расследованию;

8) В. должна быть выплачена сумма 100 тыс. французских франков в виде компенсации за моральный вред; и

9) материальный ущерб, связанный с трудностями в получении работы, не будет компенсирован, так как эти трудности не носили непреодолимого характера.

Комментарий: Данное дело представляет собой небольшое, но потенциально важное отступление Суда от занятой им позиции – не признавать результатов операций по изменению пола. Суд не готов изменить свои прежние решения, указывая, что проблема находится в "текучем" состоянии (как в моральном и социальном плане, так и в юридическом), но при рассмотрении этой проблемы с точки зрения документирования и определения гражданского состояния оказывается, что она чревата нарушением ст. 8. Отдавая должное большей гибкости английского законодательства и правоприменительной практики [по сравнению с французскими], Суд в действительности признал, что у человека должно быть право выбирать собственную сексуальную идентификацию и скрывать то, что эта идентификация изменилась. Однако Суд отказывается рассматривать с точки зрения ст. 12 вопрос о праве транссексуалов вступать в брак, хотя именно эта проблема лежит в основе жалобы В. и изменение гражданского статуса облегчило бы заключение транссексуалу брака с человеком того же биологического пола. Судья Уолш (Walsh) считает, что ст.12 относится к бракам людей различного пола и транссексуал, желающий вступить в брак, должен сообщать о своем биологическом поле. Меньшинство состава Суда (судьи Матшер [Matscher], Пинейро Фаринья [Pinheiro Farinha], Петтити [Pettiti], Валтикос [Valticos], Лоизу [Loizu] и Моренила [Morenilla]) считает, что там, где дело касается регулирования гражданского статуса транссексуалов, государственным властям должны предоставляться достаточно широкие пределы оценки.

Существование законодательства, которое криминализирует

гомосексуальные отношения, неприемлемо – ст. 8 ЕКПЧ

Дело Модинос против Кипра

MODINOS v CYPRUS
Решение ЕСПЧ от 22 апреля 1993 г. Ser A No 259

М., гомосексуалист и президент движения за свободу гомосексуализма, жаловался, что криминализация гомосексуальных актов, которые происходят наедине, в конфиденциальной обстановке, вызывает у него эмоциональное напряжение, тревогу и страх преследования. Официальная политика состоит в том, чтобы не преследовать подобные акты в уголовном порядке, но, хотя конституция гарантирует неприкосновенность личной жизни, верховный суд принял решение, что запрет гомосексуальных актов не является антиконституционным. М. подал жалобу на продолжающееся вмешательство в его личную жизнь, и Комиссия установила нарушение ст. 8.

Суд постановил, что:

1) учитывая заключение верховного суда и отсутствие каких-либо гарантий против преследования или расследования со стороны полиции, существование официального запрета постоянно и непосредственно влияет на личную жизнь М.;

2) при отсутствии какого-либо обоснования из числа предусмотренных ст. 8(2) и сложившейся судебной практике Суд не видит необходимости возвращаться к рассмотрению данного вопроса;

3) (8-1) таким образом, в данном случае имеет место нарушение ст. 8; и

4) хотя установление нарушения ст. 8 само по себе составляет достаточную компенсацию, М. должны быть возмещены его судебные издержки (оцененные по справедливости) и в полном размере оплачены расходы, связанные со слушанием дела в Страсбурге.

Комментарий: Данным решением Суд подтверждает, что гомосексуальные отношения пользуются защитой в рамках ст. 8. Хотя закон [запрещающий эти практики] не был применен к М., явная поддержка запрета и риск преследования (по государственному или частному обвинению) и иных наносящих вред юридических действий достаточны, чтобы считать нарушенным право М. на неприкосновенность личной жизни. Суд не выразил своей точки зрения на значение того обстоятельства, что М. пользуется, по-видимому, ничем не стесненной свободой пропагандировать взгляды своего движения, но, хотя судью Пикиса (Pikis), заявившего особое мнение, это заставило усомниться в том, что М. действительно испытывает страх перед вероятным вмешательством в его личную жизнь, это едва ли можно считать доказательством отсутствия всякого риска преюдициального эффекта. Действительно, для судьи Матшера (Matscher) М. представляется в большей степени жертвой [предубеждений], чем Norris (Ser A No 45) или Dudgeon (Ser A No 142), в отношении которых закон так же не был применен на практике. Судья Пикис обосновывал свое особое мнение тем, что права М., находящиеся под защитой ЕКПЧ, уже обеспечены, поскольку законы тех времен, когда Кипр был английской колонией (в частности, закон, запрещающий гомосексуальные отношения), подлежат применению лишь в той мере, в какой они не противоречат конституции, что заявление верховного суда, на которое ссылается большинство состава Суда, представляло собой не более чем obiter dictum [высказывание судьи, не имеющее нормоустановительного характера], что политика не преследования за гомосексуализм основана на понимании того, что именно допустимо или недопустимо с точки зрения конституционных норм, а преследование в порядке частного обвинения практически невозможно. Хотя формально Пикис, вероятно, прав, у М. все равно нет надежных гарантий против преследования. Вопрос, не должен ли был сам М. оспорить в судебном порядке конституционность запрета, Судом, по-видимому, не поднимался.

Обыск конторы адвоката был несоразмерной мерой – ст. 8 ЕКПЧ

Дело Нимиц против Германии

NIEMIETZ v GERMANY
Решение ЕСПЧ от 16 декабря 1992 г. Ser A No 251-В

Судье было отправлено письмо оскорбительного, как утверждалось, характера, касавшееся предстоящего судебного разбирательства. Письмо предположительно было написано W. и связывало W. с политической партией, председателем которой был N. Помещения адвокатской конторы N. (на адрес которых поступала часть партийной почты) были подвергнуты обыску в поисках документов, способных пролить свет на личность автора письма. В ходе обыска были просмотрены и прочитаны различные досье, содержащие сведения о клиентах N., но никакой информации о W. не было найдено. Предпринятая попытка добиться признания ордера на обыск незаконным оказалась безуспешной. N. подал жалобу на нарушение неприкосновенности его жилища и тайны корреспонденции, права беспрепятственно пользоваться своим имуществом, а также на отсутствие адекватных средств судебной защиты. Комиссия, объявив жалобу на отсутствие средств судебной защиты неприемлемой, установила нарушение ст. 8, не усмотрев отдельного предмета спора в отношении ст. 1 Протокола I к ЕКПЧ.

Суд постановил, что:

1) права, пользующиеся защитой ст. 8, не ограничены деятельностью, не связанной с исполнением профессиональных обязанностей, и обыск был вмешательством в осуществление этих прав;

2) хотя правонарушение, в связи с которым проводился обыск, нельзя назвать мелким, сам обыск был несоразмерен законной цели предотвращения преступления, поскольку ордер на обыск не содержал никаких ограничений в отношении того, к каким документам истребован доступ и в какой мере может быть нарушена профессиональная тайна;

3) таким образом, имело место нарушение ст. 8; но

4) не существует отдельного предмета спора в отношении ст. 1 Протокола № 1; 5) само установление нарушения составляет достаточную компенсацию.

Комментарий: Это решение вытекает из отказа Суда принять точку зрения, что право лица на неприкосновенность его частной жизни может быть строго отделено от прав, связанных с его отношениями с "внешним миром". Эта позиция Суда сложилась, вероятно, под сильным – может быть, слишком сильным – влиянием тех представителей свободных профессий, чьи профессиональные обязанности невозможно отделить от их жизни в целом. Если Суд признал вмешательство несоразмерным потому, что этого требовали соображения защиты профессиональной тайны, необходимой для соблюдения гарантий ст. 6, – он точно также может счесть условием защиты частной жизни другого лица предмет иной профессиональной деятельности: сейфы для депонирования ценностей, почтовые ящики и т.п. Может быть, еще важнее принятая Судом точка зрения, что применение ст. 8 для защиты определенных видов профессиональной и предпринимательской деятельности и связанных с этой деятельностью помещений непосредственно вытекает из самой сути и цели данной статьи: обеспечить защиту личности от произвольного вмешательства публичных властей. И хотя в отношении некоторых видов деятельности и профессиональных занятий ст. 8 применяться не будет, теперь становится ясным, что такие занятия будут скорее исключениями. Суд также ссылается при толковании на содержащееся во французском тексте [статьи 8] слово "domicile", которое имеет более широкое значение, чем английское "home", и отмечает, что слово "correspondence" ("переписка" – с ней ознакомились лица, проводившие обыск) не имеет при себе [в тексте статьи] определения "private" (частная). Решение Суда, однако, не препятствует проведению обыска адвокатской конторы, если при этом не поставлена под угрозу профессиональная тайна, Суд придает также значение таким мерам предосторожности, как присутствие при обыске независимых наблюдателей.

Полномочия на обыск не содержали достаточных гарантий

против злоупотреблений – ст. 8 ЕКПЧ

Дело Кремье против Франции

CREMIEUX v FRANCE
Решение ЕСПЧ от 25 февраля 1993 г. Ser A No 256-В

В течение трех лет таможенные чиновники производили обыски и изъятие документов, касающихся сделок между фирмой С. и его зарубежными партнерами. Это происходило в главном офисе главы компании, а также у него на дому, у его компаньона-женщины и у лиц, которые поддерживали с ним деловые отношения. Эти обыски проводились на основе полномочий, позволявших таможенникам самостоятельно принимать решения о целесообразности, количестве, продолжительности и масштабах обысков и изъятий, для чего им нужно было только заручиться санкцией своего начальства и обеспечить присутствие полиции (обыски жилых помещений могли проводиться только в дневное время) – предварительных санкций судебных органов на такие обыски не требовалось. После последнего из таких обысков против С. и семи других лиц было начато судебное расследование. В результате им было предъявлено обвинение в нарушении законов, регулирующих финансовые операции с зарубежными странами. Хотя попытки С. оспорить законность изъятий остались безуспешными, таможня предложила прекратить преследование в обмен на уплату штрафа, и был издан приказ о прекращении дела. С. жаловался на обыски и изъятия, но Комиссия не установила нарушений ст. 6 (3) или ст. 10 и (11-7) нарушений ст. 8.

Суд постановил, что:

1) против жалобы С. не может быть выдвинуто возражение, будто он не стремился получить компенсацию за вопиюще беззаконные действия [средствами гражданского иска и, следовательно, не исчерпал внутренних средств правовой защиты]: он обжаловал законность изъятий, и упомянутое средство защиты преследовало бы ту же цель, но едва ли оно использовалось когда-либо прежде и, очевидно, было обречено на неудачу;

2) обыски и изъятия составляли вмешательство в личную жизнь С., нарушение неприкосновенности его жилища и тайны корреспонденции, преследовавшие [законную] цель защиты экономического благосостояния страны;

3) эти действия осуществлялись на основе широких полномочий, использование которых не требовало судебного ордера, а ограничения носили слишком общий характер и допускали множество лазеек, а поэтому данные действия не могут квалифицироваться как строго соразмерные поставленной цели;

4) (8-1) таким образом, имело место нарушение ст. 8;

5) (8-1) поскольку предполагаемые нарушения ст. 6 (3) и 10 исчерпываются теми же фактами, которые были рассмотрены в связи с нарушением ст. 8, их нет необходимости рассматривать отдельно;

6) само установление Судом факта нарушения является достаточной компенсацией морального вреда, понесенного С., кроме того, ему должны быть выплачены 50 тыс. французских франков в виде возмещения расходов и издержек.

Дело Миай против Франции

MIAILHE v FRANCE
Решение ЕСПЧ от 25 февраля 1993 г. Ser A No 246-С

Служащие таможни в течение двух дней проводили обыск в помещении головного офиса компании, в которой М. был управляющим. На адрес этого же офиса он получал также и почту от своей жены и матери. В ходе обыска было изъято около 15 тыс. документов, из которых 5 тыс. были возвращены как не имеющие отношения к расследованию возможного нарушения закона о финансовых операциях с зарубежными странами. Эти обыски проводились на основе полномочий, которые позволяли таможенникам самостоятельно принимать решения о целесообразности, количестве, продолжительности и масштабах обысков и изъятий, для чего им нужно было только заручиться санкцией своего начальства и обеспечить присутствие полиции (обыски жилых помещений могли проводиться только в дневное время), обыски могли проводиться без получения предварительных санкций судебных органов. В отношении М., его жены и матери было начато судебное расследование, и впоследствии им было предъявлено обвинение. Попытки М. добиться признания изъятий незаконными не дали результата, но судебное преследование было прекращено в связи с изменением закона, и было отдано распоряжение о возвращении изъятых документов. М., его жена и мать жаловались на обыски и изъятия, но Комиссия не установила нарушения ст. 13 и (11-7) нарушения ст. 8.

Суд постановил, что:

1) против жалобы M., его жены и детей не может быть выдвинуто возражение, будто они не стремились получить компенсацию за вопиюще беззаконные действия [средствами гражданского иска и, следовательно, не исчерпали внутренних средств правовой защиты]: они обжаловали законность изъятий, и упомянутое средство защиты преследовало бы ту же цель, но едва ли оно использовалось когда-либо прежде и, очевидно, было обречено на неудачу;

2) обыски и изъятия составляли вмешательство в личную жизнь заявителей, нарушение неприкосновенности жилища и тайны корреспонденции, преследовавшие [законную] цель защиты экономического благосостояния страны;

4) (8-1) таким образом, имело место нарушение ст. 8;

5) заявители не жаловались на нарушение ст. 13, и Суд не видит необходимости исследовать вопрос о ее нарушении по собственной инициативе; и

6) Суд сохраняет за собой право вернуться к вопросу о применении ст. 6.

Комментарий: Эти дела наглядно демонстрируют применимость гарантий ЕКПЧ и к расследованию экономических правонарушений: во многих странах органы, расследующие подобные нарушения, пользуются более широкими полномочиями, чем органы, занятые расследованием уголовных преступлений. Хотя природа экономических преступлений такова, что расследовать их сложно, это не оправдывает произвола следственных органов. Отсутствие у обысков точной цели: разрешается искать все, что угодно, и гарантий, прежде всего в виде предварительно испрошенной санкции судебных органов, приводит к тому, что действия таможенных властей крайне отрицательно сказываются на частной жизни заявителей. Требованиям Суда отвечало бы более точное законодательное определение прав таможенных органов и судебный контроль над их действиями. Те полномочия таможенных органов, которые вызвали к жизни данные дела, уже изменены, и новое их определение представляется более приемлемыми. Судья Де Мейер (De Meyer) согласился с выводами Комиссии, что использованные меры не выходят за рамки необходимого для охраны экономических интересов страны и предотвращения правонарушений.

Матери несправедливо отказано в опеке над ребенком

из-за ее религиозных убеждений – ст. 8 и ст. 14 ЕКПЧ

Дело Хоффман против Австрии

HOFFMAN v AUSTRIA
Решение ЕСПЧ от 23 июня 1993 г. Ser A No 255-С

Х. вышла замуж за S., когда они оба принадлежали к римско-католической церкви; оба их ребенка были крещены в том же вероисповедании, хотя и не получили католического воспитания. В дальнейшем Х. примкнула к Свидетелям Иеговы и еще до окончания бракоразводного процесса оставила S, взяв детей с собой. Суд первой инстанции оставил без удовлетворения ходатайство S. о передаче ему родительских прав, но верховный суд удовлетворил это ходатайство на том основании, что Х. воспитывает детей в соответствии с вероучением Свидетелей Иеговы, нарушая закон о религиозном воспитании, в соответствии с которым одному из родителей запрещалось односторонним решением воспитывать детей в вере, отличающейся от той, которую оба супруга разделяли в момент заключения брака или в которой дети воспитывались до данного момента. Основанием был также вероятный отказ Х. от согласия на переливание крови, если бы таковое понадобилось детям, превращение детей в социальных изгоев и то, что переход опеки к отцу не будет для них психологической травмой. Х. подала жалобу на лишение ее опеки над детьми и Комиссия установила (8-6) нарушение ст. 8 совместно со ст. 14, (12-2) не усмотрела отдельного предмета спора в отношении ст. 9 (взятой как в отдельности, так и совместно со ст. 14), а также нарушения ст.2 Протокола № 1 к ЕСПЧ.

Суд постановил, что:

1) решение о передаче детей под опеку отца было нарушением права Х. на неприкосновенность ее семейной жизни, несмотря на то, что произошло в контексте спора между двумя частными лицами;

2) (5-4) поскольку решение верховного суда основывалось преимущественно на различиях в религии, оно было несоразмерно цели охраны здоровья или защиты прав детей и тем самым представляло собой нарушение ст. 8, взятой совместно со ст. 14;

3) нет необходимости рассматривать вопрос о нарушении ст. 8, взятой в отдельности;

4) не существует отдельного предмета спора в отношении ст. 9, взятой как в отдельности, так и совместно со ст. 14;

5) Суд не видит оснований по собственной инициативе рассматривать вопрос о нарушении ст. 2 Протокола № 1, поскольку данный вопрос не поднимается в жалобе; и

6) Х. должны быть возмещены расходы и издержки, связанные с рассмотрением дела в органах ЕКПЧ.

Комментарий: Суд не исключает, что в определенных случаях может оказаться целесообразным передать опеку над детьми другому родителю на том основании, что родитель, осуществляющий опеку, придерживается религиозных убеждений, приверженность которым могла бы отрицательно повлиять на детей, и возможный вред от этого влияния перевешивает психологическую травму, сопряженную для ребенка с переходом под опеку другого родителя. Но хотя судьи, заявившие особые мнения, считают, что решение внутригосударственного суда обосновывалось именно приведенными выше соображениями, большинство полагает, что в данном случае определяющим фактором было само изменение религиозных убеждений матери: отношение к ней определялось одной лишь этой причиной, а не потенциальным ущербом, который могло бы нанести детям воспитание в религии Свидетелей Иеговы. Это убеждение большинства, несомненно, подкреплялось благоприятным для матери заключением эксперта-психолога, а также ссылкой на ст. 5 Протокола № 7, где утверждается равенство супругов в отношении родительских прав при приоритете интересов детей. К сожалению, в этом деле не удалось избежать смешения двух различных проблем: опеки и религиозного воспитания. Суд может быть прав в том, что отказ одному из родителей в праве опеки на основании его религиозных убеждений не может не быть актом дискриминации. Вопрос, на который следовало бы ответить в постановлении, – можно ли обосновать подобный акт тем, что он позволяет предотвратить причинение вреда. Меньшинство состава суда явно находилось под впечатлением от угрозы здоровью детей из-за того, что Свидетели Иеговы не приемлют переливания крови, но Х. дала понять, что позволит произвести переливание, если этого будет требовать закон. Большинство Суда не исследовало, как в действительности будет решена проблема религиозного воспитания детей, а приняло во внимание лишь намерения Х. В какой именно религии воспитывались дети до момента, когда Х. ушла с ними от мужа, остается неясным, однако представляется, что австрийский закон требует решать вопрос о религиозном воспитании детей на основании согласия супругов, и, в принципе, такое решение согласуется с требованиями как ст. 14, так и ст. 5 Протокола № 7. Вполне возможно, что решение вопроса о религиозном воспитании детей автоматически решает и вопрос об опекунстве, но, поскольку решение внутригосударственного суда не было сформулировано таким образом, вывод большинства Суда о наличии недопустимой дискриминации по религиозному признаку был неизбежен. Судьи Матшер (Matscher) и Мифсуд Бонничи (Mifsud Bonnici) не согласились, что в данном деле речь идет о вмешательстве [в семейную жизнь] со стороны государственной власти, но, хотя дело возникло из частного спора, именно поддержка государства неизбежно определяла, какая из сторон одержит верх и на каких основаниях.

Запись телефонного разговора не имеет законного основания – ст. 8 ЕКПЧ

Дело А против Франции

A v FRANCE
Решение ЕСПЧ от 23 ноября 1993 г. Ser A No 277-В

G. сообщил сотруднику полиции, что A. наняла его убить D. Полицейский принял предложение G. записать телефонный разговор с A., в котором они обсуждали возможные способы совершить это преступление. Запись была сделана из служебного помещения, и хотя сотрудник полиции и доложил своим начальникам об угрозе для жизни D., он умолчал о существовании записи и не раскрыл личность своего осведомителя. В июле 1981 г. А. была обвинена в покушении на убийство и в других преступлениях и находилась в заключении до марта 1982 г. После того, как запись была передана судебному следователю, А. подала жалобу на G. и на сотрудника полиции, обвиняя их в нарушении ее права на неприкосновенность личной жизни и в нарушении тайны ее телефонных разговоров, а также ходатайствовала об участии в процессе в качестве гражданского истца. В январе 1985 г. судебный следователь постановил, что разговор не имел отношения к личной жизни, но его запись нарушала почтовые и телекоммуникационные правила. Апелляционный суд согласился с этим решением, но кассационный суд передал дело в другую палату апелляционного суда из-за процессуальных нарушений. В этой палате апелляция была оставлена без удовлетворения, а последовавшая за ней жалоба в кассационный суд в отношении как состава суда, так и мотивировки решения, была объявлена неприемлемой. В марте 1991 г. судебный следователь принял решение прекратить дело против А. за недостаточностью улик. А. жаловалась на запись ее телефонного разговора, и Комиссия установила (9-1) нарушение ст. 8. Франция признала, что у нее нет закона, разрешающего записывать телефонные разговоры, но утверждала, что, поскольку повторное обращение в кассационный суд не могло быть успешным, окончательным было второе решение апелляционного суда и сроки подачи жалобы были, таким образом, пропущены. Представители Франции также утверждали, что [внутренние средства защиты не были исчерпаны, так как] можно было возбудить гражданский иск против G. и полицейского, а также гражданский иск против государства в связи с действиями должностного лица.

Суд постановил, что:

1) возражение, что сроки подачи жалобы пропущены, должно быть отклонено, поскольку подача жалобы в кассационную инстанцию представляет собой внутреннее средство правовой защиты, которое, в принципе, необходимо использовать, и приостанавливает исчисление шестимесячного срока, в течение которого (в соответствии со ст. 26) может быть подана жалоба;

2) А. нельзя упрекать за то, что она не прибегла к тем же, в сущности, средствам защиты, к которым прибегала ранее, при том, что ее шансы на успех не возросли;

3) одного только участия полиции было достаточно, чтобы установить нарушение Францией ЕКПЧ, и в любом случае запись разговора А. была нарушением ее прав и ей должна была быть обеспечена судебная защита;

4) было нарушено право А. на тайну ее корреспонденции, и нет необходимости рассматривать вопрос, имело ли место нарушение неприкосновенности ее личной жизни;

5) запись ее разговора не предусмотрена внутригосударственным правом и представляет собой нарушение ст. 8;

6) настоящее решение Суда само по себе составляет для А. достаточную компенсацию причиненного ей морального вреда;

7) А. должно быть выплачено 50 тыс. французских франков в виде возмещения ее издержек и расходов.

Комментарий: Учитывая отсутствие закона, разрешающего записывать телефонные разговоры, запись разговора А. была явным нарушением ст. 8. Участие сотрудника полиции было достаточным основанием, чтобы говорить о нарушении прав человека государственными властями и признать Францию виновной в нарушении ЕКПЧ. Однако замечание Суда, что установить вмешательство в частную жизнь можно и в том случае, если в нем не участвовало должностное лицо, ясно показывает, что необходимо обеспечить средство правовой защиты против подобных записей даже в том случае, если они производятся частными лицам. Суд справедливо отклонил как несущественные возражения, касающиеся не исчерпанности внутренних средств правовой защиты и пропуска сроков. Удивительно, что А. не подала жалобы в связи с длительными сроками разбирательства по ее делу.

Усыновление внебрачного ребенка без согласия его отца

незаконно – ст. 8 ЕКПЧ

Дело Киган против Ирландии

KEEGAN v IRELAND
Решение ЕСПЧ от 26 мая 1994 г. Ser A No 290

Связь К. и V. продолжалась с мая 1986 г. по февраль 1988 г. В течение последних двенадцати месяцев они проживали совместно, решили завести ребенка и вступить в брак. После того, как V. забеременела, отношения были прерваны и совместное проживание прекратилось. В сентябре 1988 г. V. родила дочь, и на следующий день К. увидел их ребенка. После этого ему не было позволено видеться ни с V., ни с ребенком, а далее, в ноябре 1988 г., выполняя соглашение, заключенное до рождения ребенка, V. отдала его предполагаемым приемным родителям. Спустя пять дней V. сообщила об этом К. в письме. Он обратился с ходатайством о назначении его опекуном ребенка – тогда решение об усыновлении его ребенка не могло бы быть принято без его согласия. (Мужчина автоматически признается опекуном своих детей лишь в том случае, если состоит в браке [с их матерью].) К. ходатайствовал также о передаче ребенка под его надзор. Сначала К. удалось добиться успеха, но в феврале 1990 г., уже после того, как он рассмотрел возможность назначить отца внебрачного ребенка опекуном и принял решение отдать ребенка под его опеку, суд принял новое решение: в интересах ребенка ходатайство К. остается без удовлетворения, так как существует риск причинить ребенку психическую травму, забирая его от предполагаемых приемных родителей, с которыми он уже проживает. Решение было принято комиссией по усыновлению; до этого была подтверждена конституционность ее права принимать подобные решения без согласия отца и не заслушивая его, если ребенок был рожден вне брака. К. жаловался на усыновление ребенка без его согласия, на отсутствие у него права быть опекуном, на принятие решения комиссией без его участия и на дискриминационный подход к отцам внебрачных детей по сравнению с отцами детей, рожденных в браке. Комиссия установила нарушение ст. 6(1) и ст. 8, но не усмотрела необходимости рассматривать вопрос о нарушении ст. 14, взятой совместно с этими статьями. Власти Ирландии возражали против приемлемости жалобы на том основании, что К. не имеет статуса, позволяющего ему подавать жалобы в отношении его дочери, и что он не исчерпал внутренних средств правовой защиты, так как не обращался в верховный суд в связи с опекунством и передачей ребенка под его надзор, а жалуясь на принятие решения без его участия, не оспорил законность такой процедуры в конституционном суде.

Суд постановил, что:

1) нет необходимости исследовать возражения, связанные со статусом К., поскольку он указал, что не выдвигает в качестве предмета спора вопрос о предположительном нарушении прав его дочери (судебный приказ об усыновлении затрагивал эти права);

2) возражение правительства, касающееся не исчерпанности внутренних средств защиты, не может рассматриваться Судом, так как оно не было ранее представлено Комиссии;

3) второе и третье из возражений правительства касается исков, которые не имели шансов на успех, а следовательно, оба они являются несостоятельными;

4) то обстоятельство, что отношения между К. и матерью ребенка были разорваны, не может повлиять на вывод, что их отношения имели все признаки семейной жизни, а следовательно, семейные связи существуют и между К. и ребенком с момента его рождения;

5) сама подготовка ребенка к усыновлению – тайная, без уведомления К. – была направлена на то, чтобы ребенок привязался к предполагаемым приемным родителям еще до того, как усыновление будет оформлено официально, а это нарушало право К. на уважение его семейной жизни, и, следовательно, нет необходимости исследовать вопрос, возникает ли в связи со ст. 8 положительное право, автоматически наделяющее отца ребенка, рожденного вне брака, правами опекуна (правами, которых можно только лишить);

6) передача ребенка приемным родителям сразу же после его рождения создавала угрозу эмоциональным связям К. с ребенком, и ставила его в невыгодное положение в судебном споре об опекунстве с приемными родителями;

7) эти действия нельзя оправдать заботой о благополучии ребенка, они не были необходимыми в демократическом обществе и представляли собой нарушение ст. 8;

8) то, что К. не имел права оспаривать решение об усыновлении ни в комиссии по усыновлению, ни в суде, и вообще не имел никакого правового статуса в этой процедуре, хотя и был в состоянии задержать процедуру усыновления, возбуждая дела о признании опекунства и о передаче ребенка под его надзор, привело к тому, что к моменту, когда эти дела были решены, интересы ребенка уже доминировали и склоняли чашу весов в пользу предполагаемых приемных родителей;

9) таким образом, была нарушена ст. 6 (1);

10) принимая во внимание решения Суда в отношении ст. ст. 6 и 8, нет необходимости рассматривать жалобу К. на его дискриминацию; и

11) К. следует выплатить 2 тыс. ирландских фунтов, которые он был обязан заплатить за юридическую помощь в связи с процессами об опекунстве, 10 тыс. ирландских фунтов в возмещение морального вреда, а также возместить его расходы и издержки за вычетом сумм, которые уже были выплачены ему в виде юридической помощи.

Комментарий: Опираясь на свою предшествующую практику, затрагивавшую вопрос о природе семейных отношений, Суд подчеркнул, что разрыв отношений между лицами, не состоявшими в формально зарегистрированном браке, еще не означает отсутствие отношений между отцом и ребенком, родившимся от этой связи. Как правило, отец ребенка должен принимать участие в процессе его усыновления, и в своем решении Суд ссылается на права ребенка, предусмотренные ст. 7 Конвенции о правах ребенка, в соответствии с которой ребенок имеет право на заботу родителей. В этом деле не было выдвинуто никаких доводов, которые оправдывали бы лишение отца его прав. Хотя в распоряжении отца и был ряд средств правовой защиты, их использование требовало времени, которое очень важно в делах подобного рода, и добиться результата можно было, только непосредственно оспорив усыновление в суде. Этого действенного средства у К. не было, поэтому чем больше проходило времени, тем в большей степени интересам ребенка отвечало решение оставить его в семье приемных родителей. К. не мог даже оспорить решение об усыновлении. Суд не ответил на вопрос, может ли считаться комиссия по усыновлениям судом в том смысле, в котором это понятие используется в ст. 6(1).

Неправомерное препятствование признанию отцовства – ст. 8 ЕКПЧ

Дело Кроон против Нидерландов

KROON v THE NETHERLANDS
Решение ЕСПЧ от 27 октября 1994 г., Ser A No 297-C

K. и ее супруг M. поженились в 1979 г., однако на следующий год их брак распался, после чего они жили раздельно. K. утратила контакты с прежним мужем и состояла в постоянной связи с Z., хотя вместе они не проживали. В октябре 1987 г. у них родился ребенок, однако в метрическую книгу он был записан как сын K. и M. В июле 1988 г. был оформлен ее развод с M., и спустя три месяца K. и Z. попросили регистратора принять заявление K. о том, что M. не является отцом S., что позволило бы Z. признать ребенка своим. Однако регистратор заявил, что, когда родился S., K. все еще была замужем за M., поэтому признание отцовства за другим мужчиной невозможно, если только M. не возбудит дело об отказе от отцовства. Апелляция против того обстоятельства, что K., в отличие от M., не правомочна оспаривать отцовство этого последнего, судом первой инстанции была оставлена без удовлетворения в интересах правовой определенности. Апелляционный суд постановил, что дифференцированный подход [к правомочиям двух родителей] неправомерен, но в данном случае требуется законодательная мера правовой защиты и Верховный суд с этим согласился. и Z. У Z. была возможность сделать S. своим законным ребенком путем усыновления в случае его брака с K., но этого они не желали. У них родились еще трое детей, и Z. их всех признал. Утверждалось, что он участвовал в уходе за детьми и их воспитании. Был подготовлен закон, согласно которому не состоящему в браке родителю, который ранее один осуществлял родительские обязанности в отношении своего ребенка, должно быть разрешено совместное со своим партнером опекунство над ним. K., Z. и S. жаловались на невозможность добиться признания отцовства Z. по отношению к S., невозможность для замужней женщины отрицать факт отцовства в отношении ребенка, родившегося в браке, и на отсутствие действенного средства правовой защиты. Комиссия, признав последнюю жалобу недопустимой, не установила нарушения ст. 14, взятой совместно со ст. 8, но (12–6) установила нарушение ст. 8.

Суд постановил, что:

1) действие ст. 8 не ограничивается отношениями, основанными на браке, и может охватывать другие семейные связи, существующие де-факто, даже если партнеры совместно не проживают;

2) факта рождения у K. и Z. четырех детей достаточно для доказательства постоянства их отношений, достаточного для создания таких [семейных] связей, и ребенок, родившийся в результате подобных отношений, стал в силу права частью этого "семейного союза" с момента своего рождения и вследствие самого факта своего рождения;

3) (8–1) между S. и Z. существуют узы, представляющие собой семейную жизнь, независимо от того, каков был ранее вклад последнего в уход за S. и его воспитание, и потому в данном случае применима ст. 8;

4) на компетентных властях лежит позитивная обязанность как можно быстрее обеспечить возможность формирования полноценных узаконенных семейных связей между Z. и S. , и потому решение, что такие узаконенные связи могут оформиться только после женитьбы Z. на K., не может быть совместимо с понятием "уважение семейной жизни";

5) совместная опека, предусматриваемая предполагаемым законом, не решила бы вопроса, так как это никак не повлияло бы на сохранение перед лицом закона связей между S. и M. и помешало формированию законных уз между Z. и S.;

6) уважение "семейной жизни" требует, чтобы биологические и социальные реалии имели приоритет перед правовой презумпцией, законная сила которой не выдерживает столкновения ни с установленными фактами, ни с желаниями заинтересованных лиц, и в соблюдении которой никто не заинтересован;

7) (7–2) таким образом, допущено нарушение ст. 8;

8) с учетом данного пункта решения не возникает отдельного спорного вопроса в связи со ст. 14, взятой совместно со ст. 8;

9) решение о нарушении служит достаточным возмещением чувства разочарования и неудовлетворенности, вызванного у заявителей отказом в законном признании их семейных уз;

10) (8–1) в их пользу следует присудить выплату 20 000 голландских гульденов за вычетом уже выплаченных сумм в возмещение расходов и судебных издержек, понесенных в связи с обращением в органы ЕКПЧ.

Комментарий: Суд остался верен своему прочно установившемуся взгляду, что семейная жизнь определяется не формальным статусом, а реальным характером отношений. При этом обычно Суд предполагает, что стороны должны проживать совместно, однако возможны и другие доказательства постоянства отношений. В данном случае Суд в качестве таких доказательств признал рождение у K. и Z. четверых детей. Однако, хотя любое рождение ребенка в результате подобной связи логично рассматривать как составную часть понятия "семейная жизнь", на самом деле S. был первым из их детей, и в этом случае для доказательства существования отношений, охватываемых ст. 8, требовалось исходить из других фактов, нежели число детей. Существенным можно было бы, вероятно, признать отношение Z. к первой беременности K. Но коль скоро наличие семейной жизни признается, на государство, как давно признано, ложится позитивная обязанность по защите отношений между родителями и их детьми. И, как подчеркивает данное решение, власти должны учитывать, что брак не является необходимой предпосылкой предоставления защиты. Отсюда вытекает, что для того, чтобы, установить признанную перед лицом закона связь между Z. и S., нет необходимости требовать от K. и Z. вступления в брак. Более того, хотя опека установила бы родительскую ответственность со стороны Z., она бы не привела к признанию его биологической связи с S. Так как существенным здесь считается предварительное наличие семейных отношений (независимо от того, насколько правильны доводы, на которых основывается вывод о наличии подобных отношений ), Суд не признает право отца на установление отцовства исключительно на основе предполагаемой биологической связи с ребенком. Однако, какую бы процедуру ни принять, она должна способствовать по возможности скорейшему установлению законности связи между отцом и ребенком. Судья Мифсуд Боничи (Mifsud Bonici) посчитал, что не было учтено, послужит ли на пользу S. замена его юридического статуса биологическим, и не признал здесь наличия семейной жизни, так как K., Z. и S. совместно не проживали. Его особенно обеспокоило использование идеи "социальной реальности" для оправдания "пресловутых законов" в нацистской Германии и Советском Союзе. Судья Моренила (Morenilla) также заявил особое мнение на том основании, что допущено неправомерное вмешательство в право на оценку, которым пользуются власти Нидерландов в области семейного права.

Дело Лопез Остра против Испании

LOPEZ OSTRA v SPAIN
Ser A No 303-C, решение ЕСПЧ от 9 декабря 1994 г.

На муниципальной земле вблизи городского центра в 12 метрах от дома, где жила L. со своим мужем и двумя детьми, был построен на государственную субсидию завод по переработке отходов производства. В июле 1988 г. он начал работу, не испрашивая лицензии и не получив ее, и стал источником испарений, зловония и загрязнения, причинивших ущерб здоровью и неудобства многим жителям города. Совет эвакуировал жителей и переселил на три месяца в другие дома, но L. со своей семьей в октябре 1988 г. вернулась домой. Совет распорядился о частичном прекращении работы завода, однако многие специалисты утверждали, что определенная угроза здоровью живущих поблизости сохранялась. L. обратилась со специальным ходатайством о защите основных прав, утверждая, что пассивная позиция совета по отношению к неприятностям и опасностям, причиняемым заводом, нарушает различные конституционные права. Эта попытка добиться издания судом первой инстанции и обоими апелляционными судами приказа о временном или постоянном прекращении работы завода оказалась безуспешной. Сестры мужа L. возбудили административное производство против совета и владельца завода за противоправную работу завода. Они подали также жалобу, по которой было возбуждено уголовное дело против владельца за правонарушение, связанное с нанесением ущерба здоровью путем загрязнения окружающей среды. По обоим производствам, которые на момент рассмотрения жалобы еще не завершились, суды предписали закрыть завод, однако затем разрешили совету и владельцу подать против этого решения апелляцию по административному делу и прокурору короны – по уголовному делу. В экспертном заключении по уголовному делу отмечалось, что уровни газовых выбросов завода превышали допустимые и были вероятной причиной ухудшения здоровья дочери и племянницы L. Педиатр также посоветовал L. увезти дочь из этого района. В феврале 1993 г. L. и ее семью переселили в квартиру в центре города, наем которой оплачивал совет. Однако связанные с переездом неудобства и ненадежность ситуации с жильем побудили их в феврале 1993 г. приобрести дом в другом районе. Уголовный суд издал в октябре 1993 г. предписание о временном закрытии завода. L. жаловалась на бездействие в отношении неудобств, причиненных заводом, и Комиссия установила нарушение ст. 8, но не усмотрела нарушения ст. 3. Власти государства-ответчика возражали, что L. следовало, подобно ее родственницам, возбудить уголовное и административное производство, а не обращаться со специальным ходатайством о защите основных прав, так как такое производство не является подходящим средством для решения вопроса о рутинных правонарушениях или для дискуссии научного характера. Они также возражали в связи с тем, что L. после переселения перестала быть потерпевшей и что после закрытия завода все неудобства прекратились.

Суд постановил, что:

1) специальное ходатайство было действенным, быстрым средством исправления положения дел по жалобе L., и оба суда стали разбирать дело по существу;

2) L. не является стороной в делах, ожидающих решения, а их предмет в точности не совпадает с предметом ее жалобы;

3) обращаясь к средству правовой защиты, действенному и соответствующему ее жалобе, L. совершенно не была обязана возбуждать и другие, более медленные разбирательства, поэтому первое возражение следует отклонить;

4) ни переселение L., ни временное закрытие завода не изменили того факта, что L. и ее семья годами жили всего в двенадцати метрах от источника зловония, шума и испарений;

5) так как возможность вернуться в свой прежний дом составляла лишь один из факторов при оценке понесенного ущерба и не означала, что L. перестала быть потерпевшей, второе возражение также следует отклонить;

6) то обстоятельство, что утверждения, медицинские заключения и заключения технических экспертов, на которых основывается решение, датированы более поздним временем, нежели обращение со специальным ходатайством о защите основных прав, не играет роли, так как в случае, когда ситуация сохраняется неизменной, можно принимать во внимание и факты, имевшие место после подачи жалобы и даже после принятия решения о допустимости;

7) сильные загрязнения окружающей среды способны вредно сказаться на здоровье людей и помешать им пользоваться своим жильем в такой степени, что это нанесет ущерб их личной и семейной жизни, и без того, чтобы их здоровье подвергалось серьезной опасности;

8) хотя власти и не отвечали непосредственно за производимые заводом выбросы, тем не менее, именно совет разрешил сооружение завода на находящейся в его распоряжении земле, а государство субсидировало его строительство;

9) после сентября 1988 г. совет не только не принял никаких мер по защите прав L., но выступал против направленных на это судебных решений, а продлению ситуации способствовала также апелляция прокурору короны против решения о временном закрытии завода;

10) семье L. приходилось терпеть неприятности, причиняемые заводом, в продолжение более чем трех лет, вплоть до переселения со всеми сопровождающими его неудобствами, причем переселились они лишь тогда, когда стало ясно, что ситуация может длиться неопределенно долго, и переселение порекомендовал врач дочери L.;

11) таким образом, город не смог полностью исправить неприятности и неудобства, которые они терпели;

12) так как не был достигнут справедливый баланс между экономическим благосостоянием города, связанным с наличием завода, и эффективным осуществлением права L. на неприкосновенность ее жилища и уважение личной и семейной жизни, – допущено нарушение ст. 8;

13) хотя условия, в которых жили L. и ее семья, были очень трудными, унизительными они не были, и поэтому нарушения ст. 3 не допущено;

14) в пользу L. следует присудить выплату 4 млн. испанских песет в возмещение материального ущерба и нематериального вреда, оцененных по справедливости;

15) адвокат L. не вправе ссылаться на ст. 50 для требования справедливого возмещения в свою собственную пользу, так как он согласился на условия в рамках предоставляемой L. правовой помощи, но в пользу L. следует присудить выплату 1,5 млн. испанских песет за вычетом сумм, уже выплаченных в возмещение расходов и судебных издержек по обращению к органам ЕКПЧ.

Комментарий: Таким образом, Суд решительно признал, что на право на уважение личной жизни можно ссылаться и для противодействия причинению вреда личному благополучию. Поэтому есть основания ожидать, что на ст. 8 будут все чаще ссылаться в связи с проблемами окружающей среды. Однако подобные дела вряд ли завершатся успехом, если только речь не будет идти о причинении значительного вреда (серьезная опасность здоровью будет в этих случаях важным фактором, но не обязательным условием) и если либо не будет принято никаких мер по ослаблению влияния загрязнения, либо, как в данном случае, принятые меры не освободят человека от бремени, неправомерно возлагаемого на него в пользу сообщества. В данном деле власти активно стремились продлить доставляемые неудобства, а другое жилье было предложено с большим запозданием. Данное решение подчеркивает также, что ответственность [государства] может порождаться и действиями частных лиц, если государство эффективно поддерживает эти действия, предоставляя субсидии, давая разрешение органов надзора на строительство сооружений и не требуя соблюдения норм по охране окружающей среды. Хотя загрязнение способно привести к нарушению ст. 8, но чтобы можно было успешно ссылаться на ст. 3, оно должно быть особо серьезным. Готовность Суда признать новые доказательства на относительно поздней стадии, несомненно, будет важна в делах о загрязнении, так как характер его воздействия становится понятен лишь спустя некоторое время после того, как неудобства начали ощущаться. Это не означает признания возможности выдвигать новые жалобы после вынесения решения о допустимости (ср. с делом Ortenberg v Austria, Interights Bulletin, 1996, № 10). Отклоняя возражения, что L. не была пострадавшей и что ей следовало обратиться к другим средствам правовой защиты, а также попытку ее защитника сослаться ст. 50, чтобы получить прибавку к уже полученному ранее вознаграждению, предусмотренному испанской системой правовой помощи, Суд следовал прочно установившейся практике.

Отказ в разрешении изменить фамилию правомерен – ст. 8 ЕКПЧ

Дело Стьерна против Финляндии

STJERNA v FINLAND
Ser A No 299-B, решение ЕСПЧ от 25 ноября 1994 г.

S. ходатайствовал об изменении своей фамилии на другую, которую долго носили его предки, умершие более двухсот лет назад, и составную часть которой составляет его нынешняя фамилия. Он утверждал, что и он сам, и другие члены его семьи всегда считали несправедливым носить только часть первоначальной фамилии и что нынешняя фамилия порождает практические трудности, так как имеет старую, мало известную и трудно произносимую шведскую форму. Из-за этого ее часто писали с ошибками, и это приводило к задержкам в доставке почты. S. утверждал также, что его фамилия служила поводом для уничижительного прозвища. Консультационная комиссия по именам рекомендовала отклонить ходатайство, так как предок S. жил очень давно, а предлагаемая фамилия порождала бы точно такие же неудобства, как и нынешняя. Окружной административный совет посчитал недоказанным, что предки S. носили предлагаемую фамилию как "установившеюся" (одно из трех условий, при которых может быть разрешено изменение фамилии), так как первый из его предков, носивший нынешнее имя, родился вне брака в 1764 г.. Совет постановил что, поскольку предки S., носившие предлагаемую фамилию, жили очень давно, менять нынешнюю фамилию S. на фамилию предков нецелесообразно. По апелляции верховный административный суд отметил, что предлагаемую фамилию нельзя считать "установившейся" фамилией предков S., поскольку его предок родился в 1764 г. и был незаконнорожденным сыном лица, носившего данную фамилию. Суд постановил, что, с учетом этих обстоятельств и доводов, представленных советом, для изменения решения последнего нет оснований. В справочнике финских фамилий перечислено около 7 000 имен, вышедших из употребления, и еще 2 000 имен, основанных на распространенных именах существительных и названиях местностей. S. жаловался по поводу отказа в разрешении поменять фамилию и Комиссия не установила нарушения ст. 14, взятой совместно со ст. 8 или (12–9) ст. 8.

Суд постановил, что:

1) не может признать в качестве довода, что изменение фамилии необходимо заявителю для того, чтобы укрыться от его бывшего коллеги, подвергающего заявителя угрозам и преследованиям, так как данный довод не был выдвинут перед Комиссией и не был обоснован;

2) так как фамилия служит средством отождествления личности и звеном связи с семьей, она имеет отношение к личной и семейной жизни человека;

3) в отличие от ходатайств об изменении фамилии, отказ в разрешении принять новую фамилию необязательно должен рассматриваться как вмешательство в право на уважение личной жизни, однако в тех случаях, когда общественные интересы не перевешивают подлинных причин предполагаемого изменения, этот отказ может составить нарушение связанных с ним вполне определенных позитивных обязанностей;

4) приписываемые трудности написания и произношения фамилии S. не могут проявляться чаще или быть сколько-нибудь более существенными, чем испытываемые значительным числом людей, которые теперь перемещаются между странами Европы, и поэтому нет никакого основания для вывода, что новая фамилия не создаст аналогичных практических трудностей;

5) уничижительное прозвище не представляет собой характерную особенность фамилии S., так как искажениям поддаются многие фамилии;

6) так как предок, носивший выбранную им фамилию, жил столь давно, придавать такого рода связям особое значение невозможно, и если S. готов принять новую фамилию или указать какую-либо из уже не употребляемых, для этого существует масса возможностей;

7) таким образом, отказ в разрешении на изменение не составлял нарушения ст. 8;

8) поскольку нет никакого основания считать, что, если бы предок S. был законнорожденным и принял существующую ныне фамилию по другой причине, решение было иным, и так как причина отказа, по-видимому, объективна и правомерна, нарушения ст. 14, взятой совместно со ст. 8, не допущено.

Комментарий. Своим решением, что выбранная тем или иным лицом фамилия служит средством отождествления личности и как таковое защищается ст. 8, Суд подтвердил мнение, принятое в деле Burghartz v Switzerland (Interights Bulletin, 1995, № 9 p. 115). Однако в том деле основное внимание привлекала не возможность отказа в выборе конкретной фамилии вследствие ее особенностей, а вопрос о том, могут ли правила, разрешающие какое-либо изменение, обеспечивать равное отношение к супружеской чете. Хотя S. выдвинул различные соображения, объясняющие, почему его предлагаемая новая фамилия лучше его нынешней, Суд не посчитал их достаточно убедительными, чтобы придать им преимущественное значение перед теми широкими пределами права на оценку, которое предоставлено государственным властям в данной области. Такие широкие права предоставлены им, по-видимому, просто из-за того, что подходы, фактически принятые государствами, не дают единого общего основания для каких-то оценок, – некоторые государства вообще не налагают никаких ограничений на выбор фамилии. Вполне возможно, что фамилия, которую S. хотел принять(Tavastsjerna), мало отличается от существующей, и с ней были бы связаны почти те же трудности, но в решении Суда ясно не выражено, достижению каких важных общественных целей служил отказ. В лучшем случае он, по-видимому, соответствовал одной из трех целей, конкретно отмеченных Судом, а именно, связи носителей фамилии с семьей (две другие – правильность регистрации населения и к обеспечение средств отождествления личности), но у S. имелась связь, пусть отдаленная, и с предками, которые когда-то эту фамилию носили, и, по-видимому, принятие заявителем этой новой фамилии не создавало угрозы неудобства ни для кого из остальных членов семьи. Причина для изменения фамилии, которую S. изложил только Суду, была по вполне понятным причинам, признана неприемлемой (ср. ниже с подходом, принятым в деле Lopez Ostra v Spain, которое касалось длившегося нарушения), но вряд ли и она обеспечила бы заявителю более благоприятный исход дела. S. мог бы указать на нарушение ст. 14, взятой совместно со ст. 8, если бы отказ базировался на том факте, что его связь с предками была результатом внебрачного рождения, однако Суд принял в качестве мотивации неупотребимость фамилии. Судья Вильдхабер (Wildhaber) в совпадающем мнении изложил ряд разумных соображений по поводу предполагаемой дихотомии отрицательных и положительных обязанностей, налагаемых ст. 8 (Суд отнес вопрос об именах к последней категории), и, по-видимому, поставил под сомнение принятое в практике Суда допущение, что первые имеют приоритет перед вторыми. Это важно, поскольку сфера жизни ограничивается вмешательствами со стороны государства и может потребоваться какая-то компенсирующая положительная мера, обеспечивающая адекватную защиту. Однако он не посчитал, что это как-то повлияет на исход дела S.

Дело Фридл против Австрии

Friedl v Austria
Ser A No305-8, решение ЕСПЧ от 31 января 1995 г.

F. организовал и принял участие в проходившей в подземном переходе демонстрации, которая продолжалась несколько дней и послужила поводом для жалоб пешеходов в адрес властей. На седьмой день после начала демонстрации полиция потребовала от демонстрантов удалиться и, после того, как те отказались немедленно подчиниться, записала их имена. Полиция произвела также фотографирование и видеозапись этих действий. F. заявил, что его сфотографировали отдельно, но австрийская сторона настаивала, что не предпринималось попыток идентифицировать фотографии демонстрантов и что информация о личности и фотографии не вводились в систему обработки данных. Она заявила также, что, как правило, досье и фотографии, касающиеся демонстраций, уничтожаются через десять лет после их последнего просмотра. Конституционный суд постановил, что не обладает юрисдикцией в отношении фотографирования демонстраций. F. жаловался на его фотографирование, на установление его личности, регистрацию сведений о его личности и отсутствие действенного средства правовой защиты в отношении этих действий. Комиссия, признав последнюю жалобу недопустимой, не установила нарушения ст. 8 или (14–9) ст. 13 в отношении фотографирования и хранения фотографий, но (19–4) установила нарушение ст. 13 в отношении сбора и регистрации персональных данных. В дальнейшем австрийская сторона решила выплатить F. 148 787,60 австрийских шиллингов в качестве возмещения ущерба и в счет оплаты гонорара адвокатам и судебных издержек, а также уничтожить фотографии, включая негативы, и F. признал спор по своей жалобе урегулированным.

Суд постановил исключить жалобу из списка дел, требующих рассмотрения, так как никакие соображения публичной политики не требовали ее разбирательства.

Комментарий. Хотя фотографирование людей в общественном месте может и не считаться вторжением в их личную жизнь, хранение фотодосье (подобно хранению других личных данных) может признаваться таковым (см., например, дело Gaskin v. United Kingdom, Ser A No 160). Однако это действие вполне может оправдываться необходимостью предотвращения преступлений или интересами государственной безопасности. Тем не менее, отсюда не обязательно следует, что было бы оправдано хранение этого материала в течение неопределенного срока и (как это имело место в деле о наблюдении и прослушивании – см. дело Klass v Federal Republic of Germany, Ser A No 28) понадобятся какие-то гарантии против его использования недопустимым образом. Нет ничего удивительного, что Суд усмотрел нарушение ст. 13, так как у F. не было никакой уверенности, что материал не будет храниться или использоваться в неблаговидных целях. Возмещение ущерба и уничтожение фотографий удовлетворили требования F., в то время как учреждение независимых административных судебных органов, полномочных разбирать жалобы, подобные первоначально поданной F. [во внутригосударственные суды], удовлетворяло более широкие общественные интересы, и потому изъятие жалобы из списка дел было вполне уместным.

Дело Греческие нефтеперерабатывающие заводы

"Стрэн" и Стратис Андреадис против Греции

STRAN GREEK REFINERIES
and STRATIS ANDREADIS v GREECE
Ser A No 301-B, решение ЕСПЧ от 9 декабря 1994 г.

Второй заявитель заключил договор с военной хунтой на строительство нефтеперерабатывающего завода компанией (первым заявителем), в которой он должен был быть единственным акционером. Однако после того, как военная хунта не завершила экспроприацию необходимой для завода земли, дальнейшие работы по его строительству были запрещены. По закону от 1975 г., касавшемуся договоров, заключенных хунтой в 1977 г., действие договора было прекращено как наносящего ущерб национальной экономике. Компания возбудила в ноябре 1978 г. иск против правительства за нарушение его обязательств в период действия договора с требованием вернуть ранее внесенный компанией залог и возместить уплату различных сборов. Суд по гражданским делам в сентябре 1979 г. отклонил попытку властей оспорить его полномочия в пользу арбитража и предписал провести различные следственные действия. Несмотря на это решение, власти в июне 1980 г. обратились с ходатайством в арбитраж. В следующем месяце был учрежден суд, который установил, что обладает юрисдикцией по разрешению этого спора. В феврале 1984 г. этот суд вынес решение, что власти несут ответственность за 70% понесенных компанией убытков и незаконно удерживают внесенный компанией залог. Попытка властей отменить это арбитражное решение была в апреле 1985 г. отклонена судом первой инстанции, а в ноябре 1986 г. – по апелляции. В ожидании решения по апелляции в кассационный суд компания в феврале 1987 г. приостановила отзыв своего первого гражданского иска (чтобы возбудить иск о возвращении залогового взноса). В мае 1987 г. обеим сторонам было передано заключение судьи-докладчика кассационного суда, которое было в пользу компании. Введенный в силу в том же месяце закон, касавшийся в первую очередь газовых и нефтяных концессий, содержал положение, в котором предусматриваемое законом от 1975 г. прекращение действия договоров распространялось и на содержавшиеся в них арбитражные оговорки, отменялось исполнение связанных с ними решений и прекращалось всякое судопроизводство по искам, возбужденным на основании таких договоров. После подтверждения кассационным судом в марте 1989 г. конституционности этих положений решение, вынесенное в ноябре 1986 г., было аннулировано, а в феврале 1994 г. было объявлено недействительным арбитражное решение. Заявители жаловались на разбирательство дела, продолжительность разбирательств и на воздействия закона на их имущество. Комиссия установила нарушение ст. 6(1) в отношении разбирательств дела, но (12–2) не в отношении продолжительности разбирательств, и нарушение ст. 1 Протокола № 1. Греческая сторона возражала, отметив, что, если бы заявление об отзыве гражданского иска было отклонено, иск был бы рассмотрен и заявители могли обратиться в суд с жалобой на несовместимость закона с конституцией и с ЕКПЧ, если же заявление было бы удовлетворено, заявители имели возможность предъявить новый иск.

Суд постановил, что:

1) в отношении предварительного возражения действует процессуальный отвод, так как оно не было достаточно ясно выдвинуто перед Комиссией и именно правительство вначале оспаривало юрисдикцию обычных судов;

2) так как из-за "имущественного" характера права заявителей, признанного арбитражным решением, оно (независимо от его характера в системе греческого законодательства) становится "гражданским правом", исход разбирательств дела об отмене этого решения имел решающее значение для определения этого права, таким образом здесь применима ст. 6 (1);

3) введение в действие закона представляло собой поворотный момент в ходе разбирательств, которые до этого складывались не в пользу государства, и произошло это вскоре после того, как судья-докладчик рекомендовал отклонить апелляцию правительства;

4) соответствующая статья закона была дополнительным положением, фактически, нацеленным против компании-заявителя;

5) хотя видимость правосудия была сохранена и заявители не жаловались на лишение возможности подготовить дело, текст статьи закона и первое решение кассационного суда фактически исключали любое судебное разбирательство, и это решение, после того как его конституционность была подтверждена на пленарном заседании суда, стало неизбежным;

6) так как вмешательство государства было таким, что решающим образом обеспечило благоприятный для него исход разбирательств дела, в котором оно выступало как одна из сторон, – допущено нарушение ст. 6 (1);

7) хотя необходимо учитывать состояние разбирательств дела к моменту выступления Греции с заявлением в соответствии со ст. 25, однако при определении обоснованности промежутка времени, прошедшего после этой даты, можно было принимать во внимание только разбирательства, касающиеся юридической действительности арбитражного решения;

8) учитывать следовало весь период времени до момента судебного решения, провозглашавшего арбитражное решение недействительным;

9) продолжительность разбирательств дела судом первой инстанции и апелляционным судом критики не вызывает, а продолжительность прохождения дела в кассационном суде оправдывалась необходимостью принимать во внимание закон и необходимостью передачи дела на пленарное заседание суда;

10) таким образом, в этом отношении ст. 6 (1) не была нарушена;

11) так как арбитражное решение было окончательным и обязывающим, оно предоставляло заявителям право на присужденную сумму, и, несмотря на возможность его аннулирования, это право составляет имущество в смысле ст. 1 Протокола № 1;

12) так как закон объявил решение недействительным и не подлежащим исполнению, а перспективы на успех оспаривания конституционности были минимальными, имело место вмешательство в право собственности заявителей;

13) хотя прекращение действия договора, признанного вредным для экономических интересов Греции, было необходимым, объявление арбитражной оговорки недействительной и аннулирование арбитражного решения нарушали (в ущерб заявителям) баланс, который должен поддерживаться между защитой права собственности и требованиями, связанными с государственными интересами, и составляли нарушение ст. 1 Протокола № 1;

14) заявители обладают правом на выплату им сумм, предусмотренных арбитражным решением, и простых 6% от этих сумм за время с февраля 1984 г. до даты вынесения решения;

15) в их пользу следует присудить выплату 125 000 фунтов стерлингов в возмещение их расходов и судебных издержек, оцененных по справедливости, однако в дополнительных претензиях следует отказать, поскольку намерение предъявить их не было письменно зафиксировано.

Комментарий. Игнорируя характер договора между компанией и греческим правительством и целиком сосредотачиваясь на имущественном характере арбитражного решения, Суд демонстрирует свой обычный прагматический подход к концепции "гражданских прав" в рамках ст. 6. Аналогичный реализм обнаруживает и оценка законодательного вмешательства в разбирательства дела, которые еще проходили в судах. Так как вмешательство делало благоприятный для правительства исход неизбежным, не играло роли, что формальная процедура оставалась справедливой, поскольку рамок для судебного разрешения спора уже не было. Вывод, что продолжительность разбирательств не была чрезмерной, не расходится по своим принципам с другими решениями по этому вопросу, однако полностью весь период времени был учтен для разбирательств всего лишь в одном суде. Для объяснения такого способа счета Суд сослался на необходимость отделить время, требуемое для передачи вопроса на пленарное заседание суда, где закон признается неконституционным. Хотя при изолированном подходе это и понятно, но, в конечном счете, Суду, возможно, рано или поздно придется не просто выяснить, насколько быстро осуществляются отдельные компоненты сложной процедуры, но и решить, не требует ли от него ст. 6 оценить приемлемость подобной громоздкой процедуры в целом. То обстоятельство, что арбитражное решение еще могло быть аннулировано, не изменяло права, порожденного присуждением к выплате указанных сумм, и поэтому к нему можно относиться как к имуществу. Ясно, что закон, сделав это право неисполнимым, тем самым его нарушил, а возможность преуспеть с гражданским иском была настолько отдаленной, что ее не следовало принимать в расчет как неисчерпанное средство защиты. Суд был вполне осведомлен об обстоятельствах, в которых заключался договор, но не был готов признать их достаточным основанием для отмены всего, о чем тогда договорились. Он, в частности, специально отметил экономический характер договора – на договор, прямо способствующий поддержанию диктаторского режима, он мог бы отреагировать и по-иному. Однако в данном случае правительство заботилось о защите чисто экономических интересов и Суд не видел никаких оснований при оценке достигнутого баланса между конфликтующими интересами отклоняться от международных норм, регулирующих договоры не граждан с государствами, а именно – считал возможным одностороннее прекращение действия договора при условии выплаты компенсации. Действительно, Суд отметил, что этот принцип и был реализован в законодательстве Греции. Хотя Суд настаивал на полной выплате присужденной суммы (плюс проценты), он не дал никакого объяснения, насколько уместно такое решение, если учесть состояние экономики Греции и то обстоятельство, что, когда дело затрагивает экономические реформы и социальную справедливость, выплат в полном объеме не требуют (см. дело James v United Kingdom, Ser A No 98). Определенно, и меньшая сумма показалась бы уместной, если бы только греческая сторона грубо не нарушила ею же избранную процедуру. По отношению к предварительному возражению, касавшемуся исчерпания внутренних средств правовой защиты, Суд занял весьма жесткую позицию, придерживаясь давно устоявшегося взгляда, что не его дело исправлять недостатки в заявлениях государства-ответчика. Этот взгляд тем более уместен в данном случае, если учесть, что государственные власти вначале оспаривали юрисдикцию судов по гражданским делам и выступали в пользу арбитража. Суд подтвердил свое нежелание признавать претензии на возмещение расходов, предъявленные не в срок (см. дело Vendittelli v Italy, Interights Bulletin 1995, p.114).

Отказ осуществить принудительное выселение необоснован –

ст. 1 Протокола № 1 к ЕКПЧ

Дело Сколло против Италии

SCOLLO v ITALY
Решение ЕСПЧ от 28 сентября 1995 г., Ser A No 315-C

В 1982 г. S. купил квартиру, которая с 1962 г. сдавалась в наем V., причем срок ее аренды на основании различных законов был продлен до 31 декабря 1983 г. Он известил V. о своем намерении по истечении срока аренды прекратить наем, и судебный чиновник назначил дату выселения на 30 июня 1984 г. Согласно закону 1982 г., который продлевал сроки аренды по уже заключенным оговорам до двух лет, выселение было позднее отложено до 31 октября 1984 г., но V. оставался в квартире и после этого срока. S. начал процедуру правоприменения, потребовав, чтобы V. покинул помещение. Однако, когда прибыл судебный пристав, V. отказался покинуть квартиру в назначенный срок, а по декрету (принятому в связи с нехваткой жилья) выселения откладывались до 30 июня 1985 г. После этого до октября 1986 г. судебный пристав девять раз безуспешно пытался выселить V., но вышел декрет, вновь откладывавший принудительные выселения до 31 марта 1987 г. Этот декрет не действовал в тех случаях, когда выселение предписывалось из-за задолженности по арендной плате или когда арендодателю срочно требовалось вернуть квартиру для собственного проживания. В таких случаях префект мог предоставить для осуществления выселения помощь полиции. В ноябре 1987 г. S. официально заявил, что ему необходимо вернуть квартиру, чтобы жить в ней вместе с семьей, и потребовал первоочередного разбирательства своего дела. В промежутке между апрелем 1987 г. и февралем 1988 г. предпринимались дальнейшие безуспешные попытки выселить V. Затем вошли в силу новые законы, откладывавшие принудительные выселения до 30 апреля 1989 г. После этого судебный пристав восемнадцать раз безуспешно пытался заставить V. выехать, а адвокат S. дважды писал в префектурную комиссию, учрежденную на основании закона 1989 г. для вынесения решений по делам, которые требуют наиболее срочной помощи полиции. Отмечалось, что данное дело обладает приоритетом, так как V. перестал полностью вносить арендную плату, и что S. (который был диабетиком, на 71% потерял трудоспособность и не имел работы) нуждается в этой квартире, особенно в связи с тем, что не может поселиться в другой квартире, также купленной в тот год, потому что там требуются большие ремонтные работы. S. возбудил также судебное дело, настаивая, что отсрочка принудительного выселения к его делу применима, однако после того, как V. в феврале 1990 г. выплатил весь долг, разбирательство дела было отменено. S. вернул свою квартиру после еще одного визита судебного пристава в январе 1995 г. Комиссия установила (21–2) нарушение ст. 1 Протокола № 1, но не сочла необходимым (22–2) исследовать жалобу на нарушение ст. 6(1).

Суд постановил, что:

1) хотя S. ссылался также на положения ст. 14, взятые совместно со ст.1 Протокола № 1, и на положения ст. 6 (1) в отношении доступа к суду, эти жалобы выходят за рамки данного дела как они определены решением о допустимости;

2) тот факт, что исполнение назначенных мер означало сохранение за арендатором права занимать квартиру, составляет контроль над использованием собственности, к которому применим второй абзац Протокола № 1;

3) декреты об отсрочке выселения преследовали законную цель защиты интересов арендаторов с низкими доходами и предотвращения нарушений общественного порядка;

4) хотя у S. не было неотложной нужды в возврате своей собственности в течение всего рассматриваемого периода, не было предпринято никаких мер и тогда, когда ситуация удовлетворяла условиям принудительного выселения, и S. получил обратно свое имущество лишь потому, что арендатор выехал по собственной воле;

5) таким образом, ограничения на пользование S. своей квартирой, вызванные подобным бездействием, противоречат требованиям второго абзаца Протокола № 1 и составили нарушение ст. 1;

6) если даже процедура право применения в строгом смысле слова и не проводилась, ст. 6 (1) применима в том отношении, что цель этой процедуры заключалась в улаживании спора между S. и его арендатором;

7) рассматриваемый период времени начался, когда арендатор был вызван к судебному чиновнику, и закончился, когда тот освободил квартиру;

8) несмотря на практические трудности в осуществлении большого числа попыток выселения, S. не жалел никаких усилий для достижения цели, и инертность властей навлекает ответственность на итальянскую сторону;

9) продолжительность разбирательств была чрезмерной, что составило нарушение ст. 6 (1);

10) поскольку от S., нельзя требовать возбуждения иска против своего арендатора по оплате вознаграждения судебному приставу и гонорара адвокату при проведении процедуры право применения, в его пользу следует присудить выплату 13 634 280 лир в возмещение материального ущерба;

11) в его пользу следует также присудить выплату 30 млн. лир в возмещение нематериального вреда и 14 280 000 лир в возмещение расходов и судебных издержек.

Комментарий. Суд не признал, что неисполнение приказа о проведении выселения фактически означало экспроприацию, что почти определенно требовало бы и признания необходимости компенсации. Вместо этого ситуацию определили как контроль над пользованием, который следует оценивать с точки зрения справедливости баланса между интересами S. и интересами общества – такой баланс, в соответствии с установившейся практикой, может быть установлен без всякой необходимости выплачивать компенсацию. На решение Суда о том, что контроль над выселениями преследовал законную социальную цель, понятным образом повлияла перспектива широкомасштабной бездомности. Однако когда дело дошло до оценки соразмерности такого вмешательства, Суд сосредоточил внимание лишь на его последствиях для S. при сложившихся его личных обстоятельствах, а не на уместности такого вмешательства как средства решения проблемы. S. выиграл дело потому, что оно подпало под установленные законом условия принудительного правоприменения, а власти, несмотря на это, никак не реагировали на его просьбы о содействии в осуществлении выселения, собственность же была возвращена ему вследствие того, что арендатор выехал по собственной воле. Суд не поставил под сомнение ни допустимость неисполнения распоряжений о выселении вообще, ни использование подобного средства как составной части политики решения жилищной проблемы. Хотя эти меры считались чрезвычайными, тем не менее, к ним прибегали в течение более 40 лет, и в отношении их приемлемости был бы уместен и более критический подход. Возможность выбора какого-то иного курса, который не посягал бы на права личности, определенно не анализировалась и не приводилось никаких указаний, что где-то существует иной подход к тому, что Суд охарактеризовал как "почти всеобщую проблему современного общества". Сомнительно также, чтобы меры, действовавшие в продолжение рассматриваемого периода времени, можно было признать приемлемой реакцией на чрезвычайные обстоятельства, как это трактуется в ст. 15. Хотя процедуры правоприменения в их строгом смысле в данном деле, возможно, и не проводились (ср. с делом Silva Pontes v Portugal – Interights Bulletin, 1995, № 9, p.121), задержку в осуществлении выселения Суд правомерно приписал административным властям, за действия которых ответственность пришлось возложить на итальянскую сторону.

Отсрочка выполнения распоряжений о выселении служила

интересам общества – ст. 1 Протокола № 1 к ЕКПЧ

Дело Спадеа и Скалабрино против Италии

SPADEA AND SCALABRINO v ITALY
Решение ЕСПЧ от 28 сентября 1995, Ser A No 315-B

Заявители купили две квартиры, чтобы в них поселиться, и известили проживавших в них съемщиков (пожилых женщин со скромными средствами, которые просили городской совет предоставить им квартиры с низкой арендной платой), что по окончании срока аренды им следует выехать. Эти извещения были официально утверждены судебным чиновником, который назначил дату выселения на 31 декабря 1984 г., но, в соответствии с декретом 1985 г., исполнение этого предписания было впоследствии отсрочено до 31 января 1986 г. Заявители в 1986 г. трижды безуспешно пытались добиться выселения жильцов, а на основании декрета 1986 г. осуществление выселений откладывалось до 31 марта 1987 г. С тех пор и до 31 марта 1988 г. помощь полиции в осуществлении выселения могла предоставляться при наличии у домовладельцев неотложной необходимости возвращения собственности или при просрочке задолженности по квартплате, но в этом случае – только по распоряжению префекта. В продолжение этого периода времени судебный пристав шесть раз безуспешно пытался привести в исполнение судебные приказы о выселении. Двумя декретами, принятыми в 1988 г., осуществление выселений было вновь отложено до 30 апреля 1989 г. В феврале 1988 г. заявители были вынуждены купить другую квартиру. Одна из съемщиц в августе 1988 г. умерла, а вторая в октябре 1988 г. выехала. Издание этих декретов побуждалось нехваткой жилья в некоторых городах, истечением к тому времени сроков аренды большого числа квартир и желанием дать съемщикам возможность подыскать новые приемлемые помещения или получить субсидируемое жилье. Прежняя жилищная политика основывалась на замораживании квартплаты и продлении действия договоров аренды. К нежилым помещениям декреты об отсрочке выселений не применялись. Заявители жаловались на вмешательство в право собственности, на дискриминацию в отношении владельцев одного определенного вида недвижимого имущества и на отсутствие какой-либо формы надзора над осуществлением дискреционных полномочий префекта. Комиссия, признав последнюю жалобу недопустимой, не установила нарушения (21–2) ст. 1 Протокола № 1 или (22–1) нарушения ст. 14 ЕКПЧ, взятой совместно со ст. 1 Протокола № 1. Представители государства возражали, что заявители не оспорили конституционность декретов в мировом суде и не оспорили решения префекта о [не]предоставлении помощи полиции в осуществлении выселения.

Суд постановил, что:

1) хотя заявители ссылались на ст. 6 (1), данная жалоба выходит за рамки настоящего дела как они определены в решении о допустимости;

2) так как только суды вправе передать вопрос в конституционный суд, надзор за конституционностью закона не представляет собой средства правовой защиты, подлежащего исчерпанию в терминах ст. 26;

3) так как в отношении заявителей условия предоставления помощи полиции не удовлетворялись, судебное оспаривание ее отказа не имело перспектив на успех;

4) поэтому предварительное возражение следует отклонить;

5) тот факт, что исполнение назначенных мер означало сохранение за арендатором права занимать квартиру, составляет контроль над использованием собственности, к которому применим второй пункт ст. 1 Протокола № 1;

6) декреты, откладывающие выселение, преследовали законную цель защиты интересов съемщиков с низкими доходами и предотвращения нарушений общественного порядка;

7) принимая во внимание, что a) единственное основание для выселений состояло в истечении сроков аренды, b) ни одно из условий, допускающих исключения из общей отсрочки исполнения решений, не было применимо к данной ситуации и c) съемщики обращались к городским властям с просьбой о предоставлении им квартир с низкой арендной платой, – отсутствовали основания считать декреты несоразмерными преследуемой цели и потому нарушения ст. 1 Протокола № 1 не допущено;

8) с учетом цели, состоящей в защите съемщиков в условиях нехватки жилья, и различного характера использования рассматриваемых видов собственности, различие в отношении к владельцам жилых помещений и к владельцам нежилых помещений было объективным и правомерным;

9) таким образом, нарушения ст. 14, взятой совместно со ст. 1 Протокола № 1 не было.

Комментарий. В оценке соразмерности контроля, осуществленного по отношению к заявителям, данное решение исходит из тех же мотивов, что и в деле Scollo v Italy (см. выше). Однако в настоящем деле не признано никаких личных обстоятельств, обосновывающих приоритетность требования их вселения в принадлежащие им помещения. При сопоставлении их интересов с интересами общества расходы на приобретение другой квартиры особо существенным фактором не посчитали, и продолжительность прошедшего периода времени не привлекла никакого внимания. Как и в решении по делу Scollo, никак не оценивалась правомерность того очевидного факта, что власти в течение нескольких десятилетий не решили проблему, лежащую в основе всей ситуации. Представляется, что четыре года, уходящие на то, чтобы вернуть свое имущество, – чрезмерная жертва, которую требуют от частного лица ради решения общественной проблемы. Учитывая одну лишь нехватку жилья, трудно отрицать наличие рационального основания для различного подхода к жилой и нежилой недвижимости.

Требование расторгнуть договор найма жилого помещения может быть

удовлетворено при условии острой необходимости владельца

в жилье – ст. 8 ЕКПЧ

Дело Велоса Баррето против Португалии

VELOSA BARRETO v PORTUGAL
Решение ЕСПЧ от 21 ноября 1995 г. Ser A No 334

До своей женитьбы в 1979 г. V. проживал со своими родителями, а после нее он, его жена и их сын жили в доме с четырьмя спальнями, который снимали родители его жены. В этом доме также время от времени останавливались один из братьев жены и ее тетки. В 1982 г. в наследство от своих родителей V. получил дом, который с 1964 г. сдавался в аренду Е. В 1983 г. V. обратился в суд с требованием расторгнуть договор найма на том основании, что он и его жена нуждаются в жилье. В марте 1989 г. суд первой инстанции, принимая во внимание а) состояние помещения, в котором он живет; b) то, что брат и тетки его жены выехали из этого помещения; с) то, что его отношения с родителями жены не были постоянно напряженными и конфликтными, решил, что V. не доказал, что сам нуждается в жилье, что является условием освобождения принадлежащего ему помещения. В октябре 1990 г. это решение было поддержано апелляционным судом, который нашел, что число спальных комнат в доме достаточно для размещения всех членов семьи и что отношениям V. с его женой ничего не угрожает и они не живут в состоянии невыносимого напряжения. V. подал жалобу на невозможность восстановить право собственника на принадлежащий ему дом, и Комиссия (Вторая палата) установила (9-3) нарушение ст. 8, но не нашла нарушения ст. 1 Протокола №1.

Суд постановил, что:

1) хотя решение, по поводу которого приносится жалоба, действительно препятствует проживанию V. в принадлежащем ему доме, действенная защита права на уважение личной и семейной жизни не требует, чтобы у каждой семьи был отдельный дом и чтобы домовладелец при любых обстоятельствах был вправе вернуть себе сданную в аренду собственность;

2) [внутреннее] законодательство было использовано с законной целью социальной защиты съемщиков, экономического благосостояния страны, защиты прав и свобод других лиц;

3) расторжение договора найма может иметь место при условии, что владелец сам нуждается в жилом помещении, чтобы там жить;

4) нет оснований считать, что внутригосударственные суды, которые решили, что утверждение владельца о существовании такой потребности не доказано, действовали произвольно или безосновательно или уклонились от своей обязанности найти разумный компромисс между сталкивающимися интересами сторон;

5) ограничение права V. расторгнуть договор найма представляло собой акт контроля над использованием принадлежащего ему имущества, преследующий законную цель в рамках реализации социальной политики;

6) (8-1) принимая во внимание, что V. не жалуется на нарушение ст.1 Протокола № 1 и, соответственно, не приводит аргументов, подтверждающих ее нарушение, а также b) соображения, содержащиеся в п. 4) данного решения, Суд считает, что ст. 1 Протокола № 1 не нарушена.

Комментарий: Решение Суда опирается на прецеденты, созданные делами Scollo v Italy и Spadea and Scalabrino v Italy (см. выше), в которых права владельца помещения ограничивались с тем, чтобы справиться с нехваткой жилья. В данном деле аргумент о нарушении права на уважение семейной жизни дополнял довод о нарушении прав собственности, и хотя очевидно, что отказ в праве доступа к собственному дому может быть сопряжен с нарушением ст. 8 (дело Gillow v United Kingdom, Ser A No 119), Суд правомерно считает, что данная статья не предполагает в качестве меры защиты права на уважение семейной жизни права каждой семьи на отдельный дом или права домовладельца в любой момент требовать возврата сданного в аренду дома. Однако представляется, что Суд уделил больше внимания тому, справедливо ли внутригосударственные суды определили истинную потребность V. в жилье, чем тому, обоснован ли закон, ограничивающий право собственника пользоваться своим имуществом. Как и в делах против Италии, здесь не было уделено достаточного внимания тому, сделало ли государство все от него зависящее, чтобы удовлетворить потребность в жилье иными способами. Представляется, что только судья Гочев (Gotchev) в своем особом мнении выразил понимание трудностей, которые возникают в семейной жизни V. в связи с тем, что ему приходится жить с родителями жены. Он также признал, что V. заставляют в общественных интересах переносить несоразмерные трудности, и такое положение несовместимо с требованиями ст. 1 Протокола № 1. Удивительно, что V. не жаловался на нарушение ст. 6, поскольку суду первой инстанции понадобилось шесть лет, чтобы решить дело не в его пользу.

Страна временного пребывания родителей может отказать ребенку

в разрешении присоединиться к ним – ст. 8 ЕКПЧ

Дело Гул против Швейцарии

GUL v SWITZERLAND
Решение ЕСПЧ от 19 февраля 1996 г.

G., гражданин Турции, прибыл в Швейцарию в 1983 г. и попросил там политического убежища. В Турции у него остались жена и два сына, Т. и Е. (в возрасте одиннадцати лет и трех месяцев, соответственно). В 1987 г. его жена была доставлена в Швейцарию для срочной медицинской помощи, поскольку во время приступа эпилепсии получила сильные ожоги и не могла получить надлежащего лечения по месту проживания. На следующий год она родила дочь N, которая была помещена в приют, поскольку мать не была в состоянии обеспечить уход за ней. В 1989 г. ходатайство G. о предоставлении ему политического убежища было отклонено, так как он не смог доказать, что лично явился жертвой преследований, и от него потребовали покинуть страну. Однако позднее, учитывая длительность пребывания его в Швейцарии и слабое здоровье его жены, он получил временный вид на жительство по гуманитарным основаниям. Такое разрешение, в отличие от обычного вида на жительство, может быть аннулировано в случае нарушения общественного порядка. После того, как G. узнал, что апелляция по поводу отказа о предоставлении политического убежища имеет очень мало шансов на успех, он отозвал ее. До 1990 г. он работал в ресторане, потом заболел и получал пенсию как частично нетрудоспособный, а также дополнительное пособие на жену Е. и на N. В тот же год G. обратился в Департамент полиции по делам иностранцев с просьбой разрешить Т. и Е. въезд в страну. Ему было в этом отказано на том основании, что его квартира не отвечает требуемым нормам и он не располагает средствами, необходимыми для их содержания. Т. также сообщили, что он не может получить вид на жительство в рамках правил о воссоединении семей, так как ему уже исполнилось восемнадцать лет. Апелляция G. [против этого решения] была отклонена в 1991 г. по тем же мотивам, а также потому, что у него имелся лишь временный вид на жительство и из-за нежелательности разделения братьев, поскольку Т. присматривал за Е. В 1993 г. еще одна апелляция G. была признана неприемлемой. Власти Швейцарии утверждают, что G. несколько раз навещал Е., а из статьи в турецкой газете стало известно, что G. и его жена в 1995 г. посещали эту страну. G. жаловался, что Е. не может регулярно ходить в школу из-за ограниченных материальных возможностей отца G. Договор о социальном обеспечении между Турцией и Швейцарией предусматривает, что социальные выплаты, предусмотренные в одной стране, должны выплачиваться и в другой стране, и G. получал бы в Турцию свою пенсию и половину сумм на содержание своей семьи. G. жаловался на отказ разрешить Е. и Т. воссоединиться с ним в Швейцарии. Комиссия, которая сочла, что его жалоба в отношении Е. приемлема, установила (14-10) нарушение ст. 8.

Суд постановил, что:

1) хотя G. выехал из Турции, когда Е. было только три месяца, и хотя его жена выехала в связи с несчастным случаем, когда Е. было четыре года, – как только G. получил вид на жительство, он обратился за разрешением на въезд в Швейцарию для Е., несколько раз обращался с этим же в суды и неоднократно посещал Турцию;

2) поэтому нельзя утверждать, что семейные узы были разорваны;

3) государство имеет право контролировать доступ иностранцев на свою территорию, и ст. 8 не может рассматриваться как налагающая на государство обязательство учитывать пожелания супружеских пар в отношении выбора страны, в которой они хотели бы вести семейную жизнь, или обязательство разрешать воссоединение членов семьи на территории этой страны;

4) G. покинул Е. по своей воле, он не смог доказать, что был жертвой политических преследований;

5) его посещения Турции свидетельствуют, что, каковы бы ни были первоначальные причины его ходатайства о предоставлении ему политического убежища, эти причины уже не актуальны;

6) в Турции он мог бы получать свою пенсию по инвалидности и половину пособия, которое получал на содержание своей жены, Е., и их дочери;

7) не доказано, что жена G. не могла получать необходимую ей медицинскую помощь в Турции, и она была в состоянии посетить эту страну в 1995 г.;

8) хотя G. и его жена пребывают в Швейцарии на законных основаниях, у них есть только временный вид на жительство, который может быть аннулирован;

9) хотя семье было бы нелегко вернуться в Турцию, отсутствуют какие-либо препятствия для налаживания их семейной жизни в Турции, особенно если учесть, что Е. все время оставался там и, следовательно, вырос в культурной и языковой среде этой страны;

10) (7-2) учитывая эти обстоятельства, следует признать, что Швейцария не создавала препятствий для семейной жизни G., а следовательно, нарушение ст. 8 не имело места.

Комментарий: В решении по этому делу Суд следовал своей установившейся практике, рассматривая отношения между родителем и ребенком, родившимся в браке, как семейную жизнь, к разрыву которой нельзя относиться легко. Физического разлучения G. с двумя его сыновьями самого по себе недостаточно для того, чтобы считать семейные отношения прерванными, тем более если учесть, что он поддерживал с ними контакты и пытался вывезти их в Швейцарию. Это решение, однако, признает и за государством право контролировать въезд в страну иностранцев, что существенно ограничивает возможности воссоединения семей. То, что [для этой семьи] было бы нелегко вернуться в Турцию, не рассматривается Судом как веская причина, которая сама по себе, в отсутствие других причин, мешающих G. воссоединиться с сыном в Турции, могла бы заставить государство пренебречь своими интересами. Несомненно, что все было бы по-другому, если бы G. получил статус беженца, но отказ в предоставлении политического убежища не должен рассматриваться как очень важный фактор, учитывая озабоченность, высказанную другими судебными органами по поводу процесса принятия решений в Швейцарии (см. дело Alan v Switzerland (Interights Bulletin 1996, № 10, p.157). В данном деле, однако, существуют, как представляется, неопровержимые свидетельства того, что G. был в состоянии без труда вернуться в Турцию. Тем не менее, судьи Мартенс (Martens) и Руссо (Russo) в особом мнении предположили, что власти Швейцарии были настроены против G. потому, что считали недобросовестным его первоначальное ходатайство о предоставлении политического убежища. Тот факт, что G. мог бы получать в Турции причитающиеся ему социальные выплаты, также свидетельствовал, что его возращение в эту страну не было невозможным и с финансовой точки зрения. То, что Суд придал ограничивающим условиям, на которых G. и его жена были допущены в страну, большее значение, чем длительности срока их пребывания там, создает угрозу, что государства станут шире пользоваться этим способом, чтобы ограничить возможности воссоединения семей. Остается надеяться, что и в будущем это будет только одним из обстоятельств, которые Суд будет принимать во внимание. Из всей судебной практики Суд выделил дело Berrehab v the Netherlands (Ser A No 138) на том основании, что и там сын, который должен был въехать в страну, не родился в ней и не прожил в ней всю жизнь, аналогично и от G. можно ждать, что он выедет из страны и воссоединиться с сыном. Решение Суда, однако, не принимает во внимание положения дочери G., которая родилась в Швейцарии; возможно, Суд уделил бы этому большее внимание, если бы, как указывают судьи Мартенс и Руссо, она жила с G., а не в приюте, поскольку теперь он и его жена могут оставить ее в Швейцарии. Далее судьи объясняют, что решение Суда может в очень сильной степени повлиять на решение дел о воссоединении семей, когда один из членов семьи, выезжая в другую страну, оставляет в прежней своих детей (ср. ст. 12 Европейской конвенции о легальном статусе трудящихся-мигрантов, которая здесь непосредственно не применима). В их особом мнении также выражена готовность уделить больше внимания вопросу о медицинской помощи, в которой нуждается жена G. (в отличие от большинства Суда они сомневаются, что она доступна в Турции) и необходимости проявить сострадание, учитывая нетрудоспособность G. и болезнь его жены.

Последствия депортации не были бы несоразмерными – ст. 8 ЕКПЧ

Дело Буганеми против Франции

BOUGHANEMI v FRANCE
Решение ЕСПЧ от 24 апреля 1996 г.

В. родился в Тунисе и является гражданином этой страны. Во Францию он приехал в 1968 г. в возрасте 8 лет, там же проживают его родители и десять его братьев и сестер, из которых восемь родились во Франции. Список судимостей В. включает срок в десять месяцев (четыре из которых – условно) за кражу со взломом в 1981 г., два месяца – за нападение в 1983 г., штраф в 1 500 франков за вождение автомобиля без водительских прав и страховки в 1986 г. и три года заключения за сутенерство с отягчающими обстоятельствами в 1987 г. Год спустя после последней его судимости министр внутренних дел издал распоряжение о его депортации на основании того, что его пребывание в стране представляет угрозу общественному порядку. Распоряжение было выполнено в ноябре 1988 г., но В. вернулся во Францию и пребывал там нелегально. Его ходатайство об отмене распоряжения было отклонено в марте 1990 г.. В. обжаловал это решение в суде, но в декабре 1992 г. как суд первой инстанции, так и апелляционный суд отклонили его жалобу. В июле 1994 г. В. был арестован за нарушение общественного порядка, приговорен к трем месяцам тюремного заключения и в октябре того же года выслан в Тунис. Он утверждал, что сожительствует с S., гражданкой Франции, и в апреле 1994 г. формально признал отцовство ее ребенка, который родился в июне 1993 г. В июне 1994 г. S. письменно обратилась в Комиссию, утверждая, что В. являлся ее сожителем, а она – матерью его ребенка. Однако впоследствии она сообщила полиции, что а) жила с В. в течение года до декабря 1993 г., и он жил на ее содержании, b) он не проявлял особого желания признать своего ребенка, с) он никогда не присылал никаких денег на содержание ребенка и d)в дальнейшем она не намерена вести с ним совместную жизнь. В. жаловался на депортацию, и Комиссия установила (21-5) нарушение ст. 8.

Суд постановил, что:

1) утверждение, что во Франции у В. не было личной и семейной жизни, не может быть обосновано тем фактом, что его сожительство с S. началось после того, как он вернулся в страну в качестве нелегального иммигранта, и продолжалось только один год, а также тем, что они расстались до того, как он был выслан во второй раз, и до рождения ребенка;

2) ни то, что он с запозданием признал ребенка S., ни приписываемое ему отношение к ребенку не являются обстоятельствами, которые указывают на утрату связи между ребенком и его родителем;

3) ничто не свидетельствует о том, что В. утратил связь со своими родителями и десятью братьями и сестрами, которые легально проживают во Франции;

4) поскольку в результате депортации он будет разлучен с ними и с ребенком, имеет место нарушение его прав, гарантированных ст. 8;

5) депортация является законной мерой, предпринимаемой для достижения законной цели предотвращения беспорядков или преступлений;

6) сохраняя свое тунисское гражданство, В. никогда не выражал желания стать гражданином Франции и, вероятно, сохраняет связи с Тунисом, которые не ограничиваются одним лишь гражданством;

7) В. не утверждал, что не говорит по-арабски, что порвал все связи со страной, в которой родился, и что не вернется туда после своей депортации;

8) особое значение имеет тот факт, что решение о его депортации было принято после того, как он был приговорен к наказаниям, составляющим в сумме почти четыре года заключения (не условно), а также серьезность последнего правонарушения, за которое он был осужден;

9) (7-2) учитывая эти обстоятельства, депортация В. не была несоразмерной мерой, и, таким образом, ст. 8 не была нарушена.

Дело С. против Бельгии

C v BELGIUM
Решение ЕСПЧ от 7 августа 1996 г.

С., говорящий по-арабски, по-французски и по-испански, поселился в 1966 г. в возрасте одиннадцати лет в Бельгии со своими родителями, братом и тремя сестрами. Все они были гражданами Марокко, но позднее его сестры приняли бельгийское гражданство, и С. имел право поступить так же. Две из его сестер переехали в Люксембург, а его отец умер в Марокко в 1989 г. С. жил в доме с семьей, а с 1984 г. работал на семейном предприятии в качестве водителя такси. В 1985 г. он женился на гражданке Марокко, которая приехала жить с ним в Бельгию, в августе 1986 г. у них родился сын. В апреле 1988 г. он был осужден за умышленное причинение ущерба и приговорен к двум месяцам заключения (условно) и штрафу в 24 тыс. бельгийских франков. В декабре того же года он был приговорен к семи годам заключения и штрафу в 60 тыс. бельгийских франков за незаконное хранение марихуаны и преступный сговор. Апелляционный суд снизил срок наказания до пяти лет, и в мае 1991 г. он был освобожден досрочно. С. развелся со своей женой (дата развода не установлена), и в июле 1991 г. суд в Марокко формально зарегистрировал отказ его жены от права на опеку над ребенком, который после освобождения С. вернулся в Бельгию и жил со своей бабушкой по отцу. В то время, когда С. находился в тюрьме, ему было вручено распоряжение о высылке из Бельгии на том основании, что его действия составили серьезное нарушение общественного порядка. В полицейской характеристике утверждалось, что в своем квартале он ведет себя добропорядочно, усердно работает и его работодатель им вполне доволен. Управление по делам иностранцев рекомендовало министру юстиции не высылать С., но официально предупредить его о возможности высылки. Однако консультативный совет по делам иностранцев подтвердил распоряжение о его высылке на том основании, что ничто не указывает, что угроза, которую представляет собой его поведение, исчезла. Государственный совет поддержал решение о депортации, а затем отклонил просьбу С. о приостановке его исполнения на том основании, что С. не явился в суд. Хотя сначала С. было дано тридцать дней с момента его досрочного освобождения для того, чтобы покинуть страну, позднее срок был продлен до сентября 1991 г. Он выполнил требование покинуть страну (дата неизвестна). С. жаловался на депортацию, и Комиссия не установила (19-3) нарушения ст. 8, взятой в отдельности, а также (21-1) совместно со ст. 14. В настоящее время С. живет в Марокко, а его ребенок с мая 1992 г. живет с одной из своих теток в Люксембурге.

Суд постановил, что:

1) сам факт, что С. находился в заключении, а затем был депортирован, тогда как его сын находится у сестры С. в Люксембурге, не является нарушением семейных связей между родителем и ребенком;

2) то, что у С. существовали социальные связи в Бельгии, означает, что в смысле ст. 8 он вел в Бельгии личную жизнь;

3) его депортация была, таким образом, вмешательством в его личную и семейную жизнь;

4) это вмешательство преследовало законную цель предотвращения беспорядков или преступлений;

5) несмотря на то, что у С. существуют реальные связи с Бельгией, он не ходатайствовал о натурализации и сохранил важные связи с Марокко;

6) рассматриваемое вмешательство не носило, следовательно, такого резкого характера, как в случаях депортации тех заявителей, которые родились в стране пребывания или въехали туда, будучи маленькими детьми;

7) принимая во внимание природу связей С. с Бельгией и с Марокко и серьезность правонарушений, которые вызвали его депортацию, нет оснований считать, что власти Бельгии допустили произвол или действовали необоснованно и несправедливо или же оказались не в состоянии найти баланс соответствующих интересов;

8) поскольку депортация С. не была действием, несоразмерным преследуемой [законной] цели, она не нарушила ст. 8;

9) следовательно, не было допущено нарушения ст. 8;

10) хотя правонарушители, которые являются гражданами стран-членов Европейского Союза, не подлежат высылке, особое обращение с ними имеет объективные и разумные основания, поскольку в отношениях стран-членов Союза действует особый правовой режим и особые права гражданства; и,

11) таким образом, не было допущено нарушение ст. 14, взятой совместно со ст. 8.

Комментарий: В своих решениях по данным делам Суд следовал своей установившейся практике, придавая фактическим обстоятельствам семейной жизни большее значение, чем ее юридическому оформлению. Оба принятых решения свидетельствуют, что, установившиеся семейные связи и (или) личная жизнь не всегда служит гарантией против депортации в тех случаях, когда без подобных связей депортация явилась бы полностью оправданной. Правда, ряд прецедентов свидетельствует об обратном (например, дела Beldjoudi v France – см. выше и Nasri v France – Interights Bulletin 1996, № 10, p. 68). Хотя в деле Boughanemi определенную роль сыграла тяжесть совершенных им правонарушений, в действительности эти преступления не кажутся более серьезными, чем в деле Nasri, где суд постановил, что депортация является несоразмерной мерой. Более существенным фактором, который присутствовал в обоих делах, были связи со странами, в которые были депортированы В. и С., и владение языками, на которых говорят в этих странах. В обоих решения четко прослеживается еще одна зависимость: оба заявителя долгое время проживали в странах пребывания и не воспользовались имевшейся у них возможностью получить гражданство этих стран – это могло быть использовано против них при оценке меры, в которой они были связаны с разными странами. С большим пониманием Суд относился к протестам против высылки людей, которые либо родились в данной стране, либо въехали в нее в раннем детстве (в возрасте до восьми лет). Критика, которая прозвучала в решениях по делам Beldjoudi и Nasri в связи с тем, что не было уделено достаточного внимания личной жизни иностранцев (в противоположность жизни семейной), повторилась в особом мнении судьи Мартенса (Martens) по делу Boughanemi. Но согласие с этой точкой зрения, хотя и сформулированной несколько иначе, выражено в решении, принятом большинством состава Суда по делу С. Однако, даже если бы это соображение и было учтено в деле Boughanemi, оно вряд ли повлияло бы на его исход: оно могло бы иметь значение лишь в том случае, если бы большинство Суда разделяло точку зрения судьи Петтити (Pettiti), выраженную в его особом мнении, что само по себе наличие братьев и сестер еще не достаточно для того, чтобы констатировать наличие семейной жизни. Судья Мартенс был озабочен слишком большим простором для произвольных решений, который открывает подход Суда к оценке приемлемости депортации. Однако и он не решился полностью исключить возможность депортации иностранца, тесно связанного со страной пребывания. Принятие презумпции недопустимости высылки обеспечило бы большую определенность и предсказуемость, но исключение, которое Мартенс готов допускать для "исключительных обстоятельств", может оказаться в высшей степени широким и неопределенным. Определенную гарантию против такого развития событий может дать его предложение о том, чтобы обычные правонарушения могли навлекать на правонарушителя только обычные санкции. Судья Бака (Baka) также считает, что в данном деле адекватной и соразмерной реакцией на преступление было бы именно то наказание, которое предусмотрено уголовным правом. Судья Петтити не видит необходимости искать в деле Boughanemi какой-то компромисс между интересами общества и проблемами сутенера. Похоже, что он предоставлял бы защиту против депортации только несовершеннолетним правонарушителям. Впервые сформулированная в решении по делу Moustaquim v Belgium (см. выше) точка зрения, в соответствии с которой особое отношение к депортации граждан стран Европейского Союза объясняется особым правовым режимом, установленным этой организацией, получила дополнительное подкрепление после введения собственного гражданства Союза (ср. дело Piermont v France (Interights Bulletin, 1996 № 10 p. 63).

Ребенку может быть отказано в разрешении воссоединиться с его отцом в стране гражданства последнего – ст. 8 ЕКПЧ

Дело Ахмут против Нидерландов

AHMUT v THE NETHERLANDS
Решение ЕСПЧ от 28 ноября 1996 г.

А. был гражданином Марокко, как и его дочь So. и сын S. Они родились, соответственно, в 1972 г. и в 1980 г. и были двумя из пятерых детей от брака А. и F. Как было заявлено (без документального или какого-либо иного подтверждения), это брак был расторгнут в 1984 г. Два года спустя А. эмигрировал в Нидерланды, а дети остались с F. Здесь А. женился на К., гражданке Нидерландов, у которой уже было трое детей от предшествующего брака. Брак А. и К. был бездетным. В 1987 г. F. погибла в дорожной катастрофе, и, хотя по мусульманским законам и законам Марокко опекуном детей должен был быть А., ими занималась его мать. А. продолжал работать в Нидерландах и в 1990 г. принял гражданство этой страны, но сохранил и свое марокканское гражданство. H., старший сын А., в 1989 г. был депортирован из Нидерландов, куда въехал без визы, а после этого жил и работал в Марокко. В период между 1986 и 1990 годом А. посылал деньги своей матери (использовав банковский счет на имя К.) и четырежды посещал S., проводя с ним каждый раз по месяцу, но никогда не ходатайствовал в Нидерландах о выдаче пособия на этого ребенка. В 1990 г. А. развелся с К. и на следующий год после развода женился в Нидерландах на Y. (гражданке Марокко), которая потом получила вид на жительство и осталась с ним в Нидерландах. Fo. и C., второй и третий из сыновей А., получили вид на жительство в Нидерландах в 1990 г. для подготовки ко вступительным экзаменам в местный университет. Согласно медицинской справке 1990 года, мать А., которой было в то время восемьдесят лет, проходила амбулаторное лечение в связи с болезнью дыхательных путей и почечной недостаточностью. В 1990 г., So. и S. въехали в Нидерланды, не имея разрешения на временное пребывание в стране, и S. приняли в начальную школу. Полицейский, занимающийся проблемами иностранцев, вызвал к себе A., S. и So. А. ходатайствовал о выдаче вида на жительство S., а So. ходатайствовала о том же самом от своего имени с тем, чтобы оба могли проживать с отцом. Ходатайства были отклонены заместителем министра юстиции, и было издано распоряжение о выдворении из страны S. и So. на том основании, что семейные связи были прерваны за несколько лет до этого, финансовые и моральные обязательства А. по отношению к детям не доказаны и он не доказал, что бабушка и другие родственники не в состоянии заботиться о детях. А. потребовал пересмотра решения и представил дополнительные документы, а также заявление от Fo. и C. о том, что они собираются учиться в университете. В течение трех месяцев по заявлению А. не было принято никакого решения, хотя запрашивалось мнение совещательного комитета по делам иностранцев. Тогда A., S. и So. обратились в государственный совет, исходя из законного предположения, что им отказано. Тем временем на слушаниях в консультативном комитете по делам иностранцев выяснилось, что у А. в Марокко осталось два брата, а So. беременна от торговца, который также проживает в Марокко, но часто посещает Нидерланды. Комитет установил, что а) S. и So. никогда не были членами семьи, которую А. создал с К. поскольку его развод с F. не был доказан, b) So. – достаточно взрослый человек и не нуждается в опеке, она сама могла бы заботиться о S., и с) любая дополнительная забота, в которой может нуждаться S., может быть оказана старшим сыном А. и двумя братьями А. при том, что А. обеспечит необходимую финансовую поддержку. Мнение заместителя министра, доложенное Государственному совету, основывалась на заключении совещательного комитета, и, следуя его рекомендации, совет отклонил поданную А. апелляцию. В 1991 г. S. выехал из Нидерландов и с тех пор учится в школе-интернате. Сообщалось, что он часто посещает А. в Нидерландах, а А. навещает его в Марокко. Страной пребывания So. также считается Марокко. A., S. и So. жаловались на отказ предоставить двум последним вид на жительство. Комиссия, рассматривая жалобу, сочла ее приемлемой в отношении А. и S., но не So., и установила (9-4) нарушение ст. 8.

Суд постановил, что:

1) не существует каких-либо исключительных обстоятельств, которые привели бы к разрыву тех семейных связей между А. и S., которые существовали между ними с момента рождения последнего;

2) данное дело следует рассматривать как связанное с нарушением положительного обязательства уважать семейную жизнь;

3) пока А. пребывал в Нидерландах, S. находился по опекой иных лиц и почти всю свою жизнь, за исключением последнего периода, провел в Марокко, однако он все же имеет здесь [в Нидерландах] семейные связи;

4) тот факт, что заявители жили врозь, был результатом сознательно принятого А. решения обосноваться в Нидерландах, а не оставаться в Марокко;

5) А. сохранил свое марокканское гражданство при том, что получил гражданство Нидерландов, а S. имеет только гражданство Марокко;

6) А. сохранил возможность поддерживать семейную жизнь в той мере, какую он сам выбрал, выехав в Нидерланды, и у него всегда остается возможность вернуться в Марокко;

7) хотя А., по-видимому, предпочитает поддерживать и укреплять семейные связи с S. на территории Нидерландов, ст. 8 не гарантирует права выбирать подходящее место для семейной жизни;

8) нет необходимости исследовать вопрос, хотят и могут ли родственники S. в Марокко заботиться о нем, поскольку А. взял на себя заботу о сыне и отправил его учиться в школу-интернат; и

9) (5-4) таким образом, нельзя утверждать, что не был найден баланс между интересами заявителей и заинтересованностью Нидерландов в контроле и ограничении иммиграции, и ст. 8. не была нарушена.

Комментарий: Решение Суда лежит в русле того подхода, который прослеживается в деле Gul v Switzerland (см. выше). Суд, хотя и с небольшим перевесом голосов, отдал приоритет праву государства ограничивать доступ иностранцев на его территорию. В этом деле Суд слегка вышел за рамки решения по делу Gul, фактически подталкивая иммигранта к отказу от жизни в стране приобретенного гражданства, если он хочет жить вместе со своим сыном. Возможные неприятные следствия из такого решения в определенной степени сглаживаются тем обстоятельством, что А. сохранил и свое первоначальное [марокканское] гражданство: если бы это было не так, то А. не смог бы жить ни в одной из стран, а в этом случае Суд, наверное, констатировал бы нарушение ст. 8. В особом мнении судья Валтикос (Valticos) высказал подозрение о наличии в этом случае расовой дискриминации, а судьи Мартенс (Martens) и Ломус (Lomus) подчеркнули, что любой гражданин Нидерландов должен иметь возможность заботиться о своем ребенке здесь же, в Нидерландах. Судья Моренила (Morenilla) настаивает на важности отношений между отцом и сыном. Это сильные доводы, но сложившаяся судебная практика не слишком благоприятна для решения дел в пользу воссоединения семей.

Родителям может быть отказано в выборе личного

имени ребенка – ст. 8 ЕКЧП

Дело Гийо против Франции

GUILLOT v FRANCE
Решение ЕСПЧ от 24 октября 1996 г.

Г-н и г-жа G. выбрали для своей дочери имена "Цветок Марии, Армина, Анжела" ('Fleur de Marie, Armine, Angele'), однако регистратор отказался записать первое из этих имен на том основании, что оно отсутствует в церковном календаре. Первоначально в свидетельстве о рождении указывались только второе и третье из имен. "Цветок Марии" ('Fleur de Marie') – имя героини художественного произведения – было образовано из двух допустимых по законам Франции имен, соединенных предлогом "de". Суд оставил без удовлетворения апелляцию г-на и г-жи G., ходатайствовавших о том, чтобы это имя было дополнительно включено в свидетельство о рождении как первое имя, поскольку в свидетельстве о рождении не может фигурировать сочетание из двух имен, соединенных предлогом. Однако суд согласился с альтернативным требованием использовать имя 'Fleur-Marie'. Эти решения были оставлены в силе апелляционной и кассационной инстанциями, причем последняя утверждала, что законодательство по поводу присвоения имен не противоречит ст. 8, 9 и 14 ЕКПЧ. Г-н и г-жа G. жаловались на отказ внести выбранное ими имя в свидетельство о рождении и на то, что решение государственного совета не было сообщено им до вынесения решения апелляционным судом. Комиссия, сочтя приемлемым только первую часть жалобы, установила (13-11), что ст. 8 не была нарушена.

Суд постановил, что:

1) выбор личного имени связан с частной и семейной жизнью, так как а) личное имя является средством отожествления личности в семье и в общине и b) выбор имени ребенка родителями носит личный и эмоциональный характер;

2) отказ зарегистрировать имя, выбранное г-ном и г-жой G., означает, что оно не может фигурировать в официальных документах, и разница между именем ребенка по закону и тем именем, которое используется фактически, создает для заявителей как законных представителей интересов ребенка определенные сложности, однако никто не пытался оспорить тот факт, что ребенок постоянно пользуется своим фактическим именем без помех с чьей-либо стороны, а внутригосударственный суд удовлетворил ходатайство о внесении в свидетельство о рождении альтернативного имени;

3) (7-2) те неудобства, о которых идет речь в жалобе г-на и г-жи G., не достаточны, чтобы возбуждать спор о нарушении их права на уважение их личной и семейной жизни, а, следовательно, отсутствует и нарушение ст. 8.

Комментарий: Большинство состава Суда, хотя и признает в соответствии с прецедентами (например, дело Burghartz v Switzerland – Interights Bulletin,1995, № 9, p. 115), что выбор личного имени имеет отношение к частной и семейной жизни, не считает этот вопрос достаточно серьезным, чтобы гарантировать защиту. Суд принимает во внимание тот факт, что ребенок имеет возможность использовать это имя в повседневной жизни и что альтернативный его вариант был признан пригодным для регистрации. Однако в деле Burghartz Суд не счел, что имевшиеся в распоряжении альтернативные варианты имени составили достаточную защиту: там претензии дополнительно подкреплялись наличием дискриминации по половому признаку. Трудно понять логику, стоящую за решением Суда: если выбор имени действительно затрагивает личную и семейную жизнь, то бремя доказывания правомерности отказа должно быть возложено на государство, а данный случай – не тот, когда выбранное имя могло бы вызвать трудности практического характера (ср. выше дело Stjerna v Finland). Действительно, как заявили в своем особом мнении судьи Макдональд (Macdonald) и Де Мейер (De Meyer), выбранное родителями девочки имя не может считаться худшим по сравнению с каким-то именем, утвержденным законом. Более того, судьи справедливо указывают на непоследовательность, которая заложена в самой возможности требовать изменения имени. Можно было бы еще указать и на то, что практика регистрации не всегда следует букве закона. Основания для поддержки Судом отказа в регистрации имени, выбранного для ребенка родителями, выглядит далеко не убедительным.

Отказ в контактах родителя с ребенком не обоснован – ст. 8 ЕКПЧ

Дело Йохансен против Норвегии

JOHANSEN v NORWAY
Решение ЕСПЧ от 7 августа 1996 г.

В 1977 г. в возрасте семнадцати лет J. родила сына С. и жила с ним на социальное пособие. С 1980 г. она сожительствовала с мужчиной, истязавшим ее и С., а в 1983 г. этот мужчина был приговорен к двум годам тюрьмы за правонарушения, связанные с наркотиками. Органы социального обеспечения многократно оказывали помощь J. в уходе за С., но в отношениях между ними стали возникать конфликты и трения. С 1988 г. С. получал психиатрическую помощь, а на следующий год был принят в специальную школу. В ноябре 1989 г. С. был временно взят под опеку, поскольку было признано, что условия его жизни и воспитания создают угрозу его здоровью и развитию, а спустя два месяца он был помещен в детский приют. Тем временем беременная J. переехала из Бергена в Осло и была помещена в центр защиты жертв семейного насилия. Дородовое медицинское обследование выявило ее очень плохое психическое и физическое состояние, но врачи не стали сообщать об этом органам социальной защиты детей из опасений, что J. может причинить себе телесные повреждения. В декабре 1989 г. J. родила дочь S., которая в связи с состоянием здоровья матери и ее неспособностью заботиться о ребенке была временно помещена в приют. При этом учитывалось и решение, ранее принятое в отношении С. J. не обжаловала это – уже второе – решение о помещении ее детей в приют, и не оспаривала тех условий, на которых ей было позволено общаться с S., посещая ее дважды в неделю в воспитательном доме. По заключению эксперта, представленному Комитету, занимающемуся отношениями пациентов с органами здравоохранения, шансы, что она сможет обеспечить воспитание своих детей, были невелики. Но, когда J. было отказано в назначении еще одного эксперта, она сама привлекла психолога. Психолог сообщила, что не нашла достаточных оснований для лишения J. опеки над детьми. В марте 1990 г. было подготовлено отдельное заключение для органов социальной защиты, которое рекомендовало для создания стабильных и безопасных условий ее жизни в принудительном порядке взять S. под опеку и поместить в приют с перспективой ее удочерения в дальнейшем. Заключение также рекомендовало отказать матери в свиданиях с ребенком и держать в секрете место, где он находится. В мае 1990 г. на слушаниях в Комитете J. воспользовалась помощью адвоката. Она вызвала трех свидетелей, одного свидетеля вызвали органы социальной защиты. Был заслушаны также показания назначенного эксперта, но не приглашенного J. психолога, поскольку государство не оплатило его издержек. Комитет отклонил ходатайство адвоката J. об участии психиатра на том основании, что J. уже пользуется юридическим представительством. Психиатр выступил как свидетель, но не имел права обращаться к Комитету. Комитет принял решение (4-2) установить опеку над S., лишить J. родительских прав, поместить S. в приют, запретить с этого момента J. все контакты с S. и сохранять место ее пребывания секрете от J. Весной 1990 г. С. дважды убегал из приюта к матери в Осло. Во второй раз мать позволила ему остаться, отдала его в школу и связалась с психиатром. В апреле 1990 г. было решено установить над С. постоянную опеку, но два месяца спустя это решение было отменено, поскольку его исполнение могло оказаться еще более пагубным для ребенка. С мая 1990 г. C. проживал с J. J. подала апелляцию против лишения ее родительских прав и решения Комитета об установлении государственной опеки над S. и требовала отменить решение о запрете ее контактов с ребенком. В последнем ей было отказано главой местной администрации, который ссылался на интересы ребенка. Позднее в том же месяце S. была помещена к приемным родителям, и с этого момента J. не видела ее и не имела с ней контактов. Ей сообщили, что ее апелляция будет рассмотрена в течение четырех-пяти месяцев, и в октябре 1990 г. городской суд отклонил как преждевременную ее просьбу отменить решение Комитета. В ноябре 1990 г. глава местной администрации после встречи с J. и ее адвокатом подтвердил решение Комитета, и в январе 1991 г. в связи с его позицией апелляция J. против решения городского суда была оставлена без удовлетворения. Тем временем J. обратилась с иском против Министерства по делам семьи и детства, требуя аннулировать решения об опеке и восстановить ее в родительских правах. В декабре 1990 г. Министерство представило в суд свои замечания, а суд после консультаций со сторонами назначил двух экспертов, которые должны были оценить способность J. выполнять родительские обязанности по отношению к S. и в зависимости от этого решить вопрос о восстановлении ее в родительских правах. Эксперты представили свои заключения в срок, к марту 1991 г., а две недели спустя состоялось заседание суда, на котором были заслушаны J. (представленная ее адвокатом), одиннадцать свидетелей и два эксперта. Одиннадцать дней спустя суд вынес решение, в котором подтвердил установление опеки над S. и лишение J. родительских прав. Суд признал, что с момента, когда над S. была установлена опека, ситуация в семье улучшилась, поскольку теперь J. постоянно проживает с отцом С., а также проявляет искреннюю озабоченность судьбой S., однако для самой S. она уже была посторонним человеком. Суд принял во внимание единодушное мнение экспертов: если из условий, в которых S. чувствует себя в безопасности и которые стимулируют ее развитие, вернуть ее в семью J., то она окажется в критической ситуации, а ее развитию будет нанесен ущерб, поскольку J. не в состоянии постоянно обеспечивать S. надлежащую заботу. Один из экспертов особенно остановился на том вреде, который может причинить негативное отношение J. к органам социальной защиты. Суд пришел к выводу, что воссоединение матери и ребенка причинит последнему непоправимый вред, а разрешение свиданий – чтобы добиться такого разрешения, J. и ходатайствовала о восстановлении в родительских правах – нарушит то чувство безопасности, которое было у S. в воспитательном доме. С точки зрения суда, существовали реальные доводы в пользу передачи S. для формального удочерения. В мае 1991 г. J. подала апелляцию, а в сентябре 1991 г., после того, как она представила суду дополнительные замечания, ей было отказано в разрешении на апелляцию. К тому времени J. переехала в Данию, где жила с отцом С. В декабре 1991 г. она родила вторую дочь, которая, как считали датские власти, развивалась нормально. В 1993 г. у нее родился второй сын. S. продолжала жить с приемными родителями, хотя официального решения об удочерении не было принято. В январе 1994 г. психолог представил положительное заключение как о J., так и о приемных родителях S., но подчеркнул, что при принятии любого решения о контактах важна последовательность. J. жаловалась на установление над S. опеки, на лишение ее родительских прав, запрет свиданий с S., чрезмерную длительность судебного разбирательства, несправедливость этого разбирательства и отсутствие средств правовой защиты. Комиссия не установила нарушения ст. 8 в отношении установления опеки над S. и сохранения этого решения в силе, но (11-2) установила нарушение ст. 8 в отношении лишения родительских прав и права на свидания с S., но не нашла отдельного предмета спора ни в связи со ст. 6 (12-1), ни в связи со ст. 13 (единогласно).

Суд постановил, что:

1) оспариваемые меры составляют очевидное нарушение права J. на уважение ее семейной жизни, но, бесспорно, все они, за исключением временного назначения опеки, предусмотрены внутригосударственным правом;

2) нет оснований сомневаться, что временное назначение опеки имело правовую основу, и J. в своей жалобе не утверждает, что такое применение внутригосударственного права было непредвидимым;

3) оспариваемые меры преследовали законную цель в смысле ст. 8 (2), поскольку были направлены на охрану здоровья и защиту прав и свобод S.;

4) принимая во внимание тот факт, что а) Комитет принял свое решение, заслушав J. и ее адвоката, b) J. потребовала назначить экспертом V. только после того, как R., ранее назначенный экспертом с согласия самой J., представил свое мнение, и с) хотя сам V. непосредственно не был заслушан в заседании, его отчет был представлен Комитету, – ничто не свидетельствует, что процедура принятия решения об оспариваемых мерах была несправедливой или что участие J. в принятии решения не было достаточным для того, чтобы она могла действенным образом защищать свои интересы;

5) до рассмотрения апелляций J. глава местной администрации и городской суд заслушали J. и ее адвоката;

6) таким образом, процедура принятия решения не нарушала ст. 8;

7) решения об учреждение опеки над S. и сохранении ее в силе были приняты на основании доводов не только существенных, но и достаточных в смысле ст. 8 (2);

8) принятие указанных мер опиралось на тщательную и детальную оценку ситуации экспертами, назначенными Комитетом и городским судом, и в своей оценке относительной весомости показаний экспертов, выступавших от имени каждой из сторон, городской суд исходил исключительно из собственных представлений, не допуская некритического принятия точки зрения государственных властей;

9) принятые меры не составляли нарушения ст. 8, поскольку, предписывая эти меры, внутригосударственные власти действовали в рамках отведенных им пределов права на оценку, весьма широких в делах подобного рода;

10) хотя учреждение опеки над ребенком в обычных условиях должно быть временной мерой, а ее применение должно соответствовать конечной цели воссоединения природного родителя и ребенка, – интересы последнего (с учетом их существа и настоятельности) могут возобладать над интересами родителя, и ст. 8 не дает родителю права требовать принятия таких мер, которые могут причинить вред здоровью и развитию ребенка;

11) хотя вопрос о том, было лишение J. родительских прав и права видеться с ребенком обоснованным, должен решаться на основе обстоятельств, которые были известны на момент принятия решения, а не опираться на информацию, которая стала доступна только какое-то время спустя, этот вопрос следует рассматривать с точки зрения мотивов, на которых основывалось решение об учреждении опеки и о сохранении этого решения в силе;

12) в интересах ребенка было также обеспечить, чтобы процесс возникновения эмоциональных связей между S. и ее приемными родителями не нарушался, и не было оснований сомневаться, что перспективы развития у S в приемной семье оказались бы лучше, если бы ее отдали в эту семью с целью последующего удочерения;

13) органы социальной защиты детей не обнаружили у J. готовности пройти курс лечения и даже боялись, что она может увезти с собой S.;

14) приведенные выше соображения существенны для решения вопроса о необходимости [принятых мер в демократическом обществе] в смысле ст. 8(2);

15) при том, что контакты, которые имели место между J. и S. в период после рождения ребенка и до решения Комитета, не могли стать предметом критики, а позже образ жизни J. изменился к лучшему, именно трудности, с которыми органы социальной защиты детей столкнулись при попытках реализовать свои решения по воспитанию С., убедили их, что J. едва ли будет с ними сотрудничать, а в случае, если она получит возможность посещать ребенка, то может помешает его воспитанию;

16) однако природа этих трудностей и масштабы риска не были такими, чтобы освободить органы опеки от их основной обязанности, предусмотренной ст. 8: предпринимать меры с тем, чтобы воссоединить S. c матерью при условии, что та будет в состоянии обеспечить S. соответствующее воспитание;

17) принятое в мае 1990 г. решение в той мере, в которой оно повлияло на контакты J. с ребенком и на ее родительские права, не было в достаточной степени обоснованным с точки зрения ст. 8 (2), поскольку уклонение органов опеки от их основной обязанности не было мотивировано стремлением выдвинуть на первый план интересы ребенка;

18) следовательно, в этом случае внутригосударственные органы правосудия превысили предоставленные им пределы права на оценку и допустили нарушение ст. 8;

19) однако утверждение J. о чрезмерной продолжительности рассмотрения вопроса об установлении опеки не поднимает никаких спорных вопросов в рамках ст. 8;

20) тем не менее, учитывая, какое значение имело для J. рассмотрение этого вопроса, а также окончательный и необратимый характер принятых мер, внутригосударственные судебные органы должны были бы проявить особую тщательность, обеспечив быстрое решение вопроса;

21) принимая во внимание сложность вопроса, рассмотрение которого потребовало участия трех инстанций административных органов и судов двух инстанций, причем каждая из них, взятая в отдельности, проявила требуемую тщательность, можно считать, что в целом продолжительность рассмотрения дела не превысила разумных сроков;

22) таким образом, ст. 6 не была нарушена;

23) нет необходимости отдельно рассматривать нарушения ст. 13, поскольку J. не заявляла жалобы на нарушение этой статьи;

24) нет необходимости выносить решение о покрытии расходов и издержек J., поскольку она отказалось от своих претензий, предусмотренных ст. 50, так как ее затраты на юридическое представительство были возмещены правительством Норвегии.

Комментарий: Судебные решения, относящиеся к установлению опеки, принадлежат к числу наиболее сложных для оценки, тем более, что допущенные в таких делах ошибки трудно поддаются исправлению. Поэтому дела об опеке – это та сфера, где Суд особенно неохотно вмешивается в решения внутригосударственных органов (см., например, дело Hokkanen v Finland, Interights Bulletin 1995, № 9, p. 130). В данном же деле не возникает сомнений, что принятые меры были направлены на достижение законных целей, и не удивительно, что решение о назначении опеки не вызвало у Суда никаких возражений. Однако в дальнейшем потребуется тщательно проанализировать, насколько необходимы были в данном случае поспешные действия, которые в значительной степени исключали в дальнейшем всякую возможность оспорить принятые решения: даже если эти решения были ошибочными, попытки их исправить, скорее всего, нанесли бы ущерб интересам ребенка. Тем не менее, можно только приветствовать мнение, что отказывать матери в контактах с ребенком было неправомерно: если такая точка зрения возобладает, то в будущем решение об установлении опеки не будет рассматриваться как необратимое. Как и в других делах подобного рода, Суд пришел к своим выводам, исследуя процедуру, а не существо принятого решения. У судьи Моренила (Morenilla) не было сомнений в том, к чему привели бы колебания в этом вопросе, и в этом пункте он разошелся с большинством состава Суда. Вывод Суда о том, что сроки разбирательства в данном деле приемлемы, соответствует практике Суда по делам аналогичного характера, но, по-видимому, здесь нужно подумать, действительно ли такие многоэтапные процессы отвечают интересам сторон; сложная процедура принятия решения приводит к ненужному затягиванию дела и должна быть тщательно оценена, как, впрочем, и тщательность работы на различных стадиях решения этого дела.

Правомерность намеренного разрушения жилищ не доказана – ст. 8 ЕКПЧ

Дело Акдивар против Турции

AKDIVAR v TURKEY
Решение ЕСПЧ от 16 сентября 1996 г.

A. и семь других лиц (включая H. A. и A. C.) проживали в деревне на юго-востоке Турции, на большей части которого действует чрезвычайное положение. В этом регионе с 1985 г. продолжается ожесточенный конфликт между силами безопасности и частью населения, поддерживающей движение в пользу автономии курдов (важную роль в этом движении играет Курдская рабочая партия – КРП). В ходе этого конфликта погибло почти 8 000 человек. Деревня, в которой жили заявители, и прилегающий район являлись центрами террористической деятельности КРП. В июле 1992 г. при нападении сил КРП три жителя деревни были убиты и трое ранены, а 1 ноября 1992 г. произошло нападение сил КРП на отдел жандармерии в соседней деревне, в ходе которого один служащий жандармерии был убит, а восемь ранены. После этого силы безопасности в районе были усилены и начались настойчивые поиски террористов. По утверждению заявителей, 10 ноября 1992 г. силы безопасности напали на их деревню, сожгли девять домов, включая принадлежавшие им, и заставили население немедленно покинуть деревню. Представители Турции утверждали, что дома были сожжены КРП. Первоначально они заявили, что деревня была только подвергнута обыску и ей не было нанесено никакого ущерба, а позднее – что солдаты вообще не входили в нее. В апреле 1993 г. дома в деревне были снова подожжены, и деревня почти полностью уничтожена, но на этот раз возник спор о том, кто несет ответственность за эти действия: террористы или силы безопасности. Поджог и намеренное уничтожение имущества являются уголовными преступлениями, а военнослужащие несут в этом случае дополнительную ответственность за нарушение приказа, но в районах, в которых введено чрезвычайное положение, решение об уголовном преследовании служащих сил безопасности принимает местный административный совет, на решения которого может повлиять губернатор провинции, командующий этими силами. Действия и решения администрации подлежат судебному контролю, и она несет гражданско-правовую ответственность за причиненный этими действиями ущерб (причем их непосредственная вина не обязательно должна быть доказана), но в случае чрезвычайного положения губернаторы не несут уголовной, финансовой или иной ответственности за свои решения или действия, связанные с осуществлением полномочий в рамках чрезвычайного положения. Заявители жаловались на уничтожение их домов и на суммарное выселение из деревни. Некоторые из заявителей были допрошены властями Турции по поводу поданных жалоб, и от них потребовали подписать заранее составленные заявления о том, что они подобных жалоб не подавали. Было заснято интервью с H. A. и A. C. в связи с возбуждением дела в Страсбурге. Комиссия, рассмотрев устные и письменные свидетельства (ее представители участвовали в Турции в перекрестном допросе свидетелей с участием сторон, а также в слушаниях по существу дела в Страсбурге), согласилась с тем, что дома заявителей были сожжены в ноябре 1992 г., и установила, что в связи с разрушением девяти домов не было проведено надлежащего расследования ни непосредственно после события, ни позднее; представленное жандармерией донесение не содержало сведений о расследовании этих фактов и о том, кто несет ответственность за них. Было также подтверждено, что, хотя заявители лишились своих домов, никто не разъяснил им или другим выселенным из деревни жителям, как они могут получить компенсацию или другие формы помощи; хотя потерпевшие и обратились с ходатайствами к мэру и официальные лица приняли от них заявления, но никто во властных структурах не занимался их проблемами и не передал их жалобы для рассмотрения компетентным органам. Представленные Турцией в Комиссию заявления жителей деревни, в которых те обвиняли КРП, были сделаны почти через два года после разрушения домов. Турция представила также отчет о расследовании инцидента, основанный на данных, собранных в ходе облета деревни на вертолете. В этом отчете утверждалось, что все дома в деревне разрушены и в них никто не живет. Но это произошло уже после того, как деревня подверглась новым разрушениям в апреле 1993 г., а жалоба заявителей была передана властям Турции. Заявления жителей деревни по поводу событий апреля 1993 г. не содержат ссылок на события ноября предшествующего года, они написаны по стандартной форме (как если бы они были подготовлены в жандармерии) и содержат выражения почтительного отношения к Турции. Некоторые из них противоречат предшествующим заявлениям тех же лиц, и Комиссия пришла к выводу, что эти заявления следует оставить без внимания. Она также пришла к выводу, что отсутствие расследования столь серьезного инцидента само по себя является тревожным событием; Комиссия также не нашла никаких свидетельств сговора между жителями деревни, направленного на то, чтобы обвинить Турцию в уничтожении их домов с целью получения компенсации или в каких-то иных целях. Комиссия отметила, что ни один из свидетелей не видел 10 ноября 1992 посторонних людей в деревне, и маловероятно, чтобы террористы могли поджечь дома и остаться при этом незамеченными. Вообще нет никаких свидетельств, указывающих на то, что в этот день террористы были в деревне. Комиссия установила, что существуют убедительные доказательства того, что именно силы безопасности, действовавшие, вероятно, под влиянием напряжения из-за активности террористов в данной местности, несут ответственность за поджог домов, но нет доказательств того, что заявители были насильственно выселены из деревни, хотя потеря домов и могла вынудить их покинуть ее и переселиться в другие места. Комиссия установила (18-1) нарушение ст. 8 и ст. 1 Протокола №1, (14-5) нарушение ст. 3, не установила нарушений ст. 5(1), установила (12-7) нарушение ст. 6(1) и 13, но не ст. 14 и 18 и (12-7) невыполнение Турцией ее обязательств, вытекающих из ст. 25(1). Турция заявила, что считает данную жалобу злоупотреблением правом на подачу жалоб, а отказ заявителей воспользоваться доступными средствами правовой защиты – частью политики КРП, направленной на дискредитацию страны и ее юридической системы, а также на придание легитимности террористическим действиям КРП. Турция также заявила, что авторы жалобы не сделали малейшей попытки исчерпать внутренние средства правовой защиты.

Суд постановил, что:

1) поскольку H. A. отрицал, что он подписывал полномочия адвокату, представлявшему его в ЕСПЧ, а за A. C. приняли его двоюродного брата, носящего то же имя, которого ЕКПЧ рассматривала как заявителя, они далее не могут рассматриваться как заявители;

2) (20-1) учитывая, что установленные ЕКПЧ факты в основном подтверждают утверждения заявителей по поводу уничтожения их домов, первое предварительное возражение Турции a fortiori [с тем большим основанием] должно быть отклонено;

3) хотя сомнения в эффективности обращения в административные суды (неочевидно, что оно было бы бесполезным) сами по себе не могут служить достаточным основанием для того, чтобы пренебречь требованием исчерпать все внутренние средства правовой защиты, Турция не смогла привести ни одного примера, когда в результате обращения с жалобой на умышленное уничтожение имущества силами безопасности была бы выплачена компенсация или начато уголовное преследование против должностных лиц этих сил;

4) власти Турции неохотно признавали факты такого противоправного поведения сил безопасности, и не было проведено ни одного беспристрастного расследования, потерпевшим не было сделано предложений о сотрудничестве с тем, чтобы получить от них свидетельские показания, равно как и не было никаких выплат ex gratia [из сострадания] потерпевшим;

5) тот факт, что устанавливать, было имущество заявителей уничтожено силами безопасности, правомочен административный суд, не выглядит для Суда убедительным – это средство правовой защиты нельзя рассматривать как адекватное и достаточное;

6) даже если предположить, что заявители захотели бы заявить свои претензии в суде, – в ситуации, когда на данной территории происходят беспорядки и действует военное положение, шансы на успех гражданского иска без предварительного официального расследования были ничтожны;

7) особенно поразительным было то, что заявления, сделанные жителями деревни после апреля 1993 г., выглядят так, как если бы они были подготовлены жандармерией;

8) нельзя исключить возможность репрессий против заявителей и их адвокатов, если соответствующий иск был бы заявлен;

9) учитывая отсутствие убедительных объяснений в представленных Турцией возражениях, можно считать, что заявители сумели показать, что в момент событий, с которым связана их жалоба, они находились в особом положении, которое освобождает их от обязанности исчерпать гражданско-правовые методы защиты;

10) (19-2) таким образом, жалоба не может быть отклонена из-за того, что внутренние средства защиты не были исчерпаны;

11) данное решение Суда не должно интерпретироваться в широком смысле как утверждение, что в данном регионе средства судебной защиты не являются действенными или что заявители свободны от выполнения требований ст. 26 и в том случае, когда они имеют возможность обычным образом использовать доступные и действенные внутренние средства защиты;

12) хотя Турция не сумела оспорить показаний заявителей в начале слушаний в Комиссии, это не помешало ей оспаривать эти показания позднее, на слушаниях по существу дела, когда обстоятельства дела вызвали разногласия сторон и Турция отказалась принять версию заявителей;

13) следует принять факты по делу как они установлены Комиссией, поскольку установленные ею факты соответствуют как результатам слушаний, проведенных в Турции в присутствии представителей обеих сторон, которые могли подвергать свидетелей перекрестному допросу, так и проведенным Комиссией слушаниям по существу дела в Страсбурге;

14) нет сомнений, что намеренное предание огню домов заявителей вместе с их содержимым было серьезным нарушением их права на уважение семейной жизни, на неприкосновенность жилища и на осуществление права собственности;

15) (19-2) поскольку Турция ограничилась отрицанием участия своих сил безопасности в этом инциденте и не предложила никаких обоснований, то можно считать, что имело место нарушение ст. 8 и ст. 1 Протокола № 1;

16) собранные ЕКПЧ свидетельства не позволяют сделать вывод относительно существования административной практики, которая нарушала бы эти положения;

17) (20-1) учитывая отсутствие ясных свидетельств, касающихся обстоятельств, при которых произошло разрушение домов, и сказанное в п. 15, дальнейшее расследование утверждений с целью выяснить, было ли уничтожения домов заявителей нарушением ст. 3, признается излишним;

18) заявители не возвращались к утверждению, что их вынудили покинуть их дома, что было бы нарушением ст. 5 (1), а у Суда нет причин рассматривать его по собственной инициативе;

19) поскольку жалобы, касающиеся нарушения ст. ст. 6 (1) и 13, опираются на ту же доказательную базу, что и вопросы, которые уже были рассмотрены Судом при обсуждении второго из предварительных возражений, нет необходимости рассматривать их в дальнейшем;

20) считать установленным в результате проведенного ЕКПЧ расследования, что утверждения заявителей о том, что разрушения их домов и выселение их из деревни составляют часть сознательно проводимой, не имеющей оправдания политики, направленной против заявителей как курдов, являются необоснованными, и, следовательно, не имело места нарушение ст.ст. 14 и 18;

21) принимая во внимание уязвимое положение заявителей и то, что в данном регионе все, кто жалуется на действия властей, имеют реальные основания опасаться репрессий, следует признать, что допросы заявителей и предъявленные им заявления представляли собой форму незаконного и неприемлемого давления на них, предпринятого с тем, чтобы вынудить их отозвать свою жалобу;

22) нельзя исключить, что съемки H. A. и A. C. могли быть частью кампании по оказанию давления на заявителей, и то, что заявители дали ход жалобе, не помешало властям чинить им препятствия;

23) (17-4) таким образом, имело место нарушение ст. 25 (1);

24) (19-2) заявителям следует выплатить 20 810 фунтов стерлингов в качестве возмещения их расходов и издержек за вычетом сумм, предоставленных им в виде дополнительной юридической помощи;

25) (19-2) Суд, не располагая сведениями о ставке банковского процента, действующей в Турции, использует ставку, действующую в Соединенном Королевстве, а именно, 8% годовых.

Комментарий: Любое умышленное уничтожение домов государственными органами без убедительных причин несомненно представляет собой нарушение ст. 8 и ст. 1 Протокола № 1. Значение данного дела определяется даже не самим содержанием постановления Суда, а мотивами, которые положены в основу решения, включая выраженную в постановлении точку зрения, что в данном случае не обязательно было исчерпывать внутренние средства правовой защиты. Выраженный в решении взгляд, что в данных обстоятельствах возбуждение дела напрямую в международных инстанциях не являлось злоупотреблением правосудием, придает легитимность действиям зарубежных неправительственных организаций, к помощи которых обращаются предполагаемые жертвы нарушения прав человека для возбуждения дел в международных трибуналах. Однако Суд, вероятно, не совсем удачно сделал акцент на установлении достоверности фактов. Конечно, это можно понимать в том смысле, что наличие у заявителей побочной цели не должно приводить к блокированию жалобы, в которой указывается на потенциально имевшее место нарушение; но если высказаны подозрения, что такая побочная цель существует, то жалобу всегда нужно рассматривать по существу. Тем не менее, предпочтительнее было бы считать подобную жалобу оспоримой только в том случае, если в ней нет иных доказательств помимо утверждений, продиктованных, как можно подозревать, недобросовестными мотивами. Остается лишь надеяться, что выбранный Судом способ обоснования своего решения не приведет к тому, что заявления будут отклоняться как злоупотребляющие правосудием еще до того, как возникнет возможность обосновать выдвинутые в них обвинения. Во всяком случае, признается, что одна лишь невозможность установить факты не ставит под сомнение мотивы заявителей. И вообще, почему в спорах о нарушении прав человека заявители не могут руководствоваться одновременно многими мотивами, если это допустимо в других спорах? Несогласие с точкой зрения Суда на то, что нет необходимости исчерпывать внутренние средства защиты, выразили судьи Гочев (Gotchev) и Гёлькюклю (Golcuklu), но они не ссылались на фундаментальные принципы, а указывали на то, что в данном случае такие средства имелись, но не было попытки использовать их до конца. Определенную силу их доводам придает сам Суд, который не желает выйти за рамки отдельно взятого дела (учитывая обстоятельства, такая осторожность представляется чрезмерной) и принять во внимание, что в этой части Турции подобные средства обычно не являются действенными, но доводы этих судей парируются тем значением, которое Суд придает серьезности обвинений в злоупотреблениях и причинении ущерба. С точки зрения Суда, эти свидетельства переносят бремя доказывания: теперь в случае, когда возникают трудности с доказательной базой, выдвигать убедительные доказательства должна Турция. Такой подход не вызвал бы возражений, если бы Суд принял решение, что разрушение домов представляет собой нарушение ст. 3 (судья Мифсуд Бонничи [Mifsud Bonnici] считает, что это первый вопрос, на который должен был бы дать ответ Суд), поскольку, если бы такое обвинение было сформулировано, то возникло бы положительное обязательство его расследовать (см. дело Aksoy v Turkey). Суд, следовательно, пришел к выводу, что в вопросе исчерпания внутренних средств играет роль не только то, какое право нарушено, но и масштаб нарушений. В деле, подобном данному, это представляется вполне уместным, поскольку именно государству легче всего установить, что делают лица, действующие от его имени. Гёлькюклю выступил с возражениями по поводу обращения Турции с жертвами, но остальные члены Суда согласились с результатами расследования, предпринятого ЕКПЧ. Его возражения, что страх перед репрессиями, если он существовал, распространялся бы не только на обращения во внутригосударственные суды, но и на обращения в суды международные, конечно, обоснованы, но это только одна из составляющих в общей оценке ситуации. Если Суд соглашается с тем, что разрушение домов носило умышленный характер, то едва ли можно найти убедительные доводы против нарушения ст. 3, 14 и 18, и трудно поверить, что причиненные этим страдания не достигали того порога, который предполагает ст. 3, а обстоятельства указывают, что у происшедшего были этнические и политические корни. Суд, несомненно, был более чем осторожным, делая выводы на основе фактов, установленных другим органом правосудия. Однако подобные инциденты носят, как представляется, не единичный характер, и эффективное их расследование имело бы большое значение для нового Суда. Судьи Риссдал (Ryssdal) и Фойгель (Foighel) заявили особое мнение, не соглашаясь с решением Суда по поводу нарушения ст. 25. При этом они ссылались на то, что впоследствии оказалось, что заснятые лица не является заявителями. Эта точка зрения, несомненно, отличается от решения, что права этих лиц не были нарушены, и даже от точки зрения, что эти лица не были жертвами, поскольку до тех пор, пока подобные вопросы не решены, применяется защита, предоставляемая ст. 25. Представляется, однако, что съемки скорее нужно рассматривать как обстоятельство, проливающее свет на ситуацию в целом, чем как свидетельство, на котором основывается вывод о нарушении Конвенции. В большей мере это свидетельство того, как Турция обращается с лицами, которые ей представляются авторами жалобы.

Ограничение на использование земли наложено законно – ст. 8 ЕКПЧ

Дело Бакли
против Соединенного Королевства

BUCKLEY v UNITED KINGDOM
Решение ЕСПЧ от 25 сентября 1996 г.

В., цыганка, всю свою жизнь провела в передвижных домах-фургонах и продолжала странствовать до 1988 г. В этот год она и трое ее детей разместили три своих фургона на участке земли, принадлежащем ее сестре и зятю. К этому моменту уже было получено разрешение на временное размещение на этом участке двух фургонов. В. выкупила часть земли, на которой были размещены принадлежащие ей фургоны, и этот участок стал одним из шести примыкающих друг к другу участков, занятых цыганами. Уже было получено разрешение на постоянное размещение на одном из этих участков трех жилых фургонов, срок действия временного разрешения, выданного сестре В. истекал в августе 1995 г., а в отношении трех других участков, которые были заняты вообще без какого-либо разрешения органов землеустройства, была начата процедура принудительного выселения. В 1989 г. В. обратилась с просьбой о разрешении разместить фургоны на своем участке. Ей было в этом отказано по следующим основаниям: а) для размещения цыганских фургонов отведено другое, подходящим образом оборудованное место; b) предполагаемое использование участка изменит открытый сельский ландшафт и тем самым нарушит генеральный план застройки для данной местности и с) дорога, ведущая к участку, не позволяет безопасно разъехаться на ней двум автомобилям. В. опротестовала в министерстве охраны окружающей среды предписание, требующее убрать фургон с участка, и министр назначил инспектора, который должен был представить свое заключение по поводу ее протеста. Инспектор (который выступал в качестве независимого эксперта и должен был быть свободен от влияния третьих лиц) посетил участок, произвел осмотр вместе с В. и представителями местных властей, и пришел к выводу, что, несмотря на то, что фургон заслонен другими постройками, он вдается в отрытый сельский ландшафт, а ведущая к участку дорога слишком узка. Инспектор также выразил мнение, что концентрация занятых цыганами участков в этой местности слишком велика, и хотя существует насущная потребность в участках для расселения цыган, эта потребность не должна удовлетворяться в ущерб соблюдению генерального плана застройки. Министр, обосновывая свой отказ удовлетворить протест В., привел в качестве основного последний из доводов. В. по совету свое адвоката не обращалась с апелляцией в Высокий Суд [High Court – в Англии суд первой инстанции для особого класса дел – ред.] (который мог бы счесть, что контроль за решениями министра лежит вне его юрисдикции, или признать, что В. не выполнила требований закона), потому что адвокат не видел оснований для апелляции. В. трижды привлекалась к суду за невыполнение предписания и была оштрафована в сумме на 125 фунтов стерлингов, от нее также требовали сделать добровольный взнос или заплатить издержки судебного преследования. В мае 1993 г. на основании закона о размещении цыганских фургонов был издан судебный приказ, относящий зону, на которой находился участок В., к землям, на которых размещение цыган могло регулироваться решениями местных властей. В результате размещение на свободном участке цыганского фургона с намерением жить в нем становилось правонарушением, если участок был расположен в указанной зоне. Этот приказ более не применялся с ноября 1994 г., когда был издан закон об охране общественного порядка, согласно которому несанкционированная разбивка лагеря становилась уголовным преступлением. В том же месяце В. снова было отказано в разрешении на размещение фургона, и после обращения В. в министерство уже второй инспектор подготовил свое заключение. Инспектор пришел к выводу, что подъезд к участку больше не вызывает нареканий и после высадки кустарника фургон станет незаметным, но его размещение по-прежнему нарушает открытый характер ландшафта. Инспектор также нашел, что на участке поддерживается чистота, он достаточно просторен и благоустроен, но поблизости есть другой участок, на котором В., оставаясь в том же районе, могла бы разместить фургоны, а ее дети – посещать местную школу. Министр выразил согласие с заключением инспектора, что никаких существенных изменений с момента предшествующего обращения В. не произошло, и отклонил обращение В. Тогда В. обратилась в высокий суд с иском, который ждал своего решения. В 1992 г. примерно в семистах метрах от принадлежащего В. участка местные власти оборудовали участок, где цыгане могли разместить свои фургоны на законном основании. Этот участок также располагался на открытой местности. Местные власти уведомили В. о том, что на этом участке есть свободное место; В. никак не прореагировала на информацию властей о наличии свободного участка: было известно, что на этом участке имели место акты насилия и вандализма. Кроме того, в семи километрах оттуда находилась частная стоянка, на которой можно было приобрести место для размещения фургонов. В. жаловалась на то, что ее семейной жизни наносят ущерб, препятствуя ей с семьей на собственной земле вести традиционный для цыган образ жизни в фургонах. Комиссия установила (7-5) нарушение ст. 8. Соединенное Королевство, не заявляя формального предварительного возражения, указало, что В. не оспорила решения министра в высоком суде, хотя, по утверждениям властей, в ее распоряжении были достаточные процессуальные гарантии, однако В. представила свои возражения.

Суд постановил, что:

1) он обладает юрисдикцией для рассмотрения жалобы В. на систему землеустройства и на криминализацию несанкционированной разбивки лагерей, и хотя Комиссия рассмотрела дело с точки зрения ст. 8, при решении вопроса о приемлемости не были учтены дополнительные пункты жалобы;

2) утверждение Соединенного Королевства о том, что В. не использовала своего права на обжалование, относится к существу дела и должно рассматриваться в надлежащий момент в надлежащем контексте;

3) учитывая, что а) В. приобрела землю с целью поселиться на ней; b) жила на ней почти непрерывно с 1988 г. и с) не имела (и не намеревалась иметь) другого местожительства, данное дело касается и нарушения ее права на неприкосновенность жилища;

4) нет необходимости рассматривать, касается ли оно также ее права на уважение ее личной и семейной жизни;

5) поскольку против В. никогда не было предпринято никаких мер, вытекающих из законов о размещении цыганских фургонов или об охране общественного порядка, а распоряжение о строго целевом отводе земель вошло в силу уже после того, как В. получила предписание, Суд не может рассматривать никаких претензий, касающихся этих законов;

6) отказ в разрешении разместить фургоны и судебное преследование за то, что она не переместила фургоны, нарушают ее право на неприкосновенность жилища;

7) предпринятые меры преследуют законную цель поддержания общественного порядка, экономического благосостояния страны, охраны здоровья и защиты прав и свобод других лиц;

8) учитывая, что а) у В. было право обжаловать у министра отказ в выдаче разрешения, b) в рамках процедуры обжалования ей была предоставлена возможность на месте показать участок независимому квалифицированному эксперту (инспектору), – и, следовательно, предусмотренная законодательством процедура предоставляла ей достаточные процессуальные гарантии для защиты ее прав, гарантированных ст. 8;

9) у В. была возможность прибегнуть к судебному контролю [административных решений], но В. отказалась от этого, следуя совету, что это бесперспективно;

10) как инспектор, так и министр учитывали нехватку места для размещения цыганских фургонов в этой местности, и, принимая решение, учитывали как желание В. остаться жить в фургонах на своей земле, так и общественный интерес, состоящий в соблюдении генерального плана застройки;

11) хотя предложенное В. альтернативное местожительство – участок, где она могла разместить свои фургоны на законном основании, – устаивал ее не в той степени, как участок, где она жила в нарушении закона, ст. 8 не предоставляет права выбирать место жительства на основе индивидуальных предпочтений, не учитывая общественных интересов;

12) не было принято во внимание, что ущерб ландшафту можно было уменьшить, закрыв фургоны В. кустами;

13) наложенные на В. штрафы были относительно небольшими;

14) доводы, выдвинутые властями, ответственными за застройку территории, были существенными и достаточными для оправдания нарушения права В. на неприкосновенность ее жилища, а средства, использованные для того, чтобы добиться реализации указанных выше законных целей, нельзя рассматривать как несоразмерные этим целям;

15) (6-3) таким образом, ст. 8 не была нарушена;

16) принимая во внимание а) сказанное в п. 5, b) очевидное отсутствие стремления использовать какие-либо санкции или причинить ущерб В. на том основании, что она пыталась вести традиционный образ жизни цыган, и с) национальную политику, направленную на то, чтобы дать цыганам возможность удовлетворять свои потребности, нет оснований соглашаться с В., что она стала жертвой дискриминации; и

17) (8-1) таким образом, не было нарушения ст. 14, взятой совместно со ст. 8.

Комментарий: Поскольку В. была владелицей земельного участка, тот факт, что она не ссылалась в своей жалобе на нарушение ст. 1 Протокола № 1, вероятно, свидетельствует о том, что она согласна с принципом контроля за использованием земли. В иске, ссылающемся на право на неприкосновенность жилища, на государство должно возлагаться большее бремя по доказыванию необходимости ограничения соответствующего права, даже если ограничение вводится в общественных интересах; однако на это обратил внимание лишь судья Петтити (Pettiti). Суд справедливо подчеркивает в этом деле, что речь идет о [неприкосновенности] жилища, а не о законных основаниях проживания, поэтому данное дело открывает возможности для защиты тех, кто без разрешения занимает помещения, находящиеся в общественной или частной собственности, там, где не возникает спора о назначении соответствующих земель или помещений. Во второй части ст. 8, определяющей законные цели, с которым может быть ограничено право на неприкосновенность жилища, действительно, нет ничего, что исключало бы контроль за использованием земли [со стороны органов землеустройства и градостоительного надзора], и это было с готовностью признано. Как и в предшествующих решениях по делам по ст. 8 (например, McMichael v United Kingdom – Interights Bulletin, 1996, № 10 p. 68), Суд придает большое значение процедуре принятия решения. Но при этом высказанное Судом мнение, что инспектор представляет собой независимое лицо, вступает в противоречие с его же решением по делу Bryan v United Kingdom (Interights Bulletin 1996, № 10 p. 136) даже при том, что в данном случае процедура судебного контроля наделяет суды полной юрисдикцией по проверке решений инспектора (в деле Bryan этот вопрос не был решен). Последнее обстоятельство, тем не менее, само по себе составило бы достаточное основание для решения о том, что ст. 8 не нарушалась. Решая вопрос о соразмерности принятых мер, Суд не совсем уместно исходил из размеров наложенного штрафа. То обстоятельство, что для В. реальным результатом неблагоприятного решения органов землеустройства стала фактическая потеря жилища, во внимание не принималось. Важность этого момента, а также сущность того образа жизни, который вела В., заставили судей Репика (Repik),Ломуса Lohmus) и Петтити (Pettiti) прийти к выводу о нарушении ст. 8; в отличие от большинства состава Суда, их интересовал сам достигнутый баланс интересов, а не процедура поиска этого баланса. Власти Соединенного Королевства были более всего заинтересованы в том, чтобы прекратить застройку в этой зоне, и действия, предпринятые против В., было бы труднее оправдать, если бы дело происходило в уже застроенной зоне или если бы было доказано, что проблема возникла из-за того, что обитатели фургонов – цыгане. Это позволило бы использовать ст. 14 и тем самым усилить позиции В. Материалы дела не дают оснований для такого вывода, но, может быть, имело смысл внимательнее проанализировать на этот счет циркуляры и решения органов землеустройства. Судья Петтити нашел признаки скрытой дискриминации в обращении с цыганами, и его анализ показывает, насколько консервативно подходит Суд к случаям скрытой дискриминации в отличии от дискриминации явной. Особенно он был озабочен последствиями тех мер, которые, по идее, должны были содействовать более благожелательному отношению к цыганам и признанию общеевропейского характера проблемы цыган. Он рассматривает данное решение Суда как утраченный шанс подвергнуть критике национальное законодательство и правоприменительную практику, показав, что данное дело имеет более широкое значение, выходящее за рамки отдельного случая, и очевидно, что подход к ситуации В. страдает узостью.

Право на обращение в суд не является абсолютным,

даже в случае сексуального насилия над детьми

Дело Стаббингс и др.
против Соединенного Королевства

STUBBINGS and OTHERS v UNITED KINGDOM
Решение ЕСПЧ от 22 октября 1996 г.

S. родилась в январе 1957 г. и в возрасте около двух лет была передана местным органом власти на попечение супругов W., которые удочерили ее, когда ей исполнилось три года. Она утверждала, что г-н W. ее изнасиловал и в период между декабрем 1959 г. и декабрем 1971 г. (когда ей было четырнадцать лет) она неоднократно совершала по его побуждению непристойные действия. Она заявила также, что сын супругов W. в 1969 г., когда ей было двенадцать лет, а ему семнадцать, дважды принуждал ее к половым сношениям. С 1976 г. S. испытывала тяжелые психологические расстройства, из-за которых ее трижды помещали в больницу. В сентябре 1984 г. после лечения психиатром-консультантом по вопросам детства и семьи S., по ее утверждению, впервые поняла, что возможна связь между ее психическими расстройствами и совершенными над ней в детстве действиями. В августе 1987 г. она возбудила гражданский иск против своих приемных родителей и брата по обвинению в насилиях и совращении. Высокий Суд [High Court – в Англии суд первой инстанции для особого класса дел – ред.] и апелляционный суд установили для такого рода исков срок давности в три года (либо от даты возникновения причины иска, либо от даты, когда истец впервые узнал, что рассматриваемый ущерб значителен и нанесен ответчиками). От момента, когда S. впервые узнала об ущербе, до возбуждения иска прошло более трех лет, однако апелляционный суд был готов действовать по собственному усмотрению и допустить продолжение производства по иску на том основании, что до сентября 1984 г. она не видела причинно-следственной связи между совершенными насилиями и совращением и душевным расстройством. Однако палата лордов постановила, что трехлетний срок относится только к непредумышленным нарушениям обязанностей, для исков же в отношении предумышленного причинения вреда (в том числе и такого, как изнасилование и непристойные покушения) срок давности составляет шесть лет. В отличие от первого, этот срок суды не вправе не соблюдать, а он начинается с момента достижения истцом восемнадцати лет. Таким образом, заявление S. не уложилось в этот срок.

J.L., родившаяся в 1962 г., заявила, что в период между 1968 г. и 1979 г. ее отец часто делал ее фотографии порнографического характера и подвергал серьезным насилиям сексуального характера. В период между 1981 г. и 1991 г. она страдала от приступов депрессии и испытывала затруднения в установлении взаимоотношений. В 1990 г. J.L. начали преследовать ночные кошмары, связанные с пережитыми в детстве насилиями, и она была направлена к психологу. Тогда , по ее утверждениям, она впервые поняла связь между этими насилиями и своими душевными расстройствами, но вначале это лишь ухудшило ее состояние и привело к попыткам самоубийства. В 1991 г. она предъявила иск о возмещении ущерба против своего отца, а также сообщила о совершенных, по ее утверждению, насилиях полиции. Полиция допросила J.L. и ее отца, но решила не предъявлять обвинений. Узнав о таком решении, она вновь предприняла попытку самоубийства. По совету юриста, производство по ее гражданскому иску было прекращено, так как, согласно решению палаты лордов, срок исковой давности по делу S. истек в 1986 г.

J.P. родилась в 1958 г. и в возрасте от пяти до семи лет посещала государственную начальную школу. Родители забрали ее из школы, так как она стала страдать от депрессии и ночных кошмаров. Оказалось, что P. (заместитель директора школы) снимал ее с уроков, будто бы, для присмотра за его двухлетней дочерью. В дальнейшем J.P. испытывала трудности в установлении взаимоотношений и чувствовала себя "не такой, как все" и одинокой. После смерти отца в 1985 г. она испытывала чрезвычайно тяжелые переживания от утраты, что в конце концов заставило ее обратиться за психиатрической помощью. В результате курса лечения в феврале 1989 г. у нее появились мучительные воспоминания о сексуальном насилии над ней, совершенном P. В дальнейшем в памяти J.P. всплыли и другие его насилия над ней, в том числе и случаи изнасилования. В феврале 1992 г. она предъявила против P. иск о возмещении ущерба, однако была лишена юридической помощи и после решения палаты лордов по делу S. производство было прекращено, так как ее иск был погашен давностью в 1982 г.

D. родилась в 1962 г. и в период между 1968 г. и 1977 г., по ее утверждениям, подвергалась неоднократным сексуальным насилиям (включая изнасилование) со стороны отца. Она утверждала, что в результате этих насилий она испытывала чувство отчаяния, депрессию, страх и ощущение вины, ей было трудно поддерживать взаимоотношения. В марте 1991 г. отец D. признал себя виновным в предъявленном обвинении в непристойном покушении в связи с насилиями над ней и был приговорен к году заключения условно . D. посчитала такое наказание недостаточным и в августе 1992 г. предъявила против него гражданский иск. В заключении психолога отмечалось, что пойти на такой шаг раньше для нее было невозможно, так как, чтобы выжить, она почти выбросила воспоминания о насилиях из памяти. После постановления палаты лордов по делу S. производство по ее иску было прекращено, поскольку он был предъявлен позже предельного шестилетнего срока.

В период между 1936 г. и 1974 г. срок давности в английском законодательстве пересматривался шесть раз и была предусмотрена возможность расширения срока исковой давности в случае непредумышленных нарушений обязанностей, что объяснялось медленным развитием трудно выявляемых профессиональных заболеваний. Ведется работа по новому пересмотру закона. Половые сношения без согласия или сношения с девочкой, не достигшей тринадцати лет, признаются преступлением, караемым пожизненным тюремным заключением, а максимальным наказанием за непристойное покушение является тюремное заключение на десять лет. Срок давности для судебного преследования не устанавливается, однако обвинительные органы возбуждают его только при наличии достаточных доказательств и когда это соответствует общественным интересам. Нередко обвинительные органы берут на себя ведение судебных преследований, возбуждаемые частными лицами, и прекращают такое преследование, когда названные условия не соблюдаются. Уголовные суды могут издавать приказ о возмещении ущерба потерпевшему. Все заявители жаловались на отказ в обращении в суд по своим искам и на различие правовых норм, применяемых к ним и к заявителям, обращающимся с жалобами другого характера. S., J.L. и J.P. жаловались также на недостаточную защиту их права на неприкосновенность частной жизни, выражавшуюся в непредставлении им гражданско-правового средства защиты в связи с перенесенными в детстве насилиями. Комиссия установила нарушения ст. 14 в ее связи со ст. 6(1) и отсутствие необходимости рассматривать жалобы с точки зрения положений одной лишь ст. 6(1) или ст. 8, как самой по себе, так и в ее связи со ст. 14.

Суд постановил, что:

1) сроки давности по делам о причинении личного вреда и оскорблении личности гарантируют правовую определенность и завершенность, защищают потенциальных ответчиков от незаявленных вовремя, трудно опровергаемых притязаний и предотвращают не правосудие, возможное там, где судам приходится выносить решение относительно событий, руководствуясь доказательствами, которые время могло лишить надежности и полноты;

2) право обращения заявителей в суд в самой своей сущности не нарушается, так как (a) для предъявления иска в их распоряжении имеется шесть лет со дня достижения ими восемнадцати лет и (b) при наличии достаточных доказательств дело можно возбудить в любой момент и в случае успеха получить судебный приказ о возмещении ущерба;

3) срок давности не так уж краток и продолжительнее, чем допускают некоторые международные договоры;

4) применяемые нормы соразмерны целям, указанным в п. 1) данного решения, так как, если заявитель предъявит иск незадолго до истечения срока, то судам придется выносить решения по событиям, которые происходили чуть ли не за двадцать лет до того;

5) в странах Европы исчисление срока давности по таким делам далеко не всегда принято начинать лишь с того момента, когда стали известны существенные факты рассматриваемого дела;

6) законодательные органы Соединенного Королевства посвятили немало времени и труда изучению данного вопроса, и решение палаты лордов не было случайным или произвольным;

7) хотя более глубокое осознание проблем, возникающих вследствие сексуальных насилий над ребенком, и психологических последствий для потерпевшего может в ближайшем будущем вызвать изменение правовых норм, применяемых в государствах Совета Европы, Суду не следует подменять подход государственных органов к данному вопросу своими собственными взглядами, так как само существо права заявителя на обращение в суд не нарушается, а введение сроков давности преследует законную цель, причем сроки вполне соразмерны;

8) (7-2) таким образом, нарушения ст. 6 (1) не было допущено;

9) сексуальное насилие представляет собой тяжкое вмешательство в существенно важные стороны личной жизни детей и других уязвимых лиц, и они обладают правом на защиту государства в форме сдерживания путем устрашения;

10) это обеспечивается как уголовным законодательством, так и гражданско-правовыми средствами защиты, однако в условиях действия уголовных санкций непременная обязанность гарантировать уважение частной жизни необязательно требует от государства предоставлять неограниченные гражданско-правовые средства защиты;

11) таким образом, нарушения ст. 8 не было допущено;

12) не было допущено неравенства в обращении по сравнению с заявителями и жертвами других форм противоправного поведения с иными психологическими последствиями, поскольку к каждой группе применяются одни и те же правовые нормы по срокам давности;

13) было бы ошибкой искусственно подчеркивать моменты сходства между жертвами предумышленного и нанесенного по неосторожности вреда, пренебрегая различиями между ними;

14) даже если правомерное сопоставление этих двух групп истцов и возможно, различие в отношении к ним может быть объективно оправданным их отличительными особенностями;

15) вполне разумно (и не выходит за законные пределы усмотрения государственных властей) установление особых режимов исковой давности для разных ситуаций, так как, например, для жертв неосторожности возможность предъявления гражданского иска может оказаться не столь ясной с самого начала;

16) (8-1) таким образом, не было допущено нарушения ст. 14, рассматриваемой в ее связи со ст. 6(1) или 8.

Комментарий. ЕСПЧ последовательно придерживается взгляда, что право на обращение в суд не является абсолютным (см., например, дело Bellet v France, Interights Bulletin, 1996, v. 10, p.136); допустимость любых ограничений зависит от того, насколько они препятствуют на практике отстаиванию той или иной претензии. В глазах большинства состава Суда существенный фактор, определяющий допустимость установленных сроков исковой давности, состоит в сохранении возможности возбудить уголовное преследование; однако в явной форме не рассматривалось то обстоятельство, что подобное преследование связано с более высоким уровнем требований к доказательствам или что аргументы относительно ненадежности и неполноты доказательств равно важны для обеспечения справедливости разбирательства как гражданских, так и уголовных дел. Судьи Фойгель (Foighel) и Макдональд (Macdonald) заявили особое мнение, мотивированное тем, что Суд не принял во внимание в должной мере объективную трудность [для истцов] предоставления доказательств правонарушения и (это касается только Макдональда) характер ущерба, вызванного нарушением прав ребенка. Первый мотив звучал бы убедительнее, если бы Соединенное Королевство было единственным отказывающимся проявить большее понимание [ трудностей и проблем потерпевших] и если бы медицинские знания в данной области были более твердыми и определенным. Большинство предпочло придерживаться обычного для Суда консерватизма во всем, что касается научных вопросов, но, хотя оно и не исключает, что в будущем, когда последствия сексуальных насилий станут яснее, потребуется другой подход, оно, по-видимому, все же, считает, что у заявителей достаточно возможностей предъявлять иски и в установленные ныне сроки; это проявилось в повышенном внимании к применению ст. 14 к притязаниям жертв неосторожности, где ущерб не так очевиден для самого потерпевшего. При оценке того, оправдано ли различие подходов к определению срока давности для разных видов нанесенного ущерба, Суд придерживался своего обычного подхода. Однако применение этого подхода способно вызвать нарекания при отсутствии детального анализа того, не являются ли заявители по данным делам объективно более осведомленными о возможности предъявления гражданского иска, нежели жертвы чьей-то небрежности. Судья Макдональд не усмотрел никаких оснований для различного отношения к этим двум группам. Насилие представляет собой вмешательство в частную жизнь детей, и никакое упущение в предоставлении защиты от него недопустимо. Однако здесь проявляется и ограничение в степени требуемой защиты: должна обеспечиваться возможность судебного преследования виновного и обязанность такого преследования, если имеются сведения (реальные либо неопровержимо презюмируемые) о каком бы то ни было противоправном поведении, но нет обязанности гарантировать реальное принятие действенных мер по исправлению понесенного ущерба. Конечно, даже более "сочувственный" по отношению к потерпевшему подход к установлению срока давности не обязательно приведет к благоприятному для него исходу: право обвиненного правонарушителя на справедливое разбирательство дела все равно будет существенно влиять на оценку приемлемости "доказательств".

Последствия депортации не были несоразмерными – ст. 8 ЕКПЧ

Дело Бучелкиа против Франции

BOUCHELKIA v FRANCE
Решение ЕСПЧ от 29 января 1997 г.

B. родился в 1970 г. в Алжире и спустя два года вместе с матерью и старшим братом в порядке воссоединения семей прибыл во Францию. В марте 1987 г. B. был обвинен в изнасиловании, насильственных действиях и в краже, но бежал из-под стражи, за что его впоследствии приговорили к четырехмесячному тюремному заключению. В мае 1988 г. он был признан виновным в изнасиловании и краже и с учетом смягчающих обстоятельств приговорен к пятилетнему тюремному заключению. В мае 1990 г. B. освободили в связи со смягчением приговора, а в следующем месяце был издан приказ о его депортации в соответствии с особой процедурой, предусмотренной в крайне неотложных случаях и при абсолютной необходимости в целях общественной безопасности. Согласно этой процедуре не требуется a) предварительно оповещать высылаемого иностранца, b) давать ему возможность делать какие-либо устные или письменные заявления, c) объяснять ему причины высылки. Приказ был вручен в июле 1990 г., в тот же день приведен в исполнение, и B. Был депортирован в Алжир. Через восемь дней он подал ходатайство об отмене приказа и приостановке его исполнения на том основании, что его крайняя неотложность и абсолютная необходимость не были доказаны. В октябре 1990 г. ходатайство о приостановке исполнения было отклонено как необоснованное, и Государственный совет в мае 1991 г. оставил это решение в силе. Ходатайство об аннулировании приказа о депортации было отклонено и в принятом позднее в октябре 1990 г. решении, которое Государственный совет оставил в силе в июне 1993 г. В декабре 1991 г. министр внутренних дел с особой ссылкой на первое решение Государственного совета и с учетом серьезности преступлений и поведения B. во время пребывания под стражей отклонил ходатайство B. об аннулировании приказа о депортации. В ноябре 1995 г. на рассмотрение отдела депортации окружного управления, где он проживал, было подано второе подобное ходатайство. В 1992 г. B. нелегально вернулся во Францию и в апреле 1993 г. был арестован за оскорбление сотрудника полиции и препятствование ему в исполнении его обязанностей и за нелегальный въезд и пребывание во Франции. Позднее в том же месяце его приговорили к тюремному заключению сроком на пять лет и был издан приказ, запрещающий ему повторный въезд во Францию в течение трех лет. В августе 1993 г. апелляционный суд удовлетворил апелляцию B. против приговора, признав, что запрет на повторный въезд – чрезмерно строгое наказание. Этот суд принял также во внимание его возраст во время прибытия во Францию, семейные отношения, рождение ребенка у его партнерши и отсутствие у него каких-либо связей или ориентиров в Алжире. Между тем в феврале 1993 г. у B. и французской гражданки, с которой он познакомился в 1986 г., родилась дочь. В декабре 1993 г. B. подал официальное заявление о признании отцовства, а в марте 1996 г. женился на этой женщине. Во Франции живут его мать и девять братьев и сестер. Все его братья и сестры за исключением старшего брата – французские граждане. B. жаловался на издание приказа о депортации и Комиссия (Вторая палата) не установила (9-4) нарушения ст. 8. В декабре 1996 г. B. был арестован и помещен под стражу с целью высылки в Алжир. Он отказался выехать и был издан приказ о его поселении в предписанном властями месте. Позднее в том же месяце он был осужден за отказ подчиниться приказу о депортации, но вынесение приговора отложили до вынесения постановления ЕСПЧ.

Суд постановил, что

1) хотя в момент издания и приведения в исполнение приказа о депортации B. был еще холост и детей не имел, он продолжал жить в своей родной семье, с двухлетнего возраста проживал во Франции, где его удерживали родственные и семейные связи;

2) таким образом, его депортация означала вмешательство в его личную и семейную жизнь;

3) это вмешательство было предусмотрено законом и имело законную цель предотвращения беспорядков или преступления;

4) B., которому в момент издания приказа было двадцать лет, был тогда холост и не имел детей, значительное время поддерживал связи со страной происхождения, гражданином которой он являлся и в которой проживали его близкие родственники;

5) ни решение апелляционного суда 1993 г., ни тот факт, что он теперь вел семейную жизнь, чего не было в 1990 г., не требовали, чтобы в рассматриваемом промежутке времени ситуация, существовавшая в 1990 г., оценивалась как-то иначе, чем тогда;

6) тот факт, что в момент совершения изнасилования при отягчающих обстоятельствах он был семнадцатилетним подростком, был существен главным образом для определения меры наказания, но никак не умалял серьезности и тяжести подобного преступления;

7) власти были в то время вправе законно считать депортацию B. мерой, необходимой для предотвращения беспорядков или преступления, и создание новой семьи после издания приказа о высылке и в то время, когда он был нелегальным иммигрантом, не могло оправдать решение апостериори о том, что в издании и исполнении приказа в 1990 г. не было необходимости;

8) (8–1) поскольку соответствующие интересы были справедливо уравновешены, а решение о депортации B. не было несоразмерным преследуемым законным целям, нарушения ст. 8 не допущено.

Комментарий. Мнение, что депортация B. оправдывалась совершенным преступлением, вполне соответствует оценкам, принятым ранее Судом (см., например, дело Boughanemi v France в настоящем номере). Однако в отличие от ситуаций, когда в результате депортации того или иного лица это лицо подвергается опасности бесчеловечного обращения (дело Chahal v United Kingdom, – "Российское издание Бюллетеня интерайтс", № 1) в настоящем деле Суд ясно дает понять, что при определении влияния на личную и семейную жизнь развитие событий после депортации во внимание не принимается. Хотя такой подход и можно считать необходимым для предотвращения злостных попыток нарушить решение о депортации, тем не менее, в обстоятельствах, когда подобное намерение не предполагается, а связи депортируемого лица с депортирующей страной явно сильны, пусть даже развивались они во время незаконного пребывания в стране, – такой подход представляется чрезмерно суровым. В данном решении, как и в предыдущих, не проявляется стремления взвесить относительную силу связей депортируемого с принявшей его страной и со страной его происхождения. Совершенно очевидно, что, не говоря уже о жене и ребенке B., его связи с Францией гораздо прочнее, и что депортация разлучила бы его с ближайшими родственниками. Судья Палм (Palm) заявил особое мнение на том основании, что для иммигрантов второго поколения (а считать B. таковым его, по-видимому, побудил возраст B. в момент прибытия) депортация неуместна, а также на основании наличия у B. прочных связей со страной и его неумения говорить и писать по-арабски, которое причинило бы ему значительные трудности. Суд, по-видимому, определенно коснулся качества этих связей лишь вскользь и не рассматривал вопрос о том, могли ли жена и ребенок B. воссоединиться с ним в сложившейся ситуации. Последние, разумеется, не были в числе заявителей, но и влияние решения на их семейную жизнь заслуживает внимания.

Медицинские сведения – раскрытие в отношении третьей стороны могло

потребоваться для судебного преследования – ст. 8 ЕКПЧ

Дело Z. против Финляндии

Z v FINLAND
Решение ЕСПЧ от 25 февраля 1997 г.

Z. (гражданка Финляндии) была замужем за X. (который не являлся финским гражданином), когда тот в марте 1992 г. был признан виновным в изнасиловании O. Впоследствии X. известили, что результат анализа его крови на ВИЧ-инфекцию, выполненного после его осуждения, оказался положительным. Тем временем полиция начала расследование имевшей будто бы место попытки X. совершить убийство, преднамеренно подвергнув M. опасности заражения ВИЧ. Комиссия, руководствуясь документами полицейского расследования и протоколом последующих судебных расследований, установила, что во время беседы с M. полиция известила ее, что у супруги X. (Z.) положительный результат анализа на ВИЧ, но финская сторона это оспорила. T., партнер M., встретившись с Z., спросил ее, не является ли X. носителем ВИЧ-инфекции, а в апреле 1992 г. он в телефонном разговоре с ней процитировал отрывки из конфиденциальных судебных документов, относящихся к судебным разбирательствам, касавшимся O. Позднее в этом месяце полиция допросила T. в связи с телефонным разговором с Z. и известила M., что X. тоже инфицирован. Z. отказалась быть допрошенной полицией, сославшись на свое право не давать показаний против супруга. Обвинитель предъявил X. обвинение в сексуальном посягательстве против M., выдвинувшей также обвинение в попытке убийства. В публичном заседании в городском суде X. отказался ответить на вопрос защитника M. о том, не является ли и Z. носителем ВИЧ-инфекции. В мае 1992 г. суд по требованию сторон решил, что слушание данного дела должно быть закрытым. M. подтвердила, что полиция сообщила ей о положительном результате анализа на ВИЧ у Z., а T. дал показания о телефонном разговоре, состоявшемся между им и Z. L., старший врач больницы, где проходили лечение X. и Z., передал обвинителю копии медицинских документов X. (с его согласия), но ссылки на Z. опустил. Суд вызвал Z. для дачи показаний, но она вновь сослалась на свое право этого не делать. В отчете одной из выходящих большим тиражом газет о суде над X. в июне 1992 г. отмечалось, что он заражен ВИЧ-инфекцией, но что в отношении Z. это неизвестно, так как она от дачи показаний отказалась. Тогда суд приказал L., несмотря на его возражения, дать показания, и он огласил медицинские сведения, касающиеся Z., ранее изъятые из записей, относящихся к X. Суд предписал также в виде временной меры сохранение конфиденциальности документов дела (включая и записи этих показаний). В дальнейшем X. после двух новых жалоб на изнасилование был арестован. Z. вновь отказалась давать показания против X. из опасения, что документы дела (включая любое сделанное заявление) не останутся втайне. В полицию поступила новая жалоба против X. на изнасилование, а один из сотрудников дополнил записи заявлением, что анализ на ВИЧ у X. дал положительный результат еще в 1990 г. Финская сторона утверждала, что полицию известило об этом потерпевшее лицо. Между октябрем 1992 г. и мартом 1993 г. государственный обвинитель предъявил X. обвинение в названном покушении на убийство и подобные же обвинения против него выдвинули также несколько потерпевших. В ряде случаев X. отказывался отвечать на вопросы адвокатов потерпевших о том, дал ли положительный результат анализ на ВИЧ-инфекцию у Z. и когда ей стало известно о своем заражении. Вопреки его возражениям, в качестве свидетеля обвинения и для дачи показаний о Z. был вызван другой врач, лечивший X. Для этой же цели от L. потребовали явиться во второй раз. По этому случаю он огласил на суде письмо от Z., в котором она возражала против подобного способа обойти ее право на отказ давать показания против X. Потом вопреки их возражениям для дачи показаний были вызваны психиатр и другие лечившие Z. врачи и еще один врач подтвердил, что в августе 1990 г. анализ крови Z. на ВИЧ дал положительный результат. После этого Z. согласилась давать показания, так как касающиеся ее обстоятельства уже приняли другой оборот, и заявила, что ВИЧ она заразилась не от X. Тем временем полиция по распоряжению обвинения провела обыск в больнице, где временами лечились X. и Z., и, конфисковав все касавшиеся Z. записи, приобщила их к материалам расследования дела X. В этих записях отмечено, когда у Z. был выявлен положительный результат по ВИЧ-инфекции, указано на ее уверенность по поводу зараженности X. и на его отрицание этого, а также на то, что он анализу не подвергался. Полиция конфисковала также записи результатов лабораторных анализов и исследований, не касавшихся наличия ВИЧ в крови Z., в том числе материалы, содержащие сведения о ее прошлых заболеваниях, о психическом состоянии и о ее оценке качества своей жизни. Суд приобщил копии конфискованных записей к документам судебного дела. Z. могла бы оспорить в суде вопрос о сохранении наложенного ареста на медицинские документы. В апреле 1993 г. в ведущей ежедневной газете появилось сообщение о конфискации медицинских документов, касающихся Z. и связанных с обвинением X. в "ВИЧ-изнасилованиях". В сообщении также называлось ее полное имя и отмечалось, что она была пациентом отделения, где проводилось лечение ВИЧ инфицированных. После этого суд, несмотря на его возражения, заслушал в качестве эксперта другого врача, ранее беседовавшего с Z. в научных целях. X. был признан виновным по трем обвинениям в покушениях на убийство и по одному в изнасиловании. Суд предал гласности исполнительную часть своего решения, сокращенную версию мотивировки и примененные положения закона. Суд распорядился о сохранении конфиденциальности полного текста мотивировочной части и документов дела в течение десяти лет, хотя X. и потерпевшие потребовали более длительного срока конфиденциальности (вплоть до сорока лет). Все – потерпевшие, X. и обвинитель – подали апелляции, а адвокат X. сообщил апелляционному суду, что продления действия приказа о конфиденциальности желает и Z. В постановлении апелляционного суда подтверждалась виновность X. в трех попытках убийств. С учетом времени выявления ВИЧ-носительства Z., ее показаний об информировании X.об этом факте и о своих подозрениях, что она его заразила, и его отказа от прохождения исследований он признавался виновным еще по двум подобным пунктам обвинения. Приговор ужесточался и подтверждался десятилетний срок конфиденциальности документов дела. В нескольких газетах появилось сообщение об этом решении, которое было получено из апелляционного суда по факсу. В одном из сообщений отмечалось, что осуждение основывалось на заявлении финской жены X., указавшей его полное имя и ссылавшейся на определение суда о положительном результате исследования Z. на ВИЧ. Верховный суд отклонил ходатайство Z. об издании приказа, который отменял бы постановление апелляционного суда или возвращал дело для нового рассмотрения, из-за, соответственно, пропуска срока, и отсутствия соответствующих процессуальных норм. Z. подала, но позднее взяла обратно заявление в полицию с требованием расследовать, кто сообщил в полицию о положительном результате ее анализов на ВИЧ. В сентябре 1995 г. X. и Z. развелись. Z. жаловалась на a) издание приказов о даче показаний и оглашении информации о ней на суде против X., b) конфискацию касающихся ее медицинских документов и их приобщение к документам расследования, c) десятилетний срок конфиденциальности судебного протокола, d) раскрытие ее личности и медицинских сведений в постановлении апелляционного суда и e) отсутствие действенного средства правовой защиты. Комиссия установила нарушение ст. 8 и не признала необходимости рассматривать вопрос, допущено ли нарушение ст. 13. Z. жаловалась в ЕСПЧ, что решение апелляционного суда мотивировалось тем фактом, что она вышла замуж за чернокожего из Африки. Финская сторона заявила, что присуждаемое в пользу Z. возмещение ущерба не должно превышать сумм, присужденных потерпевшим от преступлений X., наибольшая из которых составила 70 000 финских марок.

Суд постановил, что

1) утечка в прессу конфиденциальных медицинских сведений, касающихся Z., за которую могла быть признана ответственной финская сторона, не доказана;

2) утверждение Z. о дискриминационном к ней отношении не может приниматься в расчет, так как это – новая жалоба, а не уточнение тех, которые ранее были признаны допустимыми;

3) меры, являющиеся предметом жалоб, представляют собой вмешательство в частную и семейную жизнь Z., однако нет причин считать, что они не предусмотрены финским законодательством или не были достаточно предсказуемыми;

4) реальная роль медицинских сведений о Z. при разбирательстве дела X. не имела отношения к законности цели рассматриваемых мер, а именно, предотвращения преступления и защиты прав других лиц;

5) учитывая заинтересованность общества в обеспечении открытости судопроизводства, ограничение срока конфиденциальности данных можно было бы считать направленным на защиту прав и свобод других лиц, но не на предотвращение преступления;

6) сомнительно, чтобы публикация полного имени Z., а также сведений о ее медицинском состоянии после их разглашения в постановлении апелляционного суда преследовала какую-либо законную цель в соответствии с положениями ст. 8 (2), однако с учетом содержания приведенного ниже пункта 19) решать этот вопрос не было необходимости;

7) защита конфиденциальности сведений о состоянии здоровья имеет решающее значение не только для неприкосновенности частной жизни пациента, но и для сохранения доверия к врачам и вообще к службам здравоохранения;

8) эти соображения в особенности справедливы по отношению к информации о ВИЧ-заражении, и поэтому любые меры, принуждающие сообщать или разглашать эту информацию без согласия пациента, требуют самого тщательного контроля, как это предусматривается гарантиями, выработанными в целях обеспечения действенной защиты;

9) интересы раскрытия и преследования преступления и обеспечения гласности судопроизводства могут перевешивать данные интересы пациента и общества в целом;

10) хотя Z. могла и не иметь возможности быть непосредственно выслушанной полномочными властями до принятия ими упомянутых мер, в целом весь процесс принятия решений по этим мерам позволял учитывать ее мнение в достаточной для целей ст. 8 степени, причем следует учитывать, что Z. имела возможность и оспорить произведенную выемку документов в городском суде, и ходатайствовать об издании приказа, аннулирующего постановление апелляционного суда в той части, в которой оно позволяло доступ к информации о ней после 2002 г.;

11) так как приказы, принуждающие лечивших Z. врачей и психиатра к даче показаний, a) служили исключительно для получения показаний о возможной причастности X. к серьезным преступлениям, b) содержали в себе важные ограничения для их применения, c) сопровождались действенными и адекватными гарантиями против злоупотреблений, – не было причины ставить вопрос об их охвате;

12) Суд не удалось убедить в том, что потенциальные и реальные ВИЧ-носители теперь, вероятно, будут опасаться проводить анализ крови и обращаться за лечением;

13) таким образом, приказы были обоснованы относимыми к делу и достаточными соображениями, отвечающими приоритетным требованиям для достижения поставленных законных целей, и между упомянутыми мерами и целями соблюдалась разумная соразмерность;

14) изъятие медицинской документации Z. дополняло эти приказы и сопровождалось аналогичными ограничениями и гарантиями;

15) тот факт, что эта конфискация была предписана обвинением, а не судом, сам по себе не давал повода для опасений в отношении положений ст. 8, так как a) законные условия ее проведения были, по существу, такими же, как и для приказов о даче показаний, b) суд уже решил, что показания должны дать два врача, и вскоре после этого потребовал этого и от остальных;

16) хотя утверждалось, будто рассматриваемые материалы либо не относились к делу, либо не имели решающего значения для суда, нет оснований подвергать сомнению оценку степени их потенциальной важности государственными органами;

17) изъятие документов и их приобщение к материалам следствия обосновывались относимыми к делу и достаточными доводами, которые перевешивали заинтересованность Z. в нераспространении рассматриваемой информации, а принятые меры были соразмерны преследовавшимся законным целям;

18) Z. уже подверглась серьезному вмешательству в ее личную и семейную жизнь, и дальнейшее вмешательство, которое произойдет, если медицинские сведения станут доступны публике через десять лет, не подкреплено доводами, которые можно считать перевешивающими ее заинтересованность в сохранении конфиденциальности данных в течение более продолжительного времени;

19) исполнение приказа о раскрытии материалов уже в 2002 г. означало бы в случае его осуществления несоразмерное вмешательство в ее личную и семейную жизнь, однако выбор средств для исполнения обязательств, предусмотренных ст. 53, принадлежит финской стороне;

20) принимая во внимание a) право [внутреннего суда] по своему усмотрению опускать в тексте судебного постановления любые имена или публиковать сокращенную версию мотивировочной части, b) возражения Z. против разглашения сведений, о чем свидетельствовала представленная в апелляционный суд адвокатом X. информация о ее желании расширить срок действия приказа о конфиденциальности за пределы десяти лет (независимо от какого бы то ни было срочного требования опустить разглашение ее личности и медицинского состояния) и c) положения пункта 18, – оспариваемая публикация не обоснована никакими убедительными доводами и составляет нарушение ст. 8;

21) так как утверждение об отсутствии действенных средств правовой защиты Суд рассмотрел в связи со ст. 8, нет необходимости рассматривать его исходя из положений ст. 13;

22) в оценке нематериального вреда Суд не связан практикой внутренних судов, но вправе ею руководствоваться;

23) в пользу Z. следует, по справедливости, присудить выплату 100 000 финских марок в возмещение нематериального вреда;

24) не все заявленные Z. расходы и судебные издержки были неизбежными, тем не менее, в ее пользу следует, по справедливости, присудить выплату 160 000 финских марок за вычетом сумм, полученных в виде юридической помощи;

25) законная процентная ставка, действующая в Финляндии, составляет 11% годовых.

Комментарий: В своих заключениях относительно применимости к данному делу положений ст. 8 Суд учитывал положения Конвенции о защите личности в связи с автоматической обработкой персональных данных и Рекомендацией Комитета Министров R(89) 14 по этическим вопросам, касающимся ВИЧ-инфекции. Неудивительно, что Суд готов был до определенной степени поступиться интересами защиты личной жизни и в условиях сталкивающихся интересов, включающих, в частности, интересы предотвращения преступления, он вполне правомерно не пытался оценивать масштабы вмешательства в личную жизнь путем одного лишь сравнения реального успеха в их защите с гипотетическим максимально возможным. Реально данные, касающиеся Z., могли и не иметь решающего значения, но эти действия [раскрытие данных], могли быть признаны неприемлемыми, если бы незначительность их роли была бы очевидна еще до выдвижения требования об их разглашении на суде. Данное решение устанавливает, что разглашение подобных данных без согласия пациента не должно допускаться без самых серьезных оснований. В нем подчеркивается также, что на суде, где пациент выступает как третья сторона, его возражения необходимо заслушать, прежде чем принимать решение о разглашении касающихся его медицинских данных, и что должны быть предусмотрены определенные возможности оспорить любой приказ по этому поводу. Однако это решение Суда, допуская изъятие касающейся Z. медицинской документации по приказу обвинения, подрывает процессуальные возможности защиты, и вовсе не очевидно, что аналогия между мотивировкой подобной меры и мотивировкой судебного приказа о даче показаний снимает возникающие здесь проблемы: применение подобных критериев к суду и к стороне обвинения может и не давать одинаковой картины. Эффект вторжения в личную жизнь был ослаблен представившейся в дальнейшем возможностью оспорить это вторжение в суде. Существенным может оказаться и то обстоятельство, что, в отличие от других случаев конфискации, вторгались не в собственное помещение заявителя (ср. с делом Funke v France, "Российское издание Бюллетеня Интерайтс", № 2). Существует явное различие между потребностью суда в получении необходимых показаний и их доступностью для более широкой публики. Таким образом, решение Суда по поводу неадекватности защитного срока служит важным указанием на необходимость учитывать внутренними судами интересы частной жизни лиц, которые дают показания, и Суд справедливо заключил, что раскрытие личности Z. не было правомерным. Необходимость подобного разглашения все же может диктоваться наличием противодействующих интересов, связанных, например, с предотвращением преступления или защитой других лиц. Тем не менее, Суд, естественно, сомневался, применимы ли эти соображения к данному делу. Заявленное судьей Де Мейером (De Meyer) особое мнение мотивировалось тем соображением, что никакие требования уголовного судопроизводства ни в коем случае не могут оправдать нарушение взаимоотношений врача с пациентом. Он призвал также Суд отказаться в своей мотивировке от концепции права [национальных властей] на оценку. Однако, несмотря на постоянную озабоченность ослаблением и ограничением защиты в рамках ЕКПЧ, происходящим из-за применения этой концепции, его предложение вряд ли получит значительную поддержку. Мнение, что полиция не должна нести ответственность за утечку данных, вероятно, отражает отсутствие твердого подхода к основополагающей проблеме: определенно должны возникнуть сомнения по поводу того, могла ли информация, находящаяся в распоряжении официального органа, быть получена независимым путем; если же существует официальный контроль, то задачей государственных властей должно быть противодействие утечке (ср. с подходом, принятым в отношении плохого обращения с лицами, находящимися под стражей в полиции, в деле Tomasi v France – см. "Российское издание Бюллетеня Интерайтс", № 1). Кроме того, Суд проявил определенный консерватизм в подходе к вопросу о дискриминации: остается неясным, действительно ли здесь имела место отдельная жалоба, или же речь шла об обстоятельстве, отягчающем отсутствие достаточной защиты личных данных Z. Принятый подход в отношении нематериального вреда фактически не раскрывает мотивировку при оценке суммы возмещения, однако Суд правомерно не согласился с предложением финской стороны, что Z. должна получить меньше, чем жертвы X.: выплаты последним могут оказаться недостаточными, что не должно помешать Суду оценить ущерб, фактически понесенный обратившимся к нему заявителем.

Садо-мазохистские действия могут наказываться – ст. 8 ЕКПЧ

Дело Ласки, Джаггард и Браун
против Соединенного Королевства

LASKEY, JAGGARD and BROWN v UNITED KINGDOM
Решение ЕСПЧ от 19 февраля 1997 г.

L., J. и B. принимали участие в садо-мазохистских актах с другими мужчинами гомосексуальной ориентации, число которых за десятилетний период достигло сорока четырех. Акты сопровождались главным образом жестокими действиями над гениталиями и ритуальными избиениями либо голыми руками, либо с использованием разнообразных предметов. Были случаи прижиганий и нанесения телесных повреждений, вызывавших кровотечения и оставлявших шрамы. Эти действия, иногда проводившиеся в помещениях, оборудованных в виде камер пыток, осуществлялись наедине, по обоюдному согласию и не имели никакой явной цели, кроме сексуального удовлетворения. "Жертва" всегда имела возможность остановить "нападение", инфицирования или постоянных повреждений не бывало и никакой медицинской помощи никогда не требовалось. L. привлекал новых участников для этих действий, которые записывались на видеокамеру. Пленки распространялись среди членов группы, но не продавались и не использовались другими лицами. В ходе рутинных расследований несколько таких пленок попало в руки полиции, и заявители вместе с несколькими другими лицами были обвинены в нападениях, нанесении телесных повреждений и связанных с этим правонарушениях. По одному из обвинений фигурировал ответчик моложе двадцати одного года – возраста совершеннолетия, с которого мужчина обладет правом давать согласие на гомосексуальные связи. Нападения были многочисленными, но пункты обвинительного заключения ограничивались небольшим числом типичных обвинений. Когда проводивший заседание судья вынес постановление, что подсудимые не вправе ссылаться на добровольное согласие жертв как на обстоятельство, освобождающее от ответственности, L., J. и B. признали себя виновными по обвинениям в нападениях и были признаны виновными и по другим пунктам. Вынесенные им приговоры составили, соответственно, четыре года и шесть месяцев тюремного заключения за помощь и соучастие в содержании притона, владение непристойной детской фотографией, нападение, повлекшее за собой тяжкие телесные повреждения, и соучастие в таком нападении; три года тюремного заключения за незаконное причинение боли, нападение, повлекшее за собой тяжкие телесные повреждения, и помощь и соучастие в совершении обоих преступлений; два года и девять месяцев тюремного заключения за нападение, повлекшее за собой тяжкие телесные повреждения, а также за помощь и соучастие в таком нападении. Проводивший заседание судья утверждал, что суд принял бы точно такое же решение, если бы участниками данных действий были гетеросексуалы или бисексуалы. Апелляционный суд отклонил апелляции заявителей против обвинительных приговоров, но, поскольку они не считали свои действия в момент их совершения преступными, смягчил их приговоры до двух лет, шести месяцев и трех месяцев тюремного заключения, соответственно. Палата лордов отклонила (3–2) их последующую апелляцию по вопросу о том, что для признания виновности в нанесении тяжких телесных повреждений в результате садо-мазохистских актов должно быть доказано отсутствие согласия [потерпевшего]. В большинстве судебных определений подчеркивается непредсказуемо опасный характер насилий при садо-мазохистских актах и отмечается, что серьезных травм удавалось избежать благодаря удачному стечению обстоятельств, а не благоразумию участников. Впоследствии по делу Wilson апелляционный суд удовлетворил апелляцию супруга против признания его виновным в нападении, причинившем существенное телесное повреждение, когда тот с согласия жены раскаленным ножом выжег на ее ягодицах свои инициалы. Суд подчеркнул, что жена сама была инициатором такого клеймения и что отношения между мужем и женой, осуществляемые по их обоюдному согласию, не должны быть предметом уголовного расследования. Судебные разбирательства по делу L., J. и B. широко освещались в прессе, и все заявители потеряли работу. J. пришлось пройти длительный курс психиатрического лечения, а L. в мае 1996 г. умер. Заявители жаловались на обвинительные приговоры, и Комиссия, признав жалобу в отношении ст. 7 недопустимой, установила нарушение ст. 8.

Суд постановил, что

1) если принять во внимание a) значительное число вовлеченных в эти действия лиц, b) проводившуюся вербовку новых "членов", c) подготовку специально оборудованных камер, d) проведение съемок и распространение снятых лент, – остается открытым вопрос, могут ли в конкретных обстоятельствах данного дела подобные половые отношения полностью укладываться в понятие "личная жизнь";

2) однако Суд не станет исследовать этот вопрос по собственной инициативе, так как вопрос о том, было ли производство по уголовному делу, повлекшее осуждение заявителей, вмешательством в их личную жизнь, не составляет предмета спора;

3) не оспаривалось также, что это вмешательство было предусмотрено законом и преследовало законную цель защиты здоровья и морали;

4) действия, связанные с причинением вреда, будь то при половых отношениях или иным путем, могут регулироваться посредством применения уголовного права;

5) значительные повреждения и травмы, причиненные в обстоятельствах данного дела, нельзя охарактеризовать как легкие или случайные, и этого достаточно, чтобы установить отличие от других дел, связанных с гомосексуальными действиями взрослых, совершаемыми наедине и по обоюдному согласию;

6) хотя повреждения не были особо тяжкими и не требовали медицинского вмешательства, при решении вопроса о судебном преследовании необходимо было учитывать не только серьезность фактически причиненного вреда, но и потенциальную опасность причинения вреда, внутренне присущую самим рассматриваемым действиям;

7) ни ход разбирательств дела в суде, ни определение палаты лордов не давали никакого повода считать, что к заявителям отнеслись особым образом из-за предубежденности властей против гомосексуалистов: особый подход был обусловлен не сексуальной ориентацией заявителей, а экстремальным характером практиковавшихся ими действий;

8) во всяком случае, факты по делу Wilson по своей серьезности отнюдь не сопоставимы с фактами по данному делу;

9) таким образом, мотивы, выдвинутые внутригосударственными властями в обоснование принятых мер, были вполне относимыми к делу и достаточными для целей ст. 8 (2);

10) учитывая что a) в обвинительное заключение были включены лишь несколько обвинений, и b) было учтено обстоятельство, что заявители в момент совершения действий не осознавали их преступного характера, и это отразилось в смягчении приговора по апелляции, – принятые меры нельзя признать несоразмерными;

11) таким образом, не было допущено нарушения статьи 8;

12) не было необходимости устанавливать, могло ли рассматриваемое вмешательство обосновываться требованием защиты морали, однако данный вывод не следует трактовать как ставящий под сомнение правомочность государства препятствовать по моральным соображениям действиям, подобным тем, что имели место в данном деле.

Комментарий. Тот факт, что Суд оставил открытым вопрос о том, подпадают ли действия, фигурирующие в данном деле, под определение личной жизни, разочаровывает, но не удивляет, а сам характер утверждений Суда по этому вопросу заставляет подозревать, что тот испытывает серьезные сомнения: ср. нежелание Суда при оценке допустимости запрета на показ фильма учитывать тот факт, что запрещаемый фильм демонстрировался лишь для членов закрытого клуба (дело Otto-Preminger-Institut v Austria, см. "Российское издание Бюллетеня Интерайтс", № 4). Однако такая позиция Суда представляется сомнительной, если учитывать, что немалая часть социальной и светской жизни протекает в публичной обстановке, не теряя из-за этого обстоятельства право на защиту в рамках ст. 8. Хотя публичность того или иного действия, несомненно, будет играть существенную роль при решении судами вопроса о том, подпадает ли данное действие под защиту [ст. 8], – для отнесения или не отнесения данного действия к сфере личной жизни куда важнее, по всей вероятности, является его характер. Вполне возможно, что численность участников какого-то действия может служить основанием для его регулирования, однако это соображение само по себе еще не выводит подобное действие из сферы личной жизни. Аналогичный взгляд допустим и в отношении активных действий по привлечению новых участников: любые личные отношения предполагают в качестве предварительного условия первоначальное установление каких-то контактов с другими лицами. Трудно возражать против мнения Суда, что причинение физического вреда – даже во время половых актов – может служить оправданием для регулирования. Однако, хотя вред здесь мог быть достаточно серьезным, Суд на самом деле, по-видимому, даже не пробовал оценить, насколько необходимым было в данном случае вмешательство властей. Вполне возможно, что разбиравшие это дело судьи [внутригосударственных судов] действительно не проявляли предубежденности против гомосексуальных актов, но Суду следовало проверить, не применялись ли в случаях гетеросексуального поведения другие стандарты при оценке степени причиненного вреда как основания для вмешательства властей (дело Wilson способно навести на такое предположение – не в последнюю очередь и потому, что там решение суда мотивировалось не степенью причиненной боли, а отсутствием агрессивного намерения). Вдобавок возможное согласие на причинение серьезного вреда следует оценивать в более широком контексте: подход к боксу, действительно способному привести к смерти или к повреждению мозга, разительно отличается от оценки последствий действий, совершавшихся заявителями. Тенденция рассматривать подобные действия как не относящиеся к сфере личной жизни проявилась, вероятно, и в выводе Суда о не слишком суровом характере наказаний: вызывает тревогу то, с какой легкостью допускается тюремное заключение за половые отношения между взрослыми. Если судить по тексту, решение обосновывается ссылкой на ограничения, преследующие [правомерную] цель защиты здоровья. Однако создается впечатление, что на самом деле заключение Суда продиктовано заботой о защите морали. Эта озабоченность гораздо более явно выражена в совпадающем мнении судьи Петтити (Pettiti), который предостерег от опасностей вседозволенности и утверждал, что защита личной жизни призвана ограждать "внутренний мир, человеческую близость и достоинства личности, но не защищать ее в ее низости или поощрять преступную безнравственность". Однако его суждение может также служить свидетельством того, в какой мере широта права на оценку, предоставляемого в том или ином случае государственным властям, отражает неодобрение Судом того поведения, которое подвергается регулированию.

Прослушивание сообщений –

защита офисных телефонных переговоров – ст. 8 ЕКПЧ

Дело Халфорд
против Соединенного Королевства

HALFORD v UNITED KINGDOM
Решение ЕСПЧ от 25 июня 1997 г.

В 1983 г. H. было присвоено самое высокое тогда для женщины звание в полиции Великобритании. Ей предоставили собственный кабинет и два телефона, один из которых предназначался для личных переговоров. Эти телефоны входили во внутреннюю сеть подразделения, в которое она была назначена. Никаких ограничений на использование телефонов не налагалось, и никаких указаний на этот счет она не получала. Значительную часть ее домашних телефонных переговоров – они проводились через аппарат, соединенный с общественной телефонной сетью, – оплачивало подразделение, поскольку ей часто звонили по служебным делам. В течение тех семи лет, которые прошли после ее назначения, H. восемь раз безуспешно обращалась в различные полицейские подразделения (включая ее собственное) с ходатайствами о повышении. Подобные назначения требовали согласия министра внутренних дел, и H. считала, что ей отказывали по совету руководителя ее подразделения. После последнего отказа она подала в суд на него и на министра внутренних дел, заявив, что это – результат дискриминации по половому признаку. Вскоре после этого H. ходатайствовала о разрешении непосредственно участвовать в разбирательствах дела во время исполнения служебных обязанностей и получила официальные заверения в том, что ей это разрешено, в том числе и с использованием телефона. Для разрешения вопросов, связанных с разбираемым делом о дискриминации, при руководстве подразделения была учреждена специальная комиссия. В декабре 1991 г. решение этой комиссии об обращении в дисциплинарную комиссию по делам старших сотрудников полиции по поводу случая недостойного поведения H., а также постановление дисциплинарной комиссии о проведении официального расследования по поводу этого обращения – постановление, в результате которого H. с декабря 1990 г. была временно отстранена от работы на полную ставку, – были аннулированы как вынесенные с превышением полномочий. В дальнейшем рассмотрение в суде дела о дискриминации было отложено до завершения переговоров сторон. Переговоры, в конце концов, привели к соглашению, по которому H. в добровольном порядке выплатили 10 000 фунтов стерлингов (максимальную сумму, которая могла быть присуждена в результате разбирательства по подобному делу) и возместили ее расходы в объеме 5 000 фунтов стерлингов. Достигнутое соглашение предусматривало также, что она выйдет в отставку по медицинским показаниям и что министерство внутренних дел проведет ряд реформ в системе отбора на старшие полицейские должности. H. утверждала, будто в ответ на обращение в суд по поводу дискриминации отдельные сотрудники управления организовали против нее кампанию, которая сопровождалась утечками информации в прессу и подслушиванием ее телефонных переговоров и привела к решению о возбуждении против нее дисциплинарного разбирательства. Она, в частности, утверждала, будто ее телефонные разговоры из кабинета и из дома прослушивались для получения информации, которую можно было бы использовать против нее при разбирательстве дела. Это подтверждалось различными доказательствами и сообщением, полученным ею из анонимного источника. Британская сторона признала, что H. представила достаточно свидетельств правдоподобия утверждений о прослушивании ее переговоров с офисных телефонов, но не с домашнего телефона. Закон 1985 г. запрещает преднамеренное прослушивание сообщений, передаваемых через общественную телефонную сеть, за исключением, среди прочего, тех случаев, когда это делается с санкции министра внутренних дел в интересах государственной безопасности, для предотвращения серьезных преступлений и для защиты экономического благосостояния страны. H. пыталась поднять вопрос о прослушивании в ходе разбирательства дела о дискриминации, однако министр внутренних дел возразил против этого, так как закон от 1985 г. прямо запрещает требовать показаний или давать показания в каком бы то ни было суде или приводить иные доказательства, которые позволяли бы предполагать совершение правонарушения, предусмотренного этим законом. H. ходатайствовала также о расследовании данного вопроса специальным судебным органом, учрежденным на основании закона от 1985 г. Этот трибунал обязан был докладывать о нарушениях данного закона и мог распорядиться аннулировать распоряжение или выплатить компенсацию лицу, подавшему жалобу. Он не был обязан приводить мотивировки своих решений и его решения не подлежали обжалованию. Трибунал известил H., что убедился в отсутствии нарушений закона, но подтвердил, что не может уточнять, было ли действительно проведено какое-либо расследование. Впоследствии министр внутренних дел сообщил одному из членов парламента, что жалоба H. относительно прослушивания разговоров по ее офисному телефону не входит ни в круг его служебных обязанностей, ни в сферу действия закона от 1985 г. В отношении систем связи, не входящих в общественную сеть, никаких норм или средств правовой защиты нет. H. жаловалась на прослушивание ее телефонных разговоров, на отсутствие внутренних средств правовой защиты и дискриминацию по половому признаку. Комиссия установила (26–1) нарушения ст. 8 и 13 в отношении ее разговоров по офисным телефонам и (единогласно) отсутствие нарушений ст. 8, 10 и 13 в связи с разговорами по домашнему телефону и не сочла необходимым рассматривать жалобу по ст. 10 в связи с ее офисным телефоном и не установила нарушения ст. 14 взятой совместно со ст. 8 или 10.

Суд постановил, что

1) телефонные разговоры из служебных помещений, а также из дома могут охватываться понятиями "личная жизнь" и "переписка";

2) В отсутствие какого-либо предупреждения о прослушивании телефонных разговоров, проводимых по полицейской сети, H. могла обоснованно ожидать соблюдения конфиденциальности, тем более, что a) она единолично пользовалась офисом, в котором один из телефонов предназначался исключительно для частных разговоров, и b) получила заверения в том, что ее офисные телефоны могут использоваться при разбирательстве дела о дискриминации;

3) таким образом, к телефонным разговорам H. по ее офисным телефонам применима ст. 8;

4) имеющиеся доказательства подтверждают вывод о достаточном правдоподобии того, что эти разговоры подвергались прослушиванию в ее полицейском подразделении с главной целью сбора материалов для защиты при разбирательстве по делу о дискриминации;

5) это составляет вмешательство государственного органа в право H. на уважение ее личной жизни и переписки и, если учесть, что закон от 1985 г. не применим к внутренним служебным системам связи и никаких других юридических норм в данном отношении не издавалось, – такое вмешательство не было предусмотрено законом;

6) таким образом, в отношении разговоров с ее офисных телефонов было допущено нарушение ст. 8;

7) не оспаривалось, что ст. 8 применима к телефонным разговорам из дома;

8) поскольку жалоба H. касалась не самого факта существования закона или практики, допускающей прослушивание разговоров, а особых мер по прослушиванию, не регулируемых рассматриваемым законом, – Суду следует удовлетвориться наличием достаточного правдоподобия жалобы на применение к ней одной из подобных мер;

9) единственное свидетельство в пользу предположения о прослушивании разговоров с домашнего телефона H., – обнаруженные полицейские контрольные расшифровки записей разговоров, но это свидетельство не может считаться надежным, так как источник его не был назван, и даже если предположить, что расшифровка подлинна, наличие ее еще не означает, что она относится к записи разговора с домашнего телефона;

10) так как факт вмешательства в ее личную жизнь и корреспонденцию, связанного с прослушиванием ее домашнего телефона, не доказан, нарушения ст. 8 в этом отношении не было;

11) у H., несомненно, есть потенциально обоснованная жалоба по поводу нарушения ст. 8 в отношении разговоров по ее офисному телефону, однако внутригосударственного закона, регулирующего прослушивание таких разговоров, нет;

12) так как у нее не было возможности добиваться судебной защиты на национальном уровне в отношении жалобы, касающейся офисных телефонов, – допущено нарушение ст. 13;

13) (8–1) имеющихся сведений недостаточно для установления потенциально обоснованной жалобы в отношении разговоров по домашнему телефону H., и потому в данном отношении нарушения ст. 13 не было;

14) не было необходимости отдельно рассматривать жалобы H. в отношении ст. 10 и 14, так как они равносильны жалобам, охватываемым ст. 8;

15) прослушивание разговоров H. по офисным телефонам с целью сбора сведений для последующего использования против нее при разбирательстве дела о дискриминации составило серьезное нарушение ее прав, однако нет доказательств, что испытанный ею стресс был обусловлен этим, а не другими конфликтами с подразделением;

16) с учетом этих обстоятельств сумма в 10 000 фунтов стерлингов представляла собой справедливую компенсацию морального вреда;

17) хотя не было представлено никаких доказательств в обоснование требований H. о возмещении ее личных судебных издержек по возбуждению данного дела, в ее пользу следует присудить выплату 600 фунтов стерлингов в связи с ее присутствием на слушаниях на Суде;

18) в отношении заявленной суммы в 142 875 фунтов стерлингов (без НДС) судебных издержек и расходов не было приведено никаких обоснований необходимости и размеров соответствующих затрат, и поэтому ей по справедливости следует присудить выплату 25 000 фунтов стерлингов (плюс назначенная сумма НДС);

19) законная процентная ставка в Соединенном Королевстве составляет 8% годовых.

Комментарий: Хотя определенные мотивы могут оправдать перехват сообщений таким образом, что он не составит нарушения ст. 8, – практикой твердо установлено, что подобное прослушивание должно регулироваться рамками закона и надлежащими гарантиями (см. дела Klass v Federal Republic of Germany, Ser A No 28 и Malone v United Kingdom, Ser A No 82). Весьма сомнительно, что мотивировка прослушивания в настоящем деле могла считаться приемлемой, поскольку не высказывалось никаких предположения о недопустимости или ненадлежащем характере возбуждения со стороны H. дела о дискриминации. Фактически, прослушивание могло послужить вмешательству в осуществление ее права на обращение в суд, предусмотренного ст. 6(1). Однако эти вопросы исследовать не приходилось, поскольку, как и в деле Malone и в деле A v France (см. выше), никаких законных оснований для прослушивания разговоров H. по ее офисному телефону не было. Однако данное дело показывает, что распространение сферы личной жизни на офис не ограничивается представителями юридической профессии (см. выше дело Niemietz v Germany): решающим критерием для подобного распространения будет ответ на вопрос, позволяют ли обстоятельства с разумной уверенностью ожидать, что работодатель будет обеспечивать конфиденциальность и неприкосновенность помещения. Данное постановление важно также в связи с проявленной Судом готовностью признать факт прослушивания при том, что он не был неопровержимо доказан: после разбирательства дела Klass стало очевидно, что доказать факт слежки нелегко. Хотя положения закона полностью распространяются на разговоры с домашнего телефона H., можно предположить, что эти положения нарушались, однако в связи с выводом, что [в данном случае] прослушивание не было доказано, исследовать данный вопрос не потребовалось. Нет оснований полагать, что Суд в данном случае отнесся к жалобе более придирчиво, чем в вопросе о прослушивании офисных телефонов, – просто в этом случае имеющиеся доказательства либо были не столь надежны, либо не могли быть достаточно четко привязаны к переговорам с домашнего телефона. Суд, однако, не отвергал законность жалобы, подобной жалобе Klass, на угрозу, создаваемую для заявителя самим существованием закона и практики, допускающих секретное наблюдение: просто H. жаловалась лишь на то, что оказалась объектом фактически предпринятых мер наблюдения. Важное решение по поводу офисных телефонных разговоров неизбежно повлекло решение о нарушении ст. 13, однако вывод Суда об отсутствии потенциально обоснованной жалобы в отношении телефонных разговоров из дома означал, что не было необходимости исследовать совместимость закона 1985 г. – принятого после решения по делу Malone – со стандартами, сформулированными в решении по делу Klass. Решение относительно возмещения расходов и издержек лишний раз напоминает, что Суд готов досконально проверять, какой объем работы был действительно необходим при возбуждении дела.

Медицинские данные – разглашение в связи с иском из страхования

обосновано – ст. 8 ЕКПЧ

Дело M. S. против Швеции

M S v SWEDEN
Решение ЕСПЧ от 27 августа 1997 г.

В 1981 г. M. во время работы упала и повредила спину. В это время она была беременна и в тот же день обратилась в женскую клинику, где ее осмотрел врач. Вследствие невозможности из-за сильных болей вернуться на работу на сколько-нибудь продолжительный период M. сперва освободили от работы по больничному листу, затем предоставили временную пенсию по нетрудоспособности, после чего в октябре 1994 г. назначили пенсию по нетрудоспособности. В марте 1991 г. она, в соответствии с законом о страховании от производственных травм, обратилась в отдел социального страхования с иском о выплате компенсации. Спустя некоторое время ее адвокат, запросив в обычном порядке ее медицинскую карту, узнал, что отдел обратился с письменным запросом в женскую клинику о предоставлении копий ее медицинских документов с момента ее падения. Выяснилось также, что руководитель клиники представил копии документов M., содержащих сведения о лечении, которому она подвергалась в период между 1981 г. и 1986 г. В документах значилось, что она жаловалась на боли в бедрах и спине, но не отмечалось никаких ее утверждений, что травму она получила на работе. В них также приводились подробности об аборте, произведенном в 1985 г. по ее просьбе, так как беременность обострила боли в спине. В карте отмечалось также, что спина у нее очень больная и боли особенно обострились во время предшествующей беременности. Эти документы оглашались без ведома и согласия M. По закону о секретности сведения о здоровье того или иного лица не могут оглашаться, если не очевидно, что разглашение не способно причинить какого-либо вреда данному лицу или его ближайшим родственникам. Закон о страховании обязывает государственные органы (в том числе врачей, работающих в государственной больнице, каковой является клиника, которой пользовалась M.) предоставлять по запросу служащим системы социального страхования сведения о поименованном лице, касающиеся важных обстоятельств в отношении поданного данным лицом иска. Информация, предоставленная в отдел, защищается предусмотренной законом о секретности обязанностью соблюдать конфиденциальность. В мае 1992 г. отдел отказал в требовании M. о компенсации, найдя, что ее отпуск по болезни не был обусловлен производственной травмой. Несколько апелляций против этого решения были оставлены без удовлетворения. M. жаловалась на предоставление ее медицинских документов указанному учреждению и на отсутствие средства правовой защиты, позволяющего оспорить эту меру в суде. Комиссия установила (22–5) отсутствие нарушения ст. 8 и (24–3) ст. 6 (1) и (20–7) отсутствие отдельного спорного вопроса, затрагивающего ст. 13.

Суд постановил, что

1) в отношении касающихся M. документов клиники действовали нормы о конфиденциальности, и передача их органам социального страхования могла осуществляться только по запросу последнего и только в части, содержащей сведения, которые представлялись существенными для применения закона о страховании;

2) так как оценка этих обстоятельств предоставлена полномочным органам, а M. не имела права на то, чтобы с ней проконсультировались или известили заранее, разглашение обосновывалось не только тем обстоятельством, что она обратилась с заявлением о компенсации, но и рядом факторов, лежащих вне ее контроля;

3) следовательно, из ее искового заявления нельзя было заключить, что она явным образом отказалась от своего права на уважение ее личной жизни по отношению к документам клиники, и, таким образом, к рассматриваемым вопросам применима ст. 8 (1);

4) поскольку a) данные, касавшиеся M., были сугубо личными и деликатными, b) они, хотя и оставались конфиденциальными, были разглашены среди более широкого круга государственных служащих, c) последующая передача их содержания служила иной цели, нежели та, с которой осуществлялся их сбор и хранение в клинике, d) из того, что M. обращалась за лечением в клинику, не следовало ее согласие на разглашение, – разглашение данных органам социального страхования составляло вмешательство в право M. на уважение ее личной жизни;

5) это вмешательство было предусмотрено законом, так как, хотя запрос о предоставлении документов относился только ко времени, когда M. получила травму спины, а разглашенные данные доходили до 1986 г., объем информации, которую обязан предоставлять владеющий ею орган, определяется не формулировкой запроса, а значимостью самой этой информации;

6) в силу возможного решающего значения передававшихся данных для распределения государственных фондов среди наиболее заслуживающих того претендентов, целью осуществленной передачи данных можно считать защиту экономического благосостояния страны, и потому не было необходимости исследовать, защищались ли при этой передаче также и права других лиц;

7) в отсутствие объективной информации из независимого источника органам социального страхования трудно было определить, насколько обоснован иск M.;

8) поскольку a) ее иск относился к травме спины, а все разглашенные медицинские документы содержали сведения, касающиеся ее болей в спине, и b) данные охватывали период времени, в отношении которого предъявлялся иск о компенсации, M. не обосновала свое утверждение, будто клиника не могла правомерно признавать ее документы за период после 1981 г. как существенные для вынесения решения отделом;

9) оспариваемая мера применялась с существенными ограничениями и сопровождалась действенными и адекватными гарантиями против злоупотреблений;

10) поскольку существовали значимые и достаточные мотивы для передачи документов M. в отдел, а рассматриваемая мера не была несоразмерной поставленной законной цели, – нарушения ст. 8 допущено не было;

11) положение закона о секретности, налагающее обязанность соблюдать конфиденциальность, было явно рассчитано на защиту пациента, заинтересованного в неразглашении медицинских сведений, однако оно не действует в случае, когда существует законная обязанность раскрыть информацию другому органу;

12) клиника обладала широкой свободой усмотрения при оценке того, какие именно данные важны для применения закона о страховании, и не была обязана, прежде чем передавать сведения в органы социального страхования, выслушать мнения M.;

13) (6–3) так как внутреннее законодательство не могло признать по потенциально обоснованным мотивам никакого "права" воспрепятствовать передаче сведений, ст. 6 (1) к разбирательству рассматриваемого вопроса неприменима;

14) таким образом, нарушения ст. 6 (1) не допущено;

15) с учетом пунктов, касающихся ст. 8, у M. была потенциально обоснованная жалоба, связанная с положениями ст. 13;

16) поскольку M. имела возможность возбудить уголовное и гражданское дело против персонала клиники и предъявить иск о возмещении ущерба вследствие нарушения профессиональной тайны, M. обладала доступом к органу, уполномоченному как рассмотреть ее жалобу в отношении ст. 8 по существу, так и удовлетворить ее требования;

17) если принять во внимание ограниченный характер разглашения данных и различного рода гарантии, эти применимые после свершившегося факта средства правовой защиты удовлетворяют требованиям ст. 13, и потому никакого ее нарушения в данном деле не было.

Комментарий. Как и в деле Z v Finland (см. выше), Суд признал соблюдение конфиденциальности медицинских данных не только необходимым элементом уважения человеческой потребности в защите личной жизни от постороннего вмешательства, но и важнейшим фактором доверия пациента к медицине и службам здравоохранения вообще. Однако ст. 8(2) предусматривает, что требования защиты личной жизни могут в определенных обстоятельствах отступить перед другими законным интересами, и нет никакой причины требовать, чтобы ответчик по иску – а такова была фактическая позиция органа социального страхования – не пользовался равными с истцом возможностями доступа к существенным доказательствам (относительно позиции последнего в отношении доступа к истории болезни в связи с иском о выплате пособия по нетрудоспособности см. дело Schuler-Zgraggen v Switzerland, Interights Bulletin, 1995, № 9, p.78). В данном конкретном случае Суд счел установленным, что разглашение не выходило за рамки необходимого для вынесения решения по иску M. Совместимость данного разглашения информации со ст. 8 требует также наличия действенных и достаточных гарантий, однако сомнительно, что ограниченность круга лиц, допущенных к разглашенной информации, имеет отношение к вопросу о существовании подобных гарантий. Имеющиеся средства судебной защиты после совершившегося факта могут быть достаточны для обеспечения права на доступ к суду в соответствии со ст. 6.1, однако они не способны реально исправить вред, который может быть нанесен неправомерным разглашением, и трудно усмотреть сколько-нибудь настоятельные политические соображения, не позволяющие заранее уведомлять человека о предстоящем разглашении относящихся к нему медицинских данных (ср. с ситуацией в деле Klass v Federal Republic of Germany, Ser A No 28, где соображения государственной безопасности были признаны фактором, ограничивающим требование доступности средств правовой защиты). Вывод о неприменимости ст. 6.1 заставляет обратить внимание на то обстоятельство, что, в отличие от дела Masson and Van Zon v The Netherlands (Interights Bulletin 1996, № 10 p. 101), дискреционные полномочия по разглашению данных ничем не ограничивались. Отсюда мог бы следовать вывод об отсутствии абсолютного права, контролирующего разглашение информации, однако судьи Риссдал (Ryssdal), Гёлькюклю (Golcuklu) и Ямбрек (Jambrek) заявили вполне понятное особое мнение, основываясь на том, что имелись основания добиваться судебного контроля, гарантирующего, что разглашение информации не выйдет за рамки закона. По данному вопросу, а также по вопросу о том, нуждается ли какое-то из гражданских прав в признании во внутреннем законодательстве, чтобы пользоваться защитой ст. 6(1), см. дело Anne-Marie Andersson v Sweden

(см. http://www.interights.org/icl/report.asp?DocNom=785.

Обыск: имелись достаточные основания и гарантии – ст. 8 ЕКПЧ

Дело Камензинд против Швейцарии

CAMENZIND v SWITZERLAND
Решение ЕСПЧ от 16 декабря 1997 г.

C., адвоката, заподозрили в нарушении федерального закона, регулирующего телефонную связь, после того, как отдел наблюдения за радиосвязью Управления по телекоммуникациям обнаружил, что на частоте, отведенной для гражданской и военной авиации, проводился частный телефонный разговор несанкционированного типа. Максимальное наказание за подобное правонарушение составляет тюремное заключение сроком на три месяца или штраф до 10 000 швейцарских франков. Этот разговор велся с телефонного номера, отведенного C. Кантональное управление телекоммуникаций начало против него расследование на основании федерального законодательства об административных и уголовных правонарушениях, и окружной директор этого органа (один из немногих высших государственных служащих, обладающих подобными полномочиями) издал ордер на обыск жилища C. Целью обыска, указанной в ордере, было обнаружение и конфискация несанкционированного радиотелефона. Согласно закону, обыск должен проводиться специально подготовленными сотрудниками, которые в обстоятельствах, способных повлиять на их беспристрастность, обязаны отказаться от его проведения. Обыск помещения может проводиться только в случае, когда существует вероятность, что в нем скрывается подозреваемое лицо или находятся подлежащие конфискации предметы или ценности либо доказательства совершения правонарушения. Обыск не может проводиться по воскресеньям, по официальным нерабочим дням и ночью, за исключением важных случаев или при наличии угрозы. Лицу, занимающему помещение, следует предложить присутствовать при обыске; в принципе, при обыске должно присутствовать государственное должностное лицо, чтобы не допустить какого бы то ни было отклонения от цели обыска. Протокол составляется немедленно и подозреваемому всегда предоставляется право воспользоваться юридическим представительством. Если выяснится, что подозреваемый ни в чем не виновен, он имеет право на компенсацию, а всякий, затронутый следственной мерой, вправе добиваться ее отмены или изменения.

Через несколько недель в 9.50 утра два чиновника управления пришли в жилище C., который признался, что ранее испытывал радиотелефон, но сказал, что теперь его у него больше нет. После предъявления ордера C. впустил этих чиновников в переднюю квартиры, где он занимал только одну комнату: остальные пять сдавались. Когда ему сообщили о правовых аспектах этого обыска, он справился с материалами своего дела и обратился по телефону к адвокату и старшему чиновнику кантонального отдела управления. По просьбе C. и в его присутствии обыск проводился одним должностным лицом управления, которое обыскало каждую комнату двухэтажного здания, включая подвал. Чиновник всего лишь проверял, имеются ли разрешения Управления на телефоны и телевизоры, и не притрагивался ни к чему другому, не открывал шкафов и не просматривал никаких документов. Никакой аппаратуры отыскиваемого типа обнаружено не было, и в 11.55 утра был составлен протокол, который подписали C. и чиновник. В протоколе отмечалось, что по поводу обыска можно подать жалобу.

C. затем обратился в отдел обвинений федерального суда с ходатайством об объявлении обыска недействительным, но это ходатайство было отклонено. Отдел определил, что в рассмотрении жалобы не было необходимости, поскольку она касалась обыска, угрозы применения силы и подслушивания и записи телефонных переговоров, а так как принятые меры прекратились и вреда ему больше не приносили, в сложившихся обстоятельствах отсутствует правовой интерес в обращении за защитой в суд. Хотя отдел и признал, что это, в принципе, справедливо и в отношении связанного с данным делом определения местоположения и записи телефонных разговоров, поскольку они были тесно связаны с проведенным обыском, – тем не менее наличие правового интереса необязательно в тех случаях, когда a) вероятно повторение отрицаемого нарушения закона, b) заявление по данному конкретному делу в суды не может быть рассмотрено своевременно и c) выдвинутые спорные вопросы могут в аналогичных или сравнимых обстоятельствах в любой момент возникнуть вновь и представляют в силу важности рассматриваемого принципа общество достаточно заинтересовано в их разрешении. Отдел установил, что в деле C. последние условия соблюдены, так как расследование в связи с использованием несанкционированного телефона должно было закончиться до проведения обыска и осуществления каких-либо конфискаций. Таким образом, отдел поддержал жалобу C. в той мере, в какой она касалась прослушивания и записи разговоров, проведенных по несанкционированному телефону C. Спустя более трех лет федеральное управление связи наложило на C. штраф в 150 швейцарских франков за правонарушение в виде использования несанкционированной телефонной аппаратуры и предписало ему оплатить расходы и судебные издержки. Поданное C. в следующем месяце ходатайство о судебном пересмотре этого решения было отклонено на том основании, что судебное преследование оспариваемого правонарушения невозможно из-за истечения срока давности.

C. жаловался на обыск и отсутствие справедливого разбирательства и действенного средства правовой защиты. Комиссия, объявив вторую жалобу недопустимой, установила нарушение ст. 13, но не установила нарушения ст. 8. Швейцарская сторона возражала, что вторая жалоба в заявлении C. не была четко сформулирована, однако ЕСПЧ рассмотрел ее по собственной инициативе.

Суд постановил, что

1) не было необходимости исследовать, мог ли C. жаловаться на обыск в помещениях, которые он сдавал внаем, так как его результат не имел бы к данному делу никакого отношения, обыск же в занимаемой им комнате составлял вмешательство в его право на неприкосновенность его жилища;

2) поскольку C. не представил доказательств противного, мера, на которую он жалуется, была предусмотрена законом;

3) обыск дома, где жил C., для отыскания и конфискации несанкционированного телефона, в пользовании которым он подозревался, преследовал законную цель предотвращения нарушения общественного порядка или преступления;

4) хотя власти уже располагали определенным доказательством правонарушения в виде записи разговора и признания C., они правомерно полагали, что конфискация предмета правонарушения, а, следовательно, и обыск были необходимы для доказательства его совершения;

5) (8–1) принимая во внимание предоставляемые законом гарантии и, в особенности, ограниченный характер обыска, можно считать данное вмешательство соразмерным преследуемой цели, и потому нарушения ст. 8 не было;

6) органы ЕКПЧ обладают полномочиями заново рассматривать обстоятельства, являющиеся предметом жалобы заявителя, в соответствии с требованиями Конвенции, взятыми во всей их полноте, и вправе придавать фактам дела, установленным на основе представленных доказательств, правовой смысл, отличный от того, который придает им заявитель, или, при необходимости, рассматривать эти факты иным образом;

7) не оспаривается, что C., утверждая в своей жалобе о нарушении ст. 13, ссылался на решение отдела обвинений, и разбираемая Судом жалоба идентична жалобе, которую Комиссия после заслушивания заявлений сторон сочла обоснованной и допустимой;

8) так как от Суда требуется вынести решение по делу в его нынешнем виде, его полномочия позволяют рассматривать вопрос, касающийся ст. 13;

9) вне всяких сомнений, жалоба в отношении ст. 8 потенциально обоснована, поскольку установлено, что обыск составлял вмешательство в право C. на неприкосновенность его жилища;

10) несмотря на то, что отдел обвинений рассмотрел жалобу по поводу прослушивания и записи телефонного разговора, обращение в отдел обвинений не было действенным средством правовой защиты, так как исходя из установившейся судебной практики жалоба C. по поводу обыска была признана недопустимой в виду отсутствия правового интереса;

11) то же самое справедливо и в отношении процедур судебного контроля, так как в них было отказано из-за истечения срока давности;

12) другие возможные средства правовой защиты, которыми, по предположению швейцарской стороны, мог бы воспользоваться C.: возбуждение иска о компенсации или о возмещении ущерба против соответствующих должностных лиц либо возбуждение против них уголовного дела – не обладали доказанной действенностью, поскольку не приводилось ни одного примера их применения к делу, аналогичному настоящему;

13) с учетом всех обстоятельств C. не располагал действенным средством правовой защиты для представления своей жалобы в свете положений ст. 8, и поэтому допущено нарушение ст. 13;

14) данное решение составляет достаточное справедливое возмещение причиненного, по утверждению заявителя, нематериального вреда;

15) в пользу C. следует присудить, по справедливости, выплату 8 000 швейцарских франков за вычетом сумм, уже полученных на юридическую помощь, в возмещение расходов и судебных издержек;

16) законная процентная ставка, действующая в Швейцарии, составляет 5% годовых.

Комментарий: Суд по понятным причинам не пожелал исследовать вопрос, нарушил ли обыск помещений, не занимаемых С., неприкосновенность его жилища, так как на результат подобное исследование повлиять не могло. Однако, хотя реальное проживание не всегда является необходимым для того, чтобы помещение считалось жилищем того или иного лица (см. дело Billow v United Kingdom, Ser A No 109), но если речь идет об обыске, такое проживание, вероятно, составляет необходимое условие правомерности жалобы на нарушение ст. 8. Однако данное ограничение не может служить препятствием для подачи жалобы на основании ст. 1 Протокола № 1 – даже в тех случаях, когда помещение нельзя признать собственностью занимающего их лица, как в случае отсутствия права владения на условиях аренды или иного сравнимого права. Вывод, что в части, касающейся характера проведения и необходимости гарантий, обыск не составляет нарушения ст. 8, вытекает из установившейся судебной практики (за исключением требований предварительной судебной санкции – см. выше дело Cremieux v France). Этот последний момент в постановлении Суда специально не выделен, но в тексте подчеркиваются [общие] требования, определяющие, кто именно наделен правом издавать необходимый ордер. Несомненно, имеет значение и весьма специфический характер проводившегося обыска. Хотя в постановлении Суда проявилось понимание потребностей и нужд распорядительных органов, – вряд ли это постановление можно трактовать как смягчение норм, регулирующих уголовный процесс в целом. Тем не менее, судья Де Мейер (De Meyer) заявил особое мнение, так как не был готов поступиться требованием о предварительной судебной санкции. Готовность Суда рассматривать жалобу в свете ст. 13 служит долгожданным подтверждением того, что существо заявления важнее формы (см. также дело Foti v Italy, Ser A No 56). Вывод об отсутствии действенных средств правовой защиты в данном деле вытекает из установившегося у Суда подхода, однако жалоба в отдел обвинений была бы, несомненно, признана в качестве подобного средства, если бы не действовало ограничивающее правило о сроке давности. Судьи Вильдхабер (Wildhaber), Лоизу (Loizou) и Бака (Baka) отметили отличие данного дела от дела Valsamis v Greece (Interights Bulletin 1997, № 11, p. 143), состоящее в том, что возмещение за необоснованный обыск могло быть получено и без доказательства его незаконности. Они также полагали, что с учетом ограниченного характера обыска масштаб доступного судебного контроля мог быть признан достаточным (как в деле Akdivar v Turkey, Interights Bulletin, 1997, № 11 p. 156). Тем не менее, несмотря на этот последний момент, они особого мнения не заявили, так как сочли, что в отношении защиты прав человека важнее следовать прецедентам Суда.

Разрушения в ходе антитеррористической операции неоправданны – ст. 8 ЕКПЧ

Дело Ментеш и другие против Турции

MENTES and OTHERS v TURKEY
Решение ЕСПЧ от 28 ноября 1997 г.

M., T.1, T.2 и U. проживали в селении, расположенном в юго-восточной Турции, первые трое – в его нижней части, а четвертая – в отдельно стоящей деревушке. С 1985 г. в этой части страны постоянно происходят серьезные столкновения между силами безопасности и членами курдской сепаратистской партии. По утверждению турецких властей, эти столкновения привели к гибели свыше 4 000 гражданских лиц и примерно такого же числа военнослужащих сил безопасности. Заявители утверждали, что во время операции сил безопасности в июне 1993 г., последовавшей за нападением членов сепаратистской партии на жандармский участок другого села, были сожжены их дома. Они заявляли, что их дома, как им говорилось, сжигались в отместку за помощь сепаратистской партии. M. утверждала, будто дом, где она проживала, сожгли полностью вместе с мебелью, дровами, амбаром и сараем с продовольствием на зиму. T.1 заявила, что, когда подожгли ее дом, жандармы грозились бросить ее туда, если она попытается достать хоть что-нибудь из детской одежды. T.2 сказала, что ее дом подожгли, выбросив перед этим оттуда ее с детьми, и что ее пинали, осыпали ругательствами и приставляли к лицу оружие. Утверждали, что в нижней части села было разрушено от десяти до тринадцати домов. Дом U., как утверждали, сожгли в другом случае. Заявители утверждали, что их вынудили покинуть село, а после того, как осенью 1993 г. ушло остальное население, сожгли оставшуюся часть села. Говорили, что их дома сожгли в соответствии с установкой, принятой в отношении сел, которые, как считали, оказывали поддержку сепаратистской партии.

Турецкая сторона отрицала проведение каких-либо подобных операций в этом районе и тот факт, что заявители в течение 6-7 лет не бывали в селе. Она, к тому же, утверждала, что заявители подвергались давлению со стороны их родственников, так как состоят в близком родстве с лицами, подозреваемыми в членстве в сепаратистской партии, а другие их родственники содержатся в заключении по обвинениям в содействии и поддержке этой партии.

Комиссия установила факты, о которых далее идет речь, на основании письменных и устных показаний одиннадцати свидетелей: двух местных прокуроров, четырех сельских жителей, которые были допрошены представителями Комиссии, другого сельского жителя, первых трех заявителей и жандармского командира, приступившего к своим обязанностям после предположительно имевших место событий. Показания были получены тремя ее представителями, направленными в Турцию. Комиссия установила, что 1) первое расследование этих событий, очевидно мотивированное информацией, полученной после передачи жалоб заявителей турецкой стороне, привело к заключению, что в указанный день никаких происшествий не было; 2) решение турецких властей не возбуждать судебного преследования [ответственных за разрушения] было принято не позднее, чем через две недели после получения извещения о жалобах и основывалось на показаниях случайной выборки сельских жителей из различных деревень в то время, когда обвинителю вряд ли были известны имена заявителей; 3) второе расследование, которое также закончилось выводом, что события, составлявшие предмет жалобы, в действительности не происходили, было проведено в ответ на новое письмо из министерства юстиции и основывалось на результатах предыдущего расследования; 4) никаких других шагов по выяснению фактов о том, что произошло, будь то путем опроса жандармов о возможном проведении какой-либо операции или посредством опроса жителей верхней или нижней части селения, не предпринималось; 5) в ходе второго расследования не было никаких попыток установить адреса заявителей или связаться с ними для получения показаний; 6) турецкая сторона, несмотря на неоднократные запросы, без всяких объяснений не предоставила документальные материалы (в том числе документы обоих расследований) и не издала приказа о явке тогдашнего командира жандармов; 7) сложилось впечатление, что заявления турецкой стороны были в большей мере направлены на то, чтобы подчеркнуть связи семей заявителей с сепаратистской партией, нежели на выяснение существа жалоб; 8) учитывая характер отбора свидетелей [государственными властями], было опасно полагаться на письменные показания упомянутых четырех сельских жителей в той мере, в какой они не подтверждались другими данными; 9) отмечались существенные расхождения между показаниями первых трех заявителей, записанными одной из неправительственных организаций, и их устными заявлениями представителям Комиссии, однако последние были в целом непротиворечивыми и правдоподобными, а также подтверждались одним из жителей села; 10) T.1 и T.2 жили в рассматриваемое время в своих домах, но – в чем не было ничего необычного – зиму проводили в другом месте, а летом возвращались ухаживать за огородом и посевами; 11) M., вероятно, не имея собственного дома, жила, когда вернулась в село на летние месяцы, в доме своего свекра, где она проживала и в рассматриваемое время; 12) 24 июня 1993 г. поблизости от села появился большой отряд жандармов, и на следующий день он вступил в верхнюю и нижнюю части села для проведения обысков; 13) в какой-то момент жителей села, кроме молодых людей, ушедших на заработки, собрали перед школой, чтобы допросить о деятельности сепаратистской партии в этом районе; 14) в нижней части села от женщин, в том числе заявителей, потребовали покинуть дома, которые затем подожгли вместе со всеми находившимися там вещами и имуществом (включая одежду и детскую обувь); 15) затем на вертолете прибыл старший офицер, с появлением которого заявители и другие жители села связывали приказ о прекращении поджогов; 16) жандармы в тот же день убыли, и вскоре после этого заявители вместе со своими детьми или другими членами семей пешком – некоторым пришлось идти почти десять часов – добирались до дороги, ведущей в город, откуда их доставили в город отправленные из него машины. Комиссия не установила никаких фактов, касающихся будто бы имевшего место поджога дома U.: при изучении обстоятельств дела представителями Комиссии она не присутствовала, сославшись на болезнь.

Согласно конституции, действия и решения администрации подлежат судебному контролю, причем администрация обязана возмещать любой ущерб, вызванный ее действиями и мерами. Последнее относится к чрезвычайным ситуациям и не требует доказательства виновности. Это же распространяется и на ущерб, причиненный неизвестными лицами, когда [властям] не удалось поддержать общественный порядок и безопасность или обеспечить защиту жизни и имущества. Лишение кого-то свободы, угрозы или применение угроз с целью заставить кого-то совершить какое-нибудь действие, проведение незаконных обысков в чьем-либо доме, преднамеренный поджог или преднамеренное повреждение имущества другого лица составляют уголовное преступление. Государственный прокурор и полиция обязаны расследовать преступления, о которых им сообщается, а потерпевший от преступления вправе апеллировать против решения не возбуждать судебное дело. В случае нанесения значительного ущерба, создания угрозы жизни и повреждения имущества судебному преследованию могут подвергаться и военнослужащие, если только они не действовали в соответствии с полученными приказами. Для судебного преследования представителей государственной власти требуется разрешение местных административных советов (куда входят государственные служащие, реально не обладающие юридическими знаниями), а отказ в таком преследовании может быть обжалован. Любое незаконное действие государственного гражданского служащего может стать предметом иска о возмещении ущерба, возбуждаемого в обычных общегражданских судах. Согласно конституции, при чрезвычайном положении жалобы по поводу не конституционности в отношении мер, принятых на основании законов и декретов, введенных в действие между сентябрем 1980 г. и октябрем 1983 г., могут не приниматься. По одному из таких декретов полномочие принимать решения о судебном преследовании сотрудников сил безопасности передавалось от прокурора местным административным советам. Другой декрет предусматривал, что в районах, где объявлено чрезвычайное положение, нельзя привлекать к уголовной, финансовой или юридической ответственности государство и губернаторов регионов или провинций в связи с выполнением ими своих полномочий, но без ущерба какому бы то ни было праву на возбуждение исков о возмещении государством необоснованно нанесенного ущерба. Заявители утверждали, что последний декрет узаконил безнаказанность и расширил полномочия по изданию приказов об эвакуации сел. Вдобавок ущерб, причиненный в ходе борьбы против терроризма, не будет рассматриваться как "неоправданный" и тем самым получит иммунитет от судебного иска.

Заявители жаловались на сожжение их домов и насильственное и незамедлительное выселение их из села. U. жаловалась также на гибель ее детей-близнецов. Комиссия установила в отношении первых трех потерпевших нарушение ст. ст. 3 (26–2), 6 (26–2), 8 (27–1) и 13 (26–2), но не установила нарушений ст. 5, 14 и 18, а в отношении U. не установила нарушений ст.ст. 2, 3, 5, 6, 8, 13, 14 и 18. Турецкая сторона возражала, утверждая, что в отсутствие каких-либо попыток заявителей обратиться с жалобами, которые они подали в ЕСПЧ, к внутригосударственным судебным органам для возбуждения уголовного преследования или иска о возмещении ущерба, нельзя признать исчерпание внутренних средства правовой защиты.

Суд постановил, что

1) несмотря на широкий размах проблемы разрушения сел, нет, по-видимому, ни одного примера решений о возмещении ущерба, принятых по заявлениям о преднамеренном уничтожении имущества сотрудниками сил безопасности, или судебного преследования, возбужденного против них по подобным заявлениям;

2) заявители, в отличие от дела Akdivar v Turkey (Interights Bulletin, 1997, № 11, p. 156) ни в один внутренний судебный орган не обращались, но уполномоченные на то государственные прокуроры, будучи осведомленными об их заявлениях, не предприняли никакого содержательного расследования, к тому же следует учитывать и незащищенность и уязвимость заявителей после разрушения их домов;

3) в отсутствие сколько-нибудь убедительных опровергающих объяснений с турецкой стороны можно считать, что заявители продемонстрировали наличие особых обстоятельств, освобождавших их во время событий, в связи с которыми они жаловались, от обязанности исчерпания внутренних средств правовой защиты, причем в исключительных обстоятельствах настоящего дела средства правовой защиты в отношении их жалобы о разрушении их домов силами безопасности, предоставляемые административными и гражданскими судами, не были ни адекватными, ни достаточными;

4) (15–6) таким образом, предварительное возражение турецкой стороны следует отклонить;

5) при установлении рассматриваемых фактов представителями ЕКПЧ в основу было взят надлежащий критерий доказательности, а именно: принимались лишь те показания, которые не могли вызвать разумных сомнений, а при вынесении заключений учитывались все непоследовательности и противоречия в показаниях (в особенности различия между письменными и устными заявлениями, причем, по представляющимся вполне убедительными мотивам, больший вес придавался этим последним);

6) ЕКПЧ принимала во внимание и культурный и лингвистический контексты, а также отсутствие сотрудничества со стороны Турции, проявившееся в отказе предоставить определенные запрашиваемые документы и установить личность и вручить приказ о явке ключевому свидетелю, которого намеревались допросить представители ЕКПЧ;

7) подвергнув тщательному самостоятельному исследованию материалы, собранные ЕКПЧ, Суд счел, что установленные последней факты в отношении утверждений первых трех заявителей, но не в отношении утверждений U., не вызывают обоснованных сомнений;

8) не было оснований отделять M. от второго и третьего заявителей, так как, хотя дом принадлежал не ей, а ее свекру, она, тем не менее, жила в нем значительную часть каждого года во время ее приездов в село, если же учесть крепкие семейные связи и характер ее пребывания, проживание M. в этом доме 25 июня 1993 г. подпадает под гарантии ст. 8;

9) (16–5) особо серьезное нарушение права на уважение частной жизни, семейной жизни и жилища трех первых заявителей не имело обоснования, что составляет нарушение ст. 8;

10) (20–1) принимая во внимание особые обстоятельства данного дела и свое решение о нарушении тех прав заявителей, которые предусмотрены ст. 8, жалобу, касающуюся ст. 3, Суд далее не рассматривает;

11) заявители не добивались рассмотрения жалобы на принуждение покинуть свои дома и, если учесть a) заключение, что никто из заявителей не был ни арестован, ни взят под стражу, ни иным путем лишен свободы, и b) непрочность их личного положения вследствие потери своих домов, не соответствующего понятию "безопасность личности", – у Суда не было необходимости рассматривать этот вопрос по собственной инициативе;

12) так как заявители a) не оспаривали, что теоретически соблюдение их гражданских прав могло стать предметом рассмотрения административных и гражданских судов, и b) жаловались, по существу, на отсутствие надлежащего расследования их заявлений о преднамеренном уничтожении силами безопасности их домов и имущества, – эту жалобу целесообразнее было рассматривать в связи с общей обязанностью предоставлять действенное средство правовой защиты, и не было необходимости определять, допущено ли нарушение ст.ст. 6(1);

13) (16–5) не было проведено никакого исчерпывающего и действенного расследования утверждений заявителей, что привело к подрыву всякой возможности применения любых имеющихся в их распоряжении средств правовой защиты, включая возбуждения в судах иска о возмещении ущерба, и, следовательно, по отношению к первым трем заявителям допущено нарушение ст. 13;

14) утверждение, что отношение к заявителям обусловлено их курдским происхождением и что проводится систематическая жестокая и безжалостная политика перемещение населения, не было доказано, и нарушения ст. 14 и 18 не допущено;

15) свидетельств, выявленных ЕКПЧ, недостаточно для какого-либо вывода о наличии административной практики нарушения ст. ст. 8 и 13;

16) так как в отношении жалоб U. никаких фактов не установлено, нарушения положений ЕКПЧ, на которые она ссылалась, не было;

17) (20–1) решение по требованию заявителей о возмещении материального ущерба и нематериального вреда, возмещении за карательные действия и увеличенном возмещении ущерба не подготовлено и должно быть отложено;

18) (16–5) представителям заявителей, находящимся в Соединенном Королевстве, следует прямо выплатить 27 795 фунтов стерлингов (вместе с любой подлежащей выплате суммой НДС) за вычетом 13 295 французских франков, уже выплаченных в счет юридической помощи, в возмещение расходов и судебных издержек;

19) участие в разбирательствах дела Курдского проекта по правам человека никаких вознаграждений за юридическую помощь не оправдывает;

20) законная процентная ставка, действующая в Соединенном Королевстве, составляет 8% годовых.

Комментарий. Как и во многих других делах, касающихся Турции, имеются принципиальные противоречия между утверждениями сторон о имевших место событиях. Суд следовал уже установившемуся подходу, согласно которому результаты выполненного Комиссией установления фактов по делу тщательно рассматриваются и оцениваются, но, по существу, берутся за основу. Однако судьи Де Мейер (De Meyer), Гёлькюклю (Golcuklu), Матшер (Matscher) и Руссо (Russo) не были убеждены, что сообщаемые факты установлены так, что не вызывают разумного сомнения. Суд правомерно не придал значения вопросу о праве на владение домом, где проживала M., так как в отношении жалоб в рамках ст. 8 фактическое использование помещений важнее юридических формальностей (см. также выше дело Buckley v United Kingdom). Разрушение домов при рассматриваемых обстоятельствах вряд ли могло быть как-то обосновано; другой вывод был бы, очевидно, уместен, если бы это произошло в ходе столкновения с террористической группой. Отсутствие жалоб по ст. 1 Протокола №1, возможно, отражает тот факт, что никто из заявителей не был владельцем помещений, но ведь ее положения могли иметь отношение и к уничтожению находившегося в них имущества. Как и в деле Akdivar, Суд уклонился от решения по поводу жалобы в рамках ст. 3. В этом, вероятно, нет ничего удивительного, если учесть невозможность установить, что же в действительности происходило, когда уничтожались дома, но судья Мифсуд Бонничи (Mifsud Bonnici) по вполне понятным причинам заявил особое мнение на том основании, что не выносить никакого решения просто не годится. Хотя не было вынесено решения и по ст. 5, ссылка Суда на понятие "безопасность" как на независимый элемент наводит на мысль, что теперь эта категория включает и жалобы, касающиеся неприятностей, причиняемых людям властями (ср. с подобным подходом КПЧ в деле Bahamonde v Equatorial Guinea, Interights Bulletin 1994, № 8, p. 87). Возможно, именно противоречия между утверждениями по поводу фактов помешали и принять решение относительно административной практики, однако совокупный эффект дела Akdivar и данного дела, как и готовность Суда освободить заявителей от обязанности исчерпать внутренние средства правовой защиты, может внушить иное мнение. Что касается последнего момента, Суд все же указал, что не пытался делать какого-то общего вывода о действенности средств правовой защиты. Тем не менее, решение, фактически, санкционирует подобный отход от обязательных требований в ситуации, когда власти закрывают глаза на широко распространенную проблему. Однако по данному поводу судьи Де Мейер, Гёлькюклю, Готчев, Ямбрек, Матшер и Руссо заявили особое мнение. Судью Готчева особенно беспокоят последствия, которые такой отказ от требования об исчерпании внутренних средств может иметь после вступления в силу Протокола № 11, когда Суд примет на себя единоличную ответственность за выяснение фактов. Кроме того, отмечается очевидное расширение толкования обязанности предоставлять действенное средство правовой защиты: для констатации нарушения ст. 13 оказывается достаточным просто выявить неадекватность проведенного расследования даже в отсутствие жалобы в адрес властей. Это, по-видимому, накладывает определенную положительную обязанность, сравнимую с уже признанной в отношении ситуаций, в которых существует подозрение о нарушении права на жизнь и запрета пыток (см. дело Aksoy v Turkey – "Российское издание Бюллетеня Интерайтс, № 1 и дело Kaya); Нежелание оплатить расходы неправительственной организации объясняется, по-видимому, отсутствием свидетельств об ее участии в работе над делом, проводившейся британскими и турецкими адвокатами. Судьи Гёлькюклю и Мифсуд Бонничи усомнились в целесообразности выплаты гонорара непосредственно адвокатам, поскольку это считается обязанностью заявителей. Первый воспользовался этим, чтобы подвергнуть сомнению подлинность жалобы, и хотя Суд мог сделать это по каким-то чисто практическим или иным правомерным соображениям, какие-то объяснения с его стороны по этому поводу все же не помешали бы.

Возвращение собственности –

неправомерное неисполнение судебного приказа –

ст. 1 Приложения № 6 к GFA и ст. 8 ЕКПЧ

Дело Блентич
против Сербской республики

BLENTIC v REPUBLIKA SRPSKA
Дело № CH/96/17,
решение Боснийской Палаты Суда от 5 ноября 1997 г.

B., гражданин Боснии и Герцеговины боснийского происхождения, и его жена были в сентябре 1995 г. силой выселены из находящегося в их личной собственности дома D. (сербским беженцем). По словам B., он и его жена подверглись грубому обращению и угрозам оружием со стороны четырех вооруженных полицейских и им дали пять минут на то, чтобы покинуть дом. В следующем месяце B. возбудил дело в суде первой инстанции, добиваясь возвращения собственности. Решение было вынесено в его пользу вследствие неявки ответчика, и суд предписал выселить D. После того, как D. не подчинился приказу, в ноябре 1995 г. был издан второй подобный приказ. Несколько попыток (самая последняя – в октябре 1997 г.) привести второй приказ в исполнение оказались безуспешными, так как, когда собралась толпа, чтобы помешать выселению D., полиция, несмотря на распоряжения суда об этом, не предприняла никаких мер по содействию судебным чиновникам. Представители Сербской республики утверждали, что полиция не применила силу из опасений в отношении безопасности B. и других лиц.

B. жаловался на неисполнение приказа суда, и BHRC (Палата суда по делам Боснии), признав, что в жалобе подняты спорные вопросы, затрагивающие ст. ст. 6(1) и 8 ЕКПЧ и ст. 1 Протокола № 1, передал его в Палату. Представители Сербской республики заявили, что дело еще находится на рассмотрении в ее судах.

Палата постановила, что

1) хотя B. имел право и дальше добиваться исполнения вынесенного в его пользу судебного решения, – на практике его неоднократные попытки исправить положение таким путем не приводили к успеху, и использование этого средства правовой защиты, даже в случае успеха, не исправило бы ситуацию, на которую он жалуется, так как жалоба относится к неисполнению судебного решения властями вплоть до настоящего времени;

2) таким образом, на основании ст. VIII (2)(a) Приложения № 6 к Общим рамочным мирным соглашениям по Боснии и Герцеговине, нет никаких препятствий для признания жалобы допустимой;

3) Палата неправомочна рассматривать вопрос о том, совершались ли какие-то нарушения прав B. в период до вступления в силу Рамочных соглашений;

4) поскольку B. и его жена проживали в доме как в своем жилище, причем незаконны были и первоначальное выселение, и продолжающееся недопущение в него, – допущено длительное незаконное вмешательство со стороны D. в право B. на неприкосновенность его жилища;

5) хотя B. настаивал, что полиция участвовала в первоначальном незаконном выселении, имевшем место до вступления в силу Рамочных соглашений, не утверждалось и не приводилось никаких доказательств, что она и после этого содействовала продолжавшемуся недопущению его в жилище;

6) обязанность действенным образом обеспечивать неприкосновенность жилища означает, что должен существовать эффективный механизм защиты неприкосновенности жилища от незаконного вмешательства, подобного тому, какому подвергся B.;

7) хотя противодействие людей, выступавших против выселения, могло создать серьезные трудности для властей, на которых лежала обязанность провести выселение, и, возможно, в определенных обстоятельствах властям в интересах поддержания сохранения общественного порядка пришлось отложить принятие необходимых мер, – на них лежала положительная обязанность принять действенные, разумные и надлежащие меры, чтобы справиться с трудностями, чинимыми сборищем, препятствовавшим B. вернуться в свой дом;

8) несмотря на требование закона оказывать содействие лицам, ответственным за исполнение судебных решений, нет никаких свидетельств, что полиция в течение почти двух лет вообще что-то делала, чтобы помочь судебным чиновникам или не допустить систематического противодействия их действиям;

9) не было предпринято никакой попытки судебного преследования лиц, ответственных за воспрепятствование исполнению судебного приказа, хотя закон позволяет такое преследование;

10) подобная ситуация несовместима с принципом верховенства права и привела к нарушению ст. 8;

11) По существу, по тем же причинам, что названы в связи со ст. 8, непринятие властями необходимых мер по исполнению судебного приказа, полученного B., фактически, лишило его права на беспрепятственное пользование своей собственностью и, следовательно, были нарушены его права, предусматриваемые ст. 1 Протокола № 1;

12) так как ст. 6 применима и к и к судебным процедурам по исполнению решения, которые осуществляются после вынесения решения судебным органом в пределах его полномочий, – пассивность полиции повлекла за собой нарушение прав B. на определение его гражданских прав и обязанностей в разумный срок и тем самым лишила ст. 6 всякого реального действия;

13) предположение о нарушении также и прав B., предусмотренных ст. 13, не расследовалось, и с учетом уже сделанных заключений этот вопрос не требует дальнейшего расследования;

14) B. заявлял также, что является жертвой нарушения ст. 14, однако, поскольку данный вопрос не расследовался и не было представлено никаких доказательств предполагаемой дискриминации, а также принимая во внимание остальные пункты постановления, необходимости в дальнейшем исследовании этого вопроса нет;

15) властям Сербской республики надлежит принять действенные меры по восстановлению B. в его праве владения данным домом и до 3 февраля 1998 г. сообщить о предпринятых шагах по исполнению этого предписания;

16) B. оставляет за собой право до 3 марта 1998 г. ходатайствовать о предоставлении денежной компенсации или о другом возмещении, которое он сочтет нужным потребовать.

Дело M. J. против Сербской республики

M J v REPUBLIKA SRPSKA
Дело № CH/96/28,
решение Боснийской Палаты Суда от 7 ноября 1997 г.

M., гражданин Боснии и Герцеговины боснийского происхождения, занимал свою квартиру с 1966 г., но в сентябре 1995 г. трое вооруженных лиц насильно выселили из нее его, его жену и дочь. Он утверждал, что эти люди служили в резерве полиции и дали им пять минут на то, чтобы покинуть квартиру. Впоследствии M. узнал, что в ту же ночь в его квартиру въехал K. (сербский беженец). В следующем месяце он возбудил дело в суде первой инстанции, добиваясь восстановления в праве владения, и суд вынес решение в его пользу вследствие неявки ответчика. В декабре 1995 г. суд предписал K. освободить квартиру. После того как K. не подчинился первому приказу, в январе 1996 г. был издан еще один приказ. Ряд попыток привести второй приказ в исполнение оказались безуспешными, так как, когда собралась толпа, чтобы помешать выселению D., полиция, несмотря на распоряжения суда об этом, не предприняла никаких мер по содействию судебным чиновникам. В двух последних случаях, когда было назначено выселение (в октябре и ноябре 1996 г.), судебные чиновники и полиция утверждали, что выселение не могло осуществиться, так как в квартире находился не K., а R., и что необходимо возбудить судебное дело против этого последнего. В следующем месяце M. возбудил такое дело и подробно изложил события, предположив, что R. незаконно переехал в квартиру, договорившись с K., с тем, чтобы помешать исполнению приказа суда. Он добивался в качестве временной меры издания приказа о его немедленном вступлении во владение квартирой и всем, что в ней содержится. Он неоднократно обращался с устными просьбами о назначении даты слушания, и одно из них, назначенное на март 1997 г., было отложено под тем предлогом, что R. проходил курс лечения за границей. В мае 1997 г. M. потребовал срочного рассмотрения данного вопроса, и очередное слушание назначили на сентябрь 1997 г., однако он заявил, что R. утверждал, будто повестки в суд не получил. Адвокат M. заявил протест судье, проводившему судебное заседание, и не было, по-видимому, принято никакого решения ни по существу дела, ни по ходатайству M. о временных мерах.

M. жаловался на невозможность восстановить владение своей квартирой, и BHRO, признав, что в данном деле подняты вопросы, затрагивающие ст. 6(1) и 8 ЕКПЧ и ст. 1 Протокола № 1, передал дело в Палату.

Палата постановила, что

1) хотя M. добился решения суда против K. и неоднократно предпринимал попытки привести его в исполнение, это средство правовой защиты оказалось практически недейственным, и теперь в его распоряжении действенного средства правовой защиты нет, постольку его жалоба касается неспособности властей до самого отъезда K. привести в исполнение решение суда;

2) M. возбудил судебное дело против R., которое пока еще рассматривается, но нет никаких оснований считать, что это средство правовой защиты окажется на практике сколько-нибудь более действенным против R., нежели против K., поэтому с достаточной достоверностью не установлено, что он на практике располагает каким-либо действенным средством правовой защиты;

3) таким образом, на основании ст. VIII (2)(a) Приложения № 6 к Общим рамочным мирным соглашениям по Боснии и Герцеговине нет никаких препятствий для признания заявления допустимым;

4) Палата неправомочна рассматривать вопрос о том, не было ли совершено нарушение прав M. до вступления в силу Рамочных соглашений;

5) поскольку M. и его семья проживали в квартире как в своем жилище, причем незаконны были и первоначальное выселение, и проведенное K. их недопущение в жилище до своего отъезда, допущено незаконное вмешательство со стороны K. в право M. на неприкосновенность его жилища;

6) не выдвигалось никаких доводов, подтверждающих какое бы то ни было право R. занять квартиру, и потому его вселение в нее также составляло незаконное вмешательство в право M. на уважение своего жилища, которое продолжается до настоящего времени;

7) хотя M. настаивал, что полиция участвовала в первоначальном незаконном выселении, имевшем место до вступления в силу Рамочных соглашений, не утверждалось и не приводилось никаких доказательств, что она или другие государственные органы и после этого содействовала его продолжавшемуся недопущению в его жилище; [(11–1) пункты

8) –12) решения с соответствующими изменениями совпадают с пунктами 6)–10) решения по делу Blentic v Republika Srpska, см. выше];

9) так как излагаемые в заявлении M. в суд факты, касающиеся R., заставляли предположить, что вселение последнего в квартиру составляло явное нарушение прав M., совершенное с намерением избежать приведения в исполнение предшествующего судебного постановления, [внутригосударственному] суду необходимо было рассмотреть данный вопрос в ускоренном порядке с тем, чтобы обеспечить действенные гарантии соблюдения права M. на неприкосновенность жилища, однако не последовало никаких слушаний по существу дела и даже не было принято никакого решения по ходатайству о временных мерах;

10) (11–1) такому положению дел не дано было удовлетворительного объяснения, и подобная ситуация составляет нарушение ст. 8;

11) право занимать квартиру представляет собой ценность, поскольку дает съемщику право при определенных условиях занимать данное помещение неограниченное время, а при определенных обстоятельствах и передавать это право другим лицам, и, таким образом, составляет право собственности в смысле, придаваемом этому понятию ст. 1 Протокола № 1; [пункты 16)–18) решения при соответствующих изменениях совпадают с пунктами 11)–13) решения по делу Blentic v Republika Srpska, см. выше, за исключением (10–2) положений, касающихся ст. 1 Протокола № 1, и (11–1) – касающихся ст. 6]; [(11–1) пункты решения 19)–20) при соответствующих изменениях совпадают с пунктами 16)–17) решения по делу Blentic v Republika Srpska, см. выше].

Комментарий: Необходимость обеспечивать исполнение судебных решений уже была признана в качестве элемента права на доступ к суду (см. дело Hornsby v Greece, "Российское издание Бюллетеня Интерайтс" № 2) однако здесь, где речь идет о возвращении жилища, она рассматривается как еще более настоятельная. Палата, как и ЕСПЧ, признает, что права, предусматриваемые как ст. 6, так и ст. 8, не абсолютны, и особо признают трудности, связанные с приведением решения в исполнение в присутствии враждебно настроенной толпы. Тем не менее, последнее не может служить оправданием бездействия, и даже если прекращение какой-то конкретной попытки исполнения решения может оправдываться требованиям поддержания общественного порядка, – это не избавляет от обязанности применить какую-то иную стратегию или, дождавшись не столь напряженной ситуации, принять надлежащие меры против организаторов сопротивления. Хотя в деле Blentic истцом был собственник, выраженное в решении по делу M. J. мнение, что понятие "владение" охватывает и не столь сильное "право занимать помещение", указывает на широту круга интересов, защищаемых ст. 1 Протокола № 1. Кроме того, вывод о нарушении положений как ст. 8 ЕКПЧ, так и ст. 1 Протокола № 1, свидетельствует, что позитивная обязанность обеспечивать защиту применима к жилищу вне зависимости от того, обосновывается ли эта обязанность интересами занимающего жилище лица как владельца собственности. См. также дела Bejdic v Republika Srpska и Medan, Bastijanovic and Markovic v Bosnia and Herzegovina.

Доступ на пляж не охватывается гарантией – ст. 8 ЕКПЧ

Дело Ботта против Италии

BOTTA v ITALY
Решение ЕСПЧ от 24 февраля 1998 г.

B., инвалид, прибыл в 1990 г. для отдыха на приморский курорт и обнаружил, что купальные места там не оснащены оборудованием (входными пандусами и специально оборудованными туалетами и умывальными), необходимым инвалидам, чтобы попасть на пляж и войти в море. Это противоречило закону, требующему, чтобы концессионные договоры дополнялись пунктом, обязывающим частные пляжи обеспечивать доступ инвалидам. Исполнение этих условий должно в дальнейшем возлагаться на местные власти, однако городской совет, в ведении которого находился пляж, ввел такой пункт только в договоры, подписанные после вступления данного закона в силу. B. утверждал, что мог на своей инвалидной машине пользоваться некоторыми общественными пляжами и без специальных приспособлений, пока по распоряжению портового инспектора у их входов не были сооружены барьеры.

В марте 1991 г. B. написал мэру города, попросив устранить эти недостатки, но ответа не получил. В августе 1991 г. он вновь приехал на курорт и увидел, что ни одна из мер, о которых он просил, не была осуществлена, хотя по закону все они были обязательны. Ведающий частными пляжами кооператив сообщил ему, что их концессионный договор не требует сооружения приспособлений, указанных в требовании, а местные береговые власти утверждали, что для санкционирования строительства входных пандусов необходимо предварительно получить официальное требование. Мэр, хотя и заверял, что ответственность за сооружение соответствующих приспособлений возложена на частные пляжи, дал B. разрешение въезжать на городской пляж на его машине. Аналогичное разрешение, действующее до конца месяца, B. получил также у береговых властей.

B. подал жалобу против морского министра, портового инспектора и городского мэра и его заместителя за то, что в нарушение уголовного кодекса они не выполнили свою должностную обязанность, не предприняв никаких шагов, чтобы обязать частные пляжи под угрозой лишения лицензий соорудить необходимые приспособления. В декабре 1991 г. он попросил прокуратуру извещать его о состоянии дела. В мае 1992 г. прокурор заявил, что разбирательства дела следует прекратить. Судья, ответственный за предварительное расследование, отдал соответствующее распоряжение, установив отсутствие признаков правонарушения, так как пункт, обязывающий обеспечивать доступ на пляжи и установить хотя бы одну кабинку для переодевания и один туалет для инвалидов, включен во все концессионные договоры. В сентябре 1992 г. B. вновь потребовал у прокурора информацию о состоянии разбирательств дела, и ему по телефону сообщили, что рассмотрение его жалобы прекращено.

B. жаловался на бесчеловечное и унижающее достоинство обращение, на ограничение его свободы и безопасности и на дискриминацию, а также на отсутствие действенного средства правовой защиты и справедливого разбирательства дела. Комиссия, признав две последние жалобы недопустимыми, установила (24–6) нарушение ст. 8 и (единогласно) отсутствие нарушения ст. 14 взятой совместно со ст. 8.

B. утверждал, что, хотя на некоторых частных пляжах были впоследствии установлены кабины и туалеты для инвалидов, подходящего пандуса ни на одном из них нет. Итальянская сторона против этого не возражала, но городской совет известил Суд о новом плане реконструкции курорта, который предусматривает осуществление мер по соблюдению закона не позднее апреля 1999 г.

Суд постановил, что

1) действенное уважение личной и семейной жизни по самой своей сути может предполагать определенные позитивные обязанности, включая обязанность принимать меры, обеспечивающие уважение личной жизни даже в сфере взаимоотношений между индивидуумами;

2) правопритязание B. в отношении доступа на пляжи и к морю во время отпусков в месте, отдаленном от места его постоянного проживания, затрагивает столь широкую и неопределенную сферу межличностных отношений, что невозможно усмотреть прямую связь между требуемыми им от государства мерами по исправления упущений на частных пляжах и его личной жизнью, и потому ст. 8 здесь неприменима;

3) ст. 14 не может быть применена к данному делу, так как, если факты по делу не попадают в сферу действия какой-то из норм ЕКПЧ, гарантирующих основные права, для применения данной статьи нет места.

Комментарий. Хотя Суд придерживается весьма широкого толкования личной жизни [как объекта гарантий ст. 8] и распространил действие ст. 8 и на межличностные отношения (см. дело Stjerna v Finland, Interights Bulletin, 1996 № 10, p. 30), данное решение показывает, что область отношений, пользующихся защитой, все же не является неограниченной. Тем не менее, сомнительно, чтобы это решение исключило в дальнейшем возможность любых жалоб на основании ст. 8 на отказ принять какие-то меры для ликвидации трудностей, испытываемых людьми с физическими недостатками. По-видимому, особую роль здесь сыграло то обстоятельство, что жалоба касалась ситуации на курорте, а не в месте постоянного проживания B. или в его окрестностях, и вполне возможно, что отсутствие реакции со стороны властей на физические затруднения для индивида непосредственно в месте его проживания могли бы трактоваться как отсутствие уважения к его личной жизни. В данном случае жалобу можно считать чересчур широкой постольку, поскольку она касается мер по регулированию частных пляжей в целом. Невозможность ссылаться на ст. 14 отражает то обстоятельство, что доступ на пляж не попадает даже в сферу отношений, регулируемых ст. 8, не говоря уже о гарантиях, предоставляемых данной статьей. Тем не менее, неявно допускается, что наличие физических недостатков все же может рассматриваться как возможный признак дискриминации, запрещенной ст. 14. Однако данное решение демонстрирует, что отсутствие имеющей автономный смысл гарантии против дискриминации остается серьезным пробелом в мерах защиты, предоставляемых ЕКПЧ.

Лесоразработки не помешали пользоваться своей культурой – ст. 27 МПГПП

Дело Лансман и другие
против Финляндии

LANSMAN et al v FINLAND
Сообщение № 671/1995,
оценки приняты КПЧ 30 октября 1996 г.

Заявители, саами, занимались разведением северных оленей, но, чтобы выжить, вели и иную хозяйственную деятельность (включая лесоразработки). Они входят в комитет скотоводов того района, в части которого служба лесного хозяйства планировала проведение лесоразработок и прокладку дорог. Как правило, эта служба стремится согласовывать интересы лесного хозяйства и оленеводства, и во время встречи с комитетом скотоводов в 1993 г. внесла поправки в планы хозяйственной деятельности. На этой встрече высказывалось мнение как в поддержку заявителей, так и против них. Сам комитет никаких заявлений, направленных против службы лесного хозяйства, не делал, однако заявители утверждали, что на встрече служба лесного хозяйства, фактически, информировала скотоводов о своих планах, а не консультировалась с ними. Среди других осуществляющихся или намечаемых в районе видов хозяйственной деятельности – добыча камня из карьеров и горные работы, что, как утверждают заявители, также вредит оленеводству. Верховный суд временно приостановил лесоразработки, но после того, как суды низшей инстанции пришли к выводу, что отрицательное воздействие лесоразработок на оленеводство будет незначительным и ограниченным во времени, сам верховный суд вынес решение, что последствия лесоразработок не лишат заявителей их предусмотренного ст. 27 МПГПП права пользоваться своей культурой, и отменил свой запрет. Во время этих слушаний заявители не оспаривали фактов, установленных нижестоящим судом, и только добивались решения вопроса, касающегося ст. 27. Заявители утверждали, что после окончания лесоразработок районы становятся недоступными для оленей, из-за чего приходится проводить много дополнительных работ и нести добавочные расходы. Однако их главное беспокойство вызывали долговременные последствия лесоразработок, в особенности отсутствие лишайника для корма оленей зимой, когда появляющаяся ледяная корка не дает оленям выкапывать лишайник из-под снега. Заявители жаловались на осуществление лесоразработок и прокладку дорог. Лесоразработки были с тех пор возобновлены, и Комитет, руководствуясь п. 86 Правил процедуры, обратился с просьбой к Финляндии воздержаться от мер, способных нанести непоправимый ущерб окружающей среде, которая, по утверждению заявителей, имеет жизненно важное значение для их культуры и будущности. Финская сторона возражала против просьбы как несоответствующей ситуации, но обязалась не планировать в районе новых лесоразработок и сократить на двадцать пять процентов их текущий объем. Комитет признал сообщение допустимым и отменил просьбу о временных мерах защиты. Финская сторона признала, что саами составляют этническое сообщество в смысле положений ст. 27 и что оленеводство охватывается понятием "культура".

Комитет постановил, что 1) заявители принадлежат к меньшинству в смысле положений ст. 27, и оленеводство составляет существенный элемент их культуры; 2) на последнее заключение не влияет то обстоятельство, что некоторые из них для получения дополнительного дохода занимаются и другими видами хозяйственной деятельности; 3) так как a) хотя порядок консультаций и не удовлетворял заявителей и взаимодействие сторон в ходе этих консультаций могло быть шире, власти, решая вопрос о наиболее целесообразных мерах по ведению лесного хозяйства (т.е. выборе методов лесоразработок, районов лесоразработок и строительства дорог), все же стремились найти баланс между интересами заявителей и общими экономическими интересами района, b) комитет [скотоводов] не выразил отрицательного отношения к планам лесоразработок, c) стороны не пришли к согласию относительно долговременных последствий ведущихся и планируемых лесоразработок и d) внутригосударственные суды уделяли специальное внимание тому, чтобы из их решений не воспоследовало ущемление прав, защищаемых ст. 27, – имеющиеся доказательства не дают оснований для вывода, что планы лесоразработок приведут к ущемлению прав, защищаемых данной статьей, или что внутригосударственные суды неверно толковали или применяли положения данной статьи в свете имеющихся в их распоряжении фактов; 4) дальнейшие лесоразработки, хотя они и будут сопряжены для заявителей и других скотоводов с дополнительными работами и добавочными расходами, по-видимому, не угрожают выживанию оленеводства; 5) финская сторона должна иметь в виду, что разные виды деятельности, сами по себе не составляющие нарушения ст. 27, способны в совокупности подрывать право народа саами пользоваться своей культурой.

Комментарий: Заключение об отсутствии нарушения ст. 27 в данном деле продиктовано согласием Комитета принять как оценку доказательств, данную внутригосударственными судами, так и подход этих судов и администрации к решению санкционировать лесоразработки. В определенной степени ущерб делу заявителей нанесли явные разногласия внутри их общины, а также их признание основанных на фактах заключений внутренних судов и желание ограничиться простым несогласием с вытекающими из этих фактов выводами. Любые попытки доказать, что результаты развития событий будут именно такими и никакими иными, всегда будут наталкиваться на трудности. Необходимы доказательства действительно разрушительных последствий, так как Комитет ранее уже вынес решение, что ст. 27 не дает оснований препятствовать тем мерам, которые будут иметь лишь ограниченные последствия для образа жизни меньшинств (дело Lansman et al v Finland, Interights Bulletin, 1995, № 9, p.19). Комитет вновь подчеркнул важное положение, что хозяйственная деятельность может составлять часть культуры, однако их взаимосвязь относится к такой сфере, где проблемы доказательства могут быть особенно трудны: не всегда можно с определенностью утверждать, что именно является причиной разрушения традиционного образа жизни: события, происходящие непосредственно в традиционном районе проживания меньшинства или же другие, внешние экономические факторы. Можно привести доводы в пользу того, что при разрешении подобных дел следует опираться не на опровергающие друг друга доводы сторон, а на независимую экспертизу. Учитывая границы права на оценку, которое в данном случае предоставлено государственным властям, утверждения заявителей выглядят недостаточно убедительными. Тем не менее, Комитет правомерно подчеркивает необходимость оценивать не только какой-то один вид деятельности, но и ситуацию в целом, и финской стороне напомнили о необходимости учесть существование и других широкомасштабных планов разработки природных ресурсов в районе проживания саами. Однако главное внимание следует уделять практическим вопросам определения оптимальных масштабов сдерживания экономической активности, необходимых для сохранения традиционного образа жизни. Предоставление временных мер в данном случае представляет собой важное указание, что такие меры могут быть применимы не только для предотвращения непоправимого ущерба жизни и здоровью отдельной личности. Проявлена и должная гибкость, выражающаяся в готовности в случае появления дополнительной информации заново оценить серьезность и обоснованность причин, потребовавших применения таких мер.

Загрязнение: наличная информация должна оглашаться

Дело Гуэрра и другие против Италии

GUERRA and OTHERS v ITALY
Решение ЕСПЧ от 19 февраля 1998 г.

G. и другие тридцать девять человек жили в городе, расположенном в километре от химического завода. В 1988 г. завод выпускал удобрения и химическое соединение для производства синтетических волокон. В распоряжении президента, изданном во исполнение директивы Европейского Сообщества (ЕС) о риске крупных аварий, связанном с определенными видами производственной деятельности, опасной для окружающей среды и здоровья местного населения, это соединение классифицировалось как "высоко опасное". Заявители утверждали, что завод в ходе производственного цикла выбрасывал большие объемы легко воспламеняющегося газа, что способно привести к взрывоопасным химическим реакциям и выбросам высокотоксичных веществ. Власти Италии этого не оспаривали. В прошлом происходили аварии из-за неисправностей, причем наиболее серьезная случилась в 1976 г. и привела к госпитализации более ста пятидесяти человек с острым отравлением мышьяком. В декабре 1988 г. комиссия технических экспертов, назначенная окружным советом, установила, что из-за географического положения завода выбросы часто попадают в город. Комиссия отметила также, что завод не позволял провести инспекцию и что выполненное заводом собственное исследование показало, что оборудование для очистки выбросов было неисправным, а оценка воздействия на окружающую среду – неполной. В 1989 г. завод ограничил свою деятельность выпуском удобрений, но все еще, согласно распоряжению, классифицировался как опасное производство. Министерство по охране окружающей среды и министерство здравоохранения совместно издали в 1993 г. приказ, предписывающий заводу принять меры по повышению безопасности производства удобрений и, в случае возобновления производства, – химического соединения. В 1994 г. завод на длительное время приостановил выпуск удобренй и продолжали работать только тепловая электростанция и установка для очистки питьевой воды и стоков.

В ноябре 1985 г. 420 жителей города (включая заявителей) возбудили уголовное дело против директоров компании, которая управляла заводом, за правонарушения, связанные с загрязнением окружающей среды выбросами и с неисполнением ряда постановлений по защите окружающей среды. Решение было вынесено в декабре 1991 г., и большинство директоров избегло приговора к тюремному заключению вследствие того, что предъявленные обвинения подпали под амнистию, были сняты по срокам давности или в связи с немедленной уплатой штрафа. Два директора были заключены в тюрьму на пять месяцев, оштрафованы на 2 миллиона итальянских лир и присуждены к выплате возмещения ущерба сторонам в гражданском иске в связи с устройством свалок без предварительного разрешения. По апелляции было вынесено решение, в котором приписываемые директорам проступки были отнесены за счет задержек и неясностей при принятии и истолковании, главным образом региональными властями, постановлений, вынесенных во исполнение декрета об обращении с отходами. Директоров оправдали, но остальные пункты оспариваемого решения были оставлены в силе.

При министерстве по охране окружающей среды была учреждена объединенная комиссия из представителей государства и региона, которая должна была заниматься проведением в жизнь директивы ЕС. В июне 1989 г. группе экспертов поручили провести техническое обследование завода. От группы требовалось представить отчет о: a) выполнении заводом положений природоохранительного законодательства в отношении сбросов, выбросов и шумового загрязнения, b) проблемах охраны здоровья местного населения и фауны и флоры и c) мероприятиях, необходимых для получения всех отсутствующих данных по названным выше вопросам, и мерах, которые следует принять для охраны окружающей среды. Через месяц завод представил требуемый согласно предписанию ЕС отчет о мерах безопасности и свои отчеты предъявила группа. В июле 1990 г. объединенная комиссия опубликовала свои заключения и в качестве срока подачи министру по охране окружающей среды отчета о риске крупных аварий, требуемого директивой, был установлен декабрь 1990 г. Комиссия рекомендовала также продолжить исследование вопросов безопасности на заводе и ввести изменения для сокращения объема выбросов и улучшения очистки сточных вод. Группа экспертов потребовала учредить к декабрю 1990 г. государственный центр мониторинга промышленных загрязнений для проведения периодических проверок положения на заводе. В июне 1989 г. проблемы, связанные с работой завода, были подняты в парламентском запросе министру по охране окружающей среды, и такого же рода запрос был в ноябре 1989 г. направлен Комиссии ЕС. Уполномоченный член Комиссии ответил, что a) компания выслала затребованный согласно директиве отчет о мерах безопасности, b) правительство, как требуется этой директивой, приступило затем к расследованию в целях проверки безопасности и определения дополнительных мер безопасности и c) правительство приняло необходимые меры, связанные с применением положений предписания на заводе.

Директива ЕС требует также, чтобы мэр и префект информировали местных жителей об опасностях, связанных с производственной деятельностью, о принятых мерах безопасности, о планах на случай непредвиденных ситуаций и порядке действий при авариях. Координационный комитет по технике безопасности на производстве представил свое мнение о разработанном префектом области плане действий на случай непредвиденных ситуаций, и в августе 1993 г. план был передан в соответствующую комиссию департамента гражданской обороны. Заместитель главы департамента заверил префекта, что план будет незамедлительно передан в координационный комитет (sic) для выяснения его мнения, и выразил надежду, что предусматриваемые меры начнут проводиться в жизнь настолько быстро, насколько это только возможно с учетом щекотливости проблем, связанных с планированием действий в чрезвычайных ситуациях. Заключения о состоянии техники безопасности на заводе, совместно вынесенные в сентябре 1993 г. министерствами по охране окружающей среды и здравоохранения (см. выше), содержали указания префекту в отношении плана мероприятий на случай чрезвычайных ситуаций, за который он несет ответственность, и мер по информированию местного населения. Однако в письме в адрес Европейской комиссии по правам человека от декабря 1995 г. мэр указал, что расследование с целью выработки выводов все еще продолжается и что никаких касающихся его документов он не получил. Он отметил также, что окружной совет все еще ожидает указаний от департамента гражданской обороны, чтобы принять решение о характере необходимых мер безопасности и образе действий на случай аварии и об информировании населения. Кроме того, он заявил, что если завод возобновит производство, то меры по информированию общественности будут приняты, как только будут получены основанные на расследовании выводы.

Заявители жаловались на непринятие надлежащих мер по уменьшению риска загрязнения и исключению опасности крупных аварий, а также на то, что власти не поставили общественность в известность об опасностях и необходимых действиях в случае крупной аварии. Комиссия, признав, что в отношении первого вопроса не были исчерпаны внутренние средства правовой защиты, установила (21-8) нарушение ст. 10. Заявители в своей подробной записке в связи с тем, что им не была предоставлена соответствующая информация, ссылались также на ст. 2 и 8. Власти Италии возражали, утверждая, что внутренние средства правовой защиты не были исчерпаны, так как гражданский процессуальный кодекс предусматривает подачу срочного ходатайства об издании приказа о незамедлительном предоставлении защиты и что заявители не подали жалобы в уголовный суд на отсутствие соответствующей информации, хотя подобные упущения составляют правонарушение. Защитник заявителей, которым была предоставлена правовая помощь, подала в конце слушания заявление о выплате ей дополнительной суммы гонорара.

Суд постановил, что:

1) мотивы, основанные на ст. 2 и 8, хотя и не были в явном виде выдвинуты в жалобе и первоначальных записках, тесно связаны с заявленным мотивом, и поэтому имеются полномочия рассматривать дело на основании как ст. 10, так и названных статей;

2) (19-1) предварительное возражение следует отклонить, поскольку a) жалоба касалась предоставления информации, тогда как подача срочного ходатайства привела бы, скорее всего, к приостановке работы завода и b) самое большее, что повлек бы за собой уголовный иск, – это осуждение руководителей завода, а не предоставление какой-либо информации;

3) (18-2) так как свобода получения информации по своей сути запрещает властям препятствовать тому или иному лицу получать информацию, которой другие лица желают или могут желать поделиться с ним, и в обстоятельствах, подобных данным, эту свободу нельзя истолковывать как накладывающую позитивные обязанности собирать и распространять информацию по собственной инициативе, ст. 10 к данному случаю неприменима;

4) Сильное загрязнение окружающей среды могло повлиять на здоровье людей и помешать им пользоваться своим жильем таким образом, чтобы это не отражалось дурно на их частной и семейной жизни;

5) заявители вплоть до прекращения производства удобрений ожидали предоставления необходимой информации, которая позволила бы оценить риск, грозивший им и их семьям, если бы они продолжали проживать в городе, который подвергался особой опасности в случае аварии на заводе;

6) так как итальянские власти не выполнили свою обязанность гарантировать право заявителей на уважение их частной и семейной жизни, допущено нарушение ст. 8;

7) с учетом предыдущего пункта нет необходимости рассматривать дело на основании ст. 2;

8) заявители не доказали, что понесли какой-либо материальный ущерб в результате отсутствия информации, но им, несомненно, причинен нематериальный ущерб, в возмещение которого в пользу каждого следует присудить выплату по 10 миллионов итальянских лир;

9) с учетом уже предоставленной суммы в рамках правовой помощи (16 304 французских франков) и задержки в подаче заявления претензию адвоката на вознаграждение следует отклонить;

10) Суд не обладает полномочиями удовлетворить требование заявителей об издании предписания, требующего от властей Италии a) очистить от загрязнений всю рассматриваемую промышленную зону, b) провести эпидемиологическое обследование района и местного населения и c) провести обследование для установления возможных серьезных последствий для жителей, которые больше всех подверглись воздействию веществ, признанных канцерогенными;

11) законная процентная ставка, действующая в Италии, составляет 5% годовых.

Комментарий. В трактовке защиты частной и семейной жизни как распространяющейся на жизненные условия в той же степени, что и на личные и социальные взаимоотношения, данное решение следует подходу, принятому в деле Lopez Ostra v Spain, (Interights Bulletin, 1996 № 10, p. 31). В отличие от этого последнего дела, где нарушение прав было связано с воздействием на здоровье испарений и загрязнения, рассматриваемые условия на заявителей фактически не повлияли. Однако потенциальная опасность в данном деле представляется столь же серьезной – ведь в прошлом выбросы уже приводили к острым отравлениям мышьяком, – и проблема заключалась в том, что из-за отсутствия информации заявители были не в состоянии принять надлежащие меры. Таким образом, данное решение идет дальше принятого по делу Lopez Ostra, констатируя, что ст. 8 не только требует защиты от реального вреда здоровью, но и устанавливает обязанность выявлять потенциальные возможности причинения вреда. Реальная обязанность, предусматриваемая ст. 8, скорее всего, проявиться только при наличии существенной и конкретной опасности, – каковое в данном деле подтверждается планированием на государственном уровне – и на государственные власти не возлагается обязанность предупреждать о каждом случае возможной опасности. Кроме того, эта обязанность проявляется только вследствие того, что государственным властям о существовании опасности известно; хотя дело Lopez Ostra уже показало, что не может быть никаких извинений для отказа вмешаться, когда опасность становится очевидной, данное решение не накладывает никакой конкретной обязанности заниматься поисками опасности. Отсутствие решения по ст. 2 не означает, что она не могла оказаться применимой, но ее вряд ли придется привлекать, если не будет доказан неотвратимый риск для жизни, здесь же никаких свидетельств об этом нет. Судьи Ямбрек и Уолш в совпадающих мнениях проявили готовность, основываясь на ст. 3, развить далее в рамках прецедентного права подход, основанный на оценке предвидимой опасности нанесения ущерба (см. дело Chahal v United Kingdom, (см. Российское издание Бюллетеня Interights, № 1) таким образом, чтобы он охватывал угрожающие жизни выбросы вредных веществ. Большинство состава Суда трактовало обязанность оглашения информации только в терминах ст. 8, судьи же Палм, Бернхардт, Руссо, Макдоналд (Macdonald), Макарчик (Makarczyk) и Ван Дийк готовы были допустить, что в иных ситуациях ст. 10 может налагает обязанность доводить до сведения общественности информацию, которая иначе, скорее всего, осталась бы неизвестной. Они не усмотрели здесь несоответствия с решением Суда, несмотря на то, что это решение, как представляется, рассматривает положения ст. 10 о праве на получение информации в основном лишь как обязанность не препятствовать распространению этой информации. Это не исключает возможности особых ситуаций, когда можно требовать именно распространения информации, однако это вряд ли расширяет защиту, уже обеспечиваемую ст. 2 и 8. Судья Тор Вильялмсон был готов вынести решение по данному делу на основе ст. 10 и без дополнительных уточнений, судья Ямбрек также считал применимой ст. 10 в том смысле, что она накладывает обязательство предоставлять информацию в ситуации, когда потенциальные жертвы промышленных рисков требуют огласить какую-то конкретную информацию и основательных мотивов для отказа в этом нет, но и здесь, по-видимому, нельзя говорить о расширении уже обеспечиваемой защиты. Судья Мифсуд Боничи считал закрытие завода по ходатайству, рассматриваемому в срочном порядке, действенной мерой, соответствующей положениям ст. 8, но, хотя это, возможно, и прекратило бы дальнейшее причинение вреда здоровью (ситуация в деле Lopez Ostra), не было выяснено, будет ли безопасно для заявителей оставаться в городе, а именно в этом заключалась причина, по которой они добивались предоставления информации. Данное решение служит интересной иллюстрацией того, как дополняют друг друга различные нормы права ЕС и ЕКПЧ.

Перевод М.В.Арапова и А.И.Цирлина