ББК67.91

УДК 341 231.14

Авторы:

Г-жа Моника Маковей, которая живет в Бухаресте (Румыния), — бывший прокурор, а сейчас член Координационного комитета Со­вета Европы по вопросам, касающимся средств массовой информа­ции. Будучи специалистом по Статье 10 Европейской Конвенции по правам человека, она преподает в Национальном институте журна­листики и является практикующим адвокатом, специализирующимся в области прав человека. Она занималась целым рядом дел, касаю­щихся свободы слова и меньшинств, в Европейском Суде по правам человека в Страсбурге. У нее много публикаций в восточноевропей­ских юридических журналах по вопросам Европейской Конвенции по правам человека.

Елена Александровна Чефранова,

вице-президент Российской правовой академии

Министерства юстиции Российской Федерации, профессор

Пособие, подготовленное для российских судей, призвано оз­накомить с практикой Европейского Суда по правам человека по применению статьи 10 Европейской Конвенции, закрепляющей право гражданина на свободу выражения своего мнения.

Издание финансируется в рамках Совместной программы

Европейской Комиссии и Совета Европы при поддержке Правительства Соединенного Королевства

13ВМ5-93916-004-2

© Моника Маковей, 2001

© Е.А. Чефранова, 2001

© Российская академия правосудия, 2001

 

ВВЕДЕНИЕ

Европейская Конвенция о защите прав человека и основ­ных свобод является наиболее важной формой выражения приверженности государств-членов Совета Европы ценностям демократии, мира и справедливости, а также соблюдению фун­даментальных прав и свобод всех лиц, живущих в их странах[1].

Европейская Конвенция о защите прав человека (в даль­нейшем именуемая - Конвенция) была подписана 4 ноября 1950 года в Риме. На протяжении последних пятидесяти лет основные принципы, заложенные в Конвенции, получили свое дальнейшее развитие, благодаря их интерпретации Европей­ским судом по правам человека и Европейской Комиссией по правам человека[2], деятельности Совета Европы, который, в свою очередь, принял ряд дополнительных протоколов, расши­ривших сферу действия Конвенции, резолюций и рекоменда­ций, определяющих стандарты поведения государств-членов, а также вводил санкции в отношении государств, не выполняющих положения Конвенции.

Российская Федерация ратифицировала Конвенцию со­гласно Федеральному закону № 54-ФЗ от 30 марта 1998 г.

Часть 4 ст. 15 Конституции РФ 1993 г. определяет право­вой статус международных договоров, ратифицированных Рос­сийской Федерацией. Согласно тексту Конституции подобные договоры, а также общепризнанные принципы международного права являются частью внутреннего законодательства. Кроме того, если международным договором установлены иные пра­вила, чем предусмотренные законом РФ, то применяются пра­вила международного договора. Таким образом. Европейская Конвенция о защите прав человека является составной частью правовой системы РФ и имеет обязательный характер для су­дов и официальных органов власти. Из этого также следует, что все лица в Российской Федерации наделены правами и обязанностями, закрепленными в Конвенции, так что они могут непосредственно требовать применения ее положений и прецедентного права в рамках внутренней судебной процедуры, и что суды должны их применять. Более того, суды должны отдавать приоритет Конвенции и ее прецедентному праву над лю­бым внутренним законом, противоречащим им.

Текст Конвенции нельзя рассматривать отдельно от ее прецедентного права. Действие Конвенции основано на систе­ме общего права. Решения Европейского суда по правам чело­века (в дальнейшем именуемом - Суд) объясняют и интерпре­тируют ее текст. Они являются прецедентами, обладающими обязательной юридической силой, их юридический статус рав­ноценен статусу обязательных юридических норм. Таким обра­зом, в случае ратификации Конвенции, государственные орга­ны всех стран-участниц, включая и тех, в которых принята сис­тема гражданского (континентального) права, должны рассмат­ривать решения Суда в качестве обязательного юридического закона. Вот почему данное пособие в значительной степени посвящено практике Европейского суда. В этой связи, не­обходимо отметить, что в настоящее время даже для традици­онных гражданских правовых систем характерно применение смешанного типа права, включающего в себя элементы граж­данского и общего права, в котором судебной практике отво­дится не менее значимое место, чем законам, принимаемым Парламентом.

Толкование текста Конвенции является динамичным и эволюционным процессом, представляющим Конвенцию в ка­честве живого инструмента, который может интерпретировать­ся в свете актуальных событий. Соответственно, на работу Су­да оказывают (и должны оказывать) свое влияние обстоятель­ства и стандарты, общепризнанные в государствах-членах Со­вета Европы. Основополагающим принципом, заложенным в Конвенции, является то, что первоначальная и главная ответ­ственность за соблюдение закрепленных в ней прав возлагает­ся на государства-участников Конвенции. Задача Суда - сле­дить за действиями государств, осуществляя при этом свое право на пересмотр решений государственных органов. Поня­тие «поле усмотрения» может применяться в разной степени, и свобода усмотрения, дозволяемая различным государствам, варьируется в зависимости от ситуации. Государству может предоставляться значительное поле усмотрения в случае чрез­вычайного положения (ст. 15 Конвенции) или в тех вопросах, по которым у государств-участников Конвенции мало общего. В некоторых областях поле усмотрения может быть сокращено практически до минимума, как, например, в сфере защиты сво­боды выражения своего мнения.

Цель данного пособия - помочь судьям всех уровней в том, чтобы все дела, касающиеся свободы выражения своего мнения, рассматривались в соответствии с обязательствами, принятыми Российской Федерацией по ст. 10 Конвенции, поло­жения которой получили свое применение и развитие в практи­ке Суда в Страсбурге.

ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ. КАСАЮЩИЕСЯ СТАТЬИ 10

В условиях эффективно действующей демократии и со­блюдения прав человека, упомянутых в Преамбуле Конвенции, свобода выражения своего мнения не только важна сама по себе, но она играет и центральную роль в деле защиты других прав, закрепленных в Конвенции. Без четкой гарантии права на свободу выражения, охраняемой независимыми и беспристра­стными судами, не может существовать свободное государст­во, не может существовать демократия. Это общее положение представляется бесспорным[3].

Свобода выражения своего мнения является как само­стоятельным правом, так и компонентом других прав, защи­щаемых Конвенцией, как, например, свобода собраний. В то же время, свобода выражения может вступать в противоречие с другими правами, охраняемыми Конвенцией, такими, как право на справедливое судебное разбирательство, на уважение ча­стной жизни, на свободу совести и религии. В случае возникно­вения подобных противоречий Суд старается найти компро­мисс, своего рода золотую середину, при определении преоб­ладания одного права над другим. В балансе сталкивающихся интересов, одним из которых является свобода выражения, как правило, учитывается важность последней. Например, в деле Хэндисайд против Соединенного Королевства Суд заявил:

«Свобода выражения составляет одно из существенных оснований демократического общества, одно из главных условий, не­обходимых для его прогресса и для развития каждого человека». Или «Пресса играет определяющую роль в правовом государстве»[4]. Защита свободы выражения является существенным ус­ловием демократического политического процесса и развития каждого человека.

Принципиально и то, что действие ст. 10 касается защиты любой формы выражения, независимо от его содержания, осущест­вляемого отдельным лицом, группой лиц или средствами массовой информации. Единственное ограничение, наложенное Комиссией в отношении содержательного аспекта, было связано с распростра­нением идей, пропагандирующих идеологию нацизма, отрицающих трагедию массового уничтожения еврейского народа и направлен­ных на разжигание нетерпимости и расовой дискриминации. Осно­вываясь на ст. 17 Конвенции, Комиссия постановила, что свобода выражения не может использоваться в целях упразднения прав и свобод, гарантированных Конвенцией[5]. Подобные решения основа­ны на так называемом «парадоксе терпимости», согласно которому абсолютная терпимость может привести к распространению идей, призывающих к нетерпимости, что, в свою очередь, может подор­вать самый принцип терпимости.

Государства вынуждены обосновывать любое ограничение, налагаемое ими на любую форму выражения. Для того чтобы при­нять решение о степени защиты той или иной конкретной формы выражения, Суд принимает во внимание тип выражения (политиче­ский. коммерческий, артистический и т.д.), средства его распростра­нения (личные, печать, телевидение и т.д.) и аудиторию, на которую оно направлено (взрослые, дети, все население, конкретная группа). Даже «правдивость» выражения имеет различную степень важности в зависимости от этих критериев.

В процессе принятия решений Суд в Страсбурге учитывал национальный конституционный опыт, включая и американскую кон­ституционную практику, обеспечивающую максимальную защиту свободы выражения своего мнения. Тем не менее, внутренние ре­шения, вне зависимости от их юрисдикции, могут лишь в ограничен­ной степени быть полезными для такого международного органа, каковым является Суд, деятельность которого основана на толкова­нии и применении международного договора. В некоторых случаях Суд и Комиссия делали ссылки на Международный пакт о граждан­ских и политических правах и другие международные договора, га­рантирующие свободу выражения своего мнения.

Статья 10 Конвенции состоит из двух частей:

• В первой содержится определение гарантированных свобод;

     • Во второй - перечислены условия, при которых государство может законным образом наложить ограничения на свободу выра­жения своего мнения.

ЗАЩИТА СВОБОДЫ ВЫРАЖЕНИЯ СВОЕГО МНЕНИЯ

(часть 1 ст. 10 Конвенции)

«Каждый имеет право на свободу выражения своего мнения. Это право включает свободу придерживаться своего мнения и свободу полу­чать и распространять информацию и идеи без какого-либо вмешатель­ства со стороны публичных властей и независимо от государственных границ. Настоящая статья не препятствует государствам осуществ­лять лицензирование радиовещательных, телевизионных или кинемато­графических предприятий».

Что гарантирует часть 1 ст. 10 Конвенции?

Во-первых, ст. 10 защищает свободу выражения своего мне­ния, которая заключает в себе риск нанесения ущерба или прямо ущемляет интересы других людей. Как правило, мнения, разделяе­мые большинством или многочисленной группой людей, не подвер­гаются риску вмешательства со стороны государства. Именно по этой причине ст. 10 также охватывает и защиту информации и мне­ний, выраженных немногочисленными группами или отдельным ли­цом, даже если подобное выражение может шокировать большин­ство. Терпимость по отношению к частным мнениям является важ­ным элементом демократической политической системы. Выражая осуждение тирании большинства, Джон Стюарт Милль писал: «если бы все человечество за исключением одного человека придерживалось одинакового мнения, то оно заслуживало бы не большего оправдания в своих усилиях заставить замолчать этого единственного индивида, чем он сам, будь он наделен властью, мог быть оправдан в своей попытке заставить замолчать все человечество»[6].

В этом отношении Суд заявил, что ст. 10 защищает не только «информацию или идеи, которые принимаются благожелательно или расцениваются как безвредные или принимаются с безразличием, но и те, которые оскорбляют, шокируют или вызывают беспокойство со стороны государства или какой-либо части населения. Это - требования плюрализма, терпимости и широты взглядов, без которых не существует демократического общества»[7].

Термин «выражение» не ограничивается лишь свободой сло­ва, письменного или устного, но охватывает также область живопи­си[8], образов[9] и действий, связанных с выражением идей или пере­дачей информации. В некоторых обстоятельствах даже форма оде­жды может подпадать под действие ст. 10[10] . Более того, ст. 10 за­щищает не только содержание информации или идей, но и форму, в которой они выражены. Таким образом, печатные материалы[11], ра­диовещание[12], произведения живописи[13], фильмы[14] или электрон­ные информационные системы подпадают под действие данной статьи. Из этого следует, что средства производства, передачи и распространения информации и идей находятся под защитой ст. 10, и Суд должен учитывать фактор быстрого прогресса в развитии этих средств во многих областях.

Статья 10 не охватывает право на голосование. Данное пра­во рассматривается в качестве одного из элементов, входящих в обязанность государства проводить «с разумной периодичностью свободные выборы путем тайного голосования в таких условиях, которые обеспечивали бы свободное волеизъявление народа при выборе законодательной власти»[15].

Свобода выражения своего мнения включает в себя свободу в негативном понимании этого слова, т.е. свободу не делать никаких заявлений. Комиссия сослалась на данное право в деле К. против Австрии, предоставив таким образом защиту заявителю от дачи самоинкриминирующих показаний в ходе уголовного разбирательст­ва.

Страсбургские институты не выразили готовность включить вопрос о доступе к информации в сферу действия ст. 10. Например, в деле Леандер против Швеции[16], заявитель стремился получить доступ к конфиденциальной информации, содержащейся в офици­альных документах, принадлежащих правительству. Он полагал, что ему было отказано в получении работы именно на основании ин­формации? содержавшейся в соответствующих документах, и желал оспорить данную информацию. Суд решил, что указанное дело не подпадает под действие ст. 10. Вместе с тем? несмотря на призна­ние того, что вопрос о доступе к информации выходит за рамки ст. 10, Суд постановил, что данное право может быть защищено в со­ответствии с другими положениями Конвенции при определенных условиях. В деле Гаскина[17] Суд усмотрел нарушение ст. 8. посколь­ку заявителю было отказано в доступе к информации, касающейся того периода его детства, когда он находился под опекой государст­ва. Суд настаивал на важности этой информации для частной жизни заявителя. Тем не менее. Суд заявил, что «решение было достигнуто в условиях отсутствия какого-либо мнения о том, может ли всеобщее право на доступ к личным данным или информации проистекать из ст. 8 Конвенции». Суд, однако, постановил, что государства не должны своими действиями препятствовать получению доступной информа­ции и доступу к ее источникам в целом[18].

Кроме того, в Резолюции 428(1970) Парламентской Ассамб­леи Совета Европы говорится, что право на свободу выражения «включает в себя право искать, получать, передавать, публиковать или распространять информацию, представляющую общественный интерес», и что обязанностью прессы является распространение общей и полной информации, касающейся общественно значимых вопросов.

Часть 1 ст. 10 включает три элемента, составляющих право на «свободу выражения»:                                 

• Свободу придерживаться своего мнения;                

• Свободу получать информацию и идеи;                

• Свободу распространять информацию и идеи. Указанными свободами можно пользоваться беспрепятственно, без вмешательства со стороны государственных органов[19] и независимо от границ.

Свобода придерживаться своего мнения

Свобода придерживаться своего мнения является пер­вичным условием для других свобод, гарантируемых ст. 10; ее защита имеет практически абсолютный характер, поскольку те возможные ограничения, которые перечислены в ч. 2, в данном случае неприменимы. Как заявил Комитет министров: «любые ограничения, налагаемые на данное право, несовместимы с приро­дой демократического общества»[20].

Государства не должны пытаться подвергать своих граж­дан идеологической обработке, а также проводить различия между отдельными людьми на основании тех мнений, которых они придерживаются. Более того, содействие со стороны госу­дарства распространению односторонней информации может являться серьезным и неприемлемым препятствием для сво­бодного выражения мнений.

Согласно положению о свободе придерживаться своего мнения лицам также гарантируется защита от возможных отри­цательных последствий в тех случаях, когда им приписываются какие-то конкретные мнения на основании их публичных заяв­лений, сделанных в прошлом. Свобода придерживаться своего мнения также включает в себя гарантию против оказания дав­ления на индивида с целью добиться от него высказывания своего мнения[21].

Свобода распространять информацию и идеи

Свобода распространять информацию и идеи имеет ре­шающее значение для политической жизни и демократического устройства государства. Без этой свободы невозможны по-настоящему свободные выборы. Более того, полная реализа­ция свободы распространения информации предполагает воз­можность свободной критики правительства, что является ос­новным показателем свободного и демократического государ­ства. Уже на раннем этапе своей деятельности, а именно в 1976 г., Суд заявил, что его надзорные функции «обязывают его с   наибольшим   вниманием   относиться   к   принципам, характеризующим «демократическое общество»[22]. Свобода выражения своего мнения составляет одну из главных основ такого обще­ства, одно из основополагающих условий для его прогресса и раз­вития каждого человека». Свобода критиковать правительство была  совершенно  однозначно  поддержана  Судом  в 1986 г.: на прессу возложена миссия «по распространению ин­формации и идей по политическим вопросам, а также по другим проблемам, представляющим общественный интерес. Если на прессе лежит задача распространять такую информацию и идеи, то общественность, со своей стороны, имеет право их полу­чать»[23]. Совершенно очевидно, что свобода распространять информацию и идеи дополняет свободу получать информацию и идеи. Это верно как в отношении печатных средств инфор­мации, так и радио- или телевещания. Что касается последних, то Суд постановил, что государства не должны вмешиваться на стадии передачи и получения информации, поскольку обе стороны обладают правом вступать в прямой контакт друг с другом в соответствии с их желанием[24].

Статья 10 также гарантирует свободу распространять информацию и идеи экономического характера (так называе­мая коммерческая информация). Однако, Суд постановил, что в вопросах коммерческого характера национальные власти обла­дают более широким полем усмотрения[25].

Создание художественного произведения или артисти­ческое представление, а также их распространение рассмат­риваются Судом в качестве основополагающего вклада в об­мен идеями и мнениями, основополагающего элемента демо­кратического общества. Указывая на то, что артистическая сво­бода и беспрепятственное распространение произведений ис­кусства ограничивается только в недемократических общест­вах. Комиссия заявила: «В своем творчестве художник выражает не только свое личное мировоззрение, но также и свое мнение о мире, в котором он живет. В этом отношении искусство не только помогает формировать общественное мнение, но также и является его выражением, и, следовательно, может ставить публику ли­цом к лицу с наиболее актуальными вопросами дня»[26].

Поскольку обсуждаемая здесь свобода относится к рас­пространению как информации, так и идей, то уже на этой ран­ней стадии нашего анализа приобретает актуальность следую­щее различие, сделанное Судом. Проводя четкое различие между информацией (фактами) и мнениями (оценочными суж­дениями), Суд заявил, что «если наличие фактов можно доказать, то оценочные суждения не могут быть подтверждены доказатель­ствами. ...Что касается оценочных суждений, то это требование невозможно удовлетворить, и оно нарушает свободу выражения своего мнения, которая является важнейшей частью того права,

которое обеспечивается ст. 10 Конвенции»[27]. В то время как мне­ния представляют точку зрения или личную оценку события или ситуации, и их истинность не поддается доказательству, так главные факты, на которых основывается мнение, могут быть проверены на предмет их истинности или ложности. Так, в деле Далбана Суд заявил: «Представляется неприемлемым, чтобы журналиста лишали возможности высказывать критические мнения, даже если он (она) не могут доказать их истинность»[28].

Следовательно, наряду с информацией или данными, ко­торые подлежат проверке, мнения, критические замечания или размышления, истинность которых проверена быть не может, также подпадают под действие ст. 10. Более того, оценочные суждения, в частности, в сфере политической жизни пользуют­ся особой защитой, что является необходимым условием плю­рализма мнений, столь важного для существования демократи­ческого общества. Мнения, выраженные в резкой или несколь­ко утрированной форме, также пользуются защитой; степень защиты зависит от контекста, в котором употреблено то или иное выражение, и от той цели, которую преследует критика. В вопросах, касающихся политической борьбы или представ­ляющих общественный интерес, в ходе политических дебатов или предвыборных кампаний, или когда критика направляется на правительство, политических деятелей или государственные органы, резкие критические замечания не являются неожидан­ностью, и Суд будет относиться к ним с большей долей терпимости. Например, в деле Торгеирсона[29] Суд заявил, что хотя статьи, написанные журналистом, и содержали очень резкие выражения, тем не менее, это не может считаться чрезмерным, если принять во внимание их цель, а именно, призыв к рефор­мированию полиции. Аналогично в деле Йерсилда[30]  сущест­венную роль сыграл тот факт, что интервью, содержащее раси­стские высказывания, было передано в серьезной программе новостей, поскольку цель программы заключалась в информи­ровании серьезной аудитории о событиях, происходящих внут­ри страны и за ее пределами. В деле Далбана[31], касавшемся журналиста, обвинившего политического деятеля в коррупции и разбазаривании государственных средств, Суд заявил, что «понятие «журналистская свобода» также позволяет прибегать к не­которому преувеличению и даже провокативности».

Проведение различия между фактами и мнениями и от­сутствие требования доказательства истинности последних приобретают особое значение для национальных правовых систем, все еще предполагающих в делах, касающихся нане­сения «оскорбления» в связи с выражением идей или мнений, наличие доказательства их истинности. Более того, даже в от­ношении фактов Суд признал приемлемыми оправдания, при­водящие в качестве аргумента добросовестность намерений, предоставляя тем самым прессе «право на ошибку». Напри­мер, в деле Далбана[32] Суд заявил, что «отсутствуют доказа­тельства того, что описание событий, приведенное в статьях, было совершенно недостоверным и направленным на разжига­ние клеветнической кампании против GS...» В сущности, при­нятие оправданий, приводящих в качестве аргумента добросо­вестность намерений, заменяет необходимость доказательства их истинности. В том случае, если журналист или публикация имеют законные намерения, вопрос представляет обществен­ный интерес, и были предприняты необходимые усилия по удо­стоверению фактов, пресса не должна нести ответственность даже в том случае, если эти факты окажутся недостоверными.

Свобода получать информацию и идеи

Свобода получать информацию включает право сбора и поиска информации из всех возможных законных источников. Принцип свободы получать информацию также охватывает возможность доступа к международным телевизионным про­граммам[33].

Наряду с тем, что свобода на получение информации и идей касается представителей средств массовой информации в смысле содействия их деятельности, направленной на дове­дение этой информации до сведения общественности, Суд также интерпретирует данное положение в смысле права об­щественности на получение информации, в частности, касаю­щейся вопросов, представляющих общественный интерес.

Свобода печати

Несмотря на то, что в ст. 10 свобода печати прямо не упо­минается, Суд разработал обширное прецедентное право, пред­ставляющее собой свод принципов и правил, гарантирующих прессе особый статус в пользовании правами по ст. 10. Вот по­чему мы полагаем, что вопрос о свободе печати заслуживает дополнительных комментариев. Другим аргументом в пользу бо­лее подробного освещения этого вопроса служат примеры на­циональной практики: в различных государствах в значительной степени жертвами нарушения права на свободу выражения со стороны официальных властей являются именно журналисты, а не другие категории населения.

Роль прессы в качестве «стража общества» была впервые признана Судом в деле Лингенса (1986). В ряде статей журна­лист критиковал тогдашнего Федерального канцлера Австрии за предпринятые им политические шаги, заключавшиеся в объяв­лении коалиции с партией, руководимой лицом с нацистским прошлым. Журналист (г-н Лингенс) назвал поведение канцлера «аморальным», «недостойным», демонстрирующим «низкопроб­ный оппортунизм». После возбуждения канцлером дела против журналиста, австрийские окружные суды признали указанные заявления диффамацией и приговорили г-на Лингенса к штрафу. Настаивая на виновности журналиста, суды также сочли, что он не смог доказать правдивость своих обвинений. В отношении последнего вопроса Европейский Суд признал подход нацио­нальных судов неправомерным, так как мнения (оценочные суждения) не всегда поддаются доказыванию[34]. Рассматривая ос­нования для осуждения журналиста, Суд подчеркнул важность соблюдения принципа свободы печати в ходе политических де­батов: «...Эти принципы приобретают особое значение в том, что касается прессы. Хотя пресса и не должна преступать границы, ус­тановленные inter alia «для защиты репутации других лиц», тем не менее, на нее возложена миссия по распространению информации и идей по политическим вопросам, а также по другим проблемам, представляющим общественный интерес. Если на прессе лежит задача, распространять такую информацию и идеи, то общественность, со своей стороны, имеет право получать их (...)». В этой связи Суд не может принять мнения, высказанного в решении суда второй ин­станции Вены, о том, что задачей прессы является распростра­нение информации, толкование которой следует оставить глав­ным образом читателю...

В том же решении Суд заявил, что свобода печати предос­тавляет общественности одну из самых лучших возможностей для выявления и формирования мнения об идеях и подходах политических, лидеров, и, соответственно, свобода политических дебатов составляет основу демократического общества. Вот по­чему Суд предоставляет максимальную защиту свободе печати в ходе политических дебатов в рамках ст. 10.                 

Свобода печати также обладает особым статусом там, где поставлены на карту другие вопросы, представляющие общест­венный интерес. В деле Торгеирсона заявитель (г-н Торгеирсон) выступил в прессе с обвинениями против широко распростра­ненной в Исландии жестокости полиции, назвав полицейских «Зверьми в униформе», «лицами, интеллектуальный уровень которых снижен до уровня новорожденного ребенка как результат постоянно­го хватания за горло, чему полицейских и вышибал специально обу­чают, и чем они занимаются с грубой непосредственностью». Он обвинил полицию в «некомпетентности» и в том, что она пытает­ся оправдать свою деятельность, основанную на «запугивании, фальсификации, незаконных и необдуманных действиях, пред­рассудках». На национальном уровне г-н Торгеирсон был при­знан виновным и приговорен к штрафу за диффамацию нена­званных представителей полиции. Европейский Суд счел, что заявитель затронул проблему жестокости полиции в своей стране и отметил, что «на прессу возложена миссия по распространению информации и идей, представляющих общественный интерес». Да­лее, Суд заявил, что «в его прецедентном праве нет предписания проводить различие ... между политической дискуссией и обсуждени­ем других вопросов, вызывающих озабоченность общества». Нако­нец. Суд охарактеризовал осуждение заявителя как «способное затруднить ведение открытой дискуссии по вопросам, представ­ляющим общественный интерес».

Несомненно, Суд предоставляет широкие гарантии свобо­ды прессы в тех случаях, когда речь идет об открытом обсужде­нии иных, отличных от политических, общественно значимых вопросов.

Другим важным вопросом в контексте свободы прессы яв­ляется публикация информации, основанной на слухах и пред­положениях, которые журналист не в состоянии обосновать. Как уже указывалось выше, Суд постановил, что оценочные сужде­ния не требуют доказательства. В деле Торгеирсона[35] обвине­ния против полиции были собраны из различных источников; в основном, в статье были использованы слухи, распространенные среди населения. Поэтому государство-ответчик утверждало, что в статьях заявителя отсутствует объективная информация, и он не в состоянии доказать истинность своих обвинений. Суд при­знал требование доказательства истинности неправомерным, и даже невыполнимым, и заявил, что пресса вряд ли смогла бы вообще что-либо напечатать, если бы существовало требование публиковать только полностью проверенные факты. Совершенно очевидно, что указанные замечания Суда относятся к ситуации публичных дебатов по вопросам, вызывающим общественную озабоченность.

Журналистские источники информации также подпадают под защиту ст. 10. Суд признал, что защита журналистских ис­точников является одним из основополагающих условий свобо­ды печати. В деле Гудвина[36] Суд заявил, что «при отсутствии подобной защиты источники не стали бы оказывать содействие прессе в информировании общественности по вопросам, представ­ляющим общественный интерес. В результате, жизненно важная роль прессы как стража интересов общества была бы подорвана, что отрицательно сказалось бы на способности прессы предостав­лять точную и надежную информацию».

Свобода радио- и телевещания

В соответствии с ч. 1 ст. 10 право получать и распростра­нять информацию и идеи «не препятствует государствам вводить лицензирование радиовещательных, телевизионных или кинематографических предприятий». Данное положение было включено фактически на последней стадии подготовки Конвенции и было обусловлено техническими способами, а именно, ограниченным числом имеющихся в распоряжении частот для вещания, а также тем фактом, что в то время боль­шинство европейских государств обладали монополией на ра­дио- и телевещание. Однако технический прогресс в данной области способствовал решению этих проблем. В деле Информационсферайн Лентиа[37]  Суд заявил, что в результате «технического прогресса, достигнутого за последние десятиле­тия, подобные ограничения не могут быть оправданы сообра­жениями количества имеющихся частот и каналов». Использо­вание спутникового и кабельного телевидения привело к появ­лению неограниченного числа частот. В этих условиях право государства вводить лицензирование аудиовизуальных средств информации приобретает новый смысл и назначение, а имен­но, в качестве обеспечения гарантии свободы и плюрализма информации, отвечающей общественным интересам[38].

Суд заявил, что право национальных властей регулиро­вать систему лицензирования не может применяться по иным, не связанным с техническими вопросами, причинам, а также оно не должно препятствовать свободе выражения, за исключением требований, закрепленных в ч. 2 ст. 10. В деле Гроппера Радио[39] Суд постановил, «что государствам разреше­но контролировать вещание в плане организации и, в особенности, в технических аспектах. Это, однако, не значит, что лицензионные меры не должны подчиняться требованиям ч. 2 ст. 10, ибо в про­тивном случае это привело бы к результатам, противоположным предмету и назначению ст. 10, взятой в целом». В деле Аутропик АГ[40] Суд признал, что использование для приема телевизион­ных программ таких технических приспособлений, как, например, спутниковые тарелки, не подпадает под ограничение, со­держащееся в ч. 1 ст. 10.

Государственная монополия в области аудиовизуальных средств Информации рассматривались Судом как противореча­щая ст. 10, в первую очередь, потому что она не в состоянии обес­печить разнообразие информационных источников. Подобная мо­нополизация не является необходимой в демократическом обще­стве и может быть оправдана лишь неотложными социальными потребностями. Однако, в современных обществах в условиях появления все новых способов вещания и распространения трансфронтиерного телевидения, практически, невозможно оправдать существование монополий. Напротив, разнообразие обществен­ных запросов не может быть удовлетворено только силами одной вещательной компании[41].

Действие ст. 10 также охватывает коммерческую рекламу в аудиовизуальных средствах массовой информации, даже не­смотря на тот факт, что национальные власти пользуются широ­ким полем усмотрения в отношении необходимости введения ог­раничений в этой сфере[42]. В принципе, рекламная деятельность должна осуществляться с должной ответственностью по отноше­нию к обществу, при этом особое внимание должно уделяться мо­ральным ценностям, лежащим в основе демократического госу­дарственного устройства. Реклама, адресованная детям, не дол­жна содержать информацию, способную причинить им вред, она должна учитывать их уровень физического, психического и духов­ного развития.

 

СИСТЕМА ОГРАНИЧЕНИЙ, НАЛАГАЕМЫХ НА ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ ПРАВА НА СВОБОДУ ВЫРАЖЕНИЯ

СВОЕГО МНЕНИЯ (ч. 2 ст. 10 Конвенции)      

«Осуществление этих свобод, налагающее обязанности и от­ветственность, может быть сопряжено с определенными формально­стями, условиями, ограничениями или штрафными санкциями, которые предусмотрены законом и необходимы в демократическом обществе в интересах национальной безопасности, территориальной целостно­сти или общественного порядка, в целях предотвращения беспорядков или преступлений, для охраны здоровья и нравственности, защиты репутации или прав других лиц, предотвращения разглашения инфор­мации, полученной конфиденциально, или обеспечения авторитета и беспристрастности правосудия».

«Осуществление этих свобод... может быть

сопряжено с...»                 

Любое ограничение, условие или вмешательство в осу­ществление свободы выражения своего мнения может при­меняться только в отношении какой-либо конкретной формы проявления этой свободы. При этом самое содержание права на свободу выражения затрагиваться не может. В этой связи, в ст. 17 Конвенции говорится, что «ничто в настоящей Конвен­ции не может толковаться как означающее, что какое-либо госу­дарство, какая-либо группа лиц или какое-либо лицо имеет право заниматься какой бы то ни было деятельностью или совершать какие бы то ни было действия, направленные на упразднение прав и свобод, признанных в настоящей Конвенции, или на их ограниче­ние в большей мере, чем это предусматривается в Конвенции». Совершенно очевидно, что ограничение содержания какого-либо права будет равносильно его упразднению.

Далее, национальные власти не обязаны вмешиваться в осуществление права на свободу выражения всякий раз при возникновении одного из оснований, перечисленных в ч. 2 ст. 10, поскольку это может привести к ограничению самого со­держания данного права. Например, нанесение ущерба чьей-либо репутации или чести не должно рассматриваться в каче­стве основания для уголовного или гражданского разбира­тельства во всех случаях. Аналогичным образом, публичное выражение, представляющее угрозу авторитету правосудия, не должно наказываться всякий раз при появлении подобной критики. Иначе говоря, официальные органы обладают только возможностью, а вовсе не обязанностью вводить или осуществлять ограничительные или карательные меры в отношении реализации права на свободу выражения. Иной подход при­вел бы к возникновению иерархии прав, ценностей или инте­ресов, отводя тем самым свободе выражения место в самом конце списка, скажем, после права на защиту чести и досто­инства, морали или общественного порядка. Подобная иера­рхия нарушала бы все международные договоры, гаранти­рующие равенство прав и не допускающие введение постоян­но действующих ограничений на осуществление одного права, что было бы равнозначно его отрицанию.

«Осуществление этих свобод, налагающее обязанно­сти и ответственность...»

Идея, согласно которой осуществление свободы выра­жения своего мнения, налагает определенные обязанности и ответственность, имеет уникальный характер, ее нельзя об­наружить в других статьях Конвенции, касающихся прав и свобод. Данное положение не интерпретировалось в качестве единственного условия, автоматически ограничивающего право на свободу выражения отдельных лиц, принадлежащих к определенным профессиональным группам, в связи с чем и может возникнуть вопрос об «обязанностях и ответствен­ности». Решения Суда отражают различные мнения об «обя­занностях и ответственности» применительно к некоторым категориям государственных служащих в процессе осуществ­ления ими своего права на свободу выражения. Кроме того, произошли определенные изменения в судебной практике: от сравнительно консервативного подхода, наделяющего госу­дарства широкими полномочиями, до более либерального, предполагающего значительно меньшую свободу усмотрения.

Например, в деле Энгель и другие[43] запрещение пуб­ликации и распространения подготовленной военнослужащи­ми газеты, содержащей критику некоторых старших по званию офицеров, было признано Судом оправданным вмешательст­вом в осуществление права свободно выражать свое мнение; тем не менее, Суд также заявил, что «речь шла не о лишении их права на свободу выражать свое мнение, а только о наказании за злоупотребление  ими  этой  свободой».   Или  в  деле Хаджианастассиу[44]  военнослужащий был осужден за раз­глашение секретных сведений, касающихся определенного оружия и техники его применения, что было способно нанести существенный вред национальной безопасности. Суд поста­новил, что хотя осуждение офицера является вмешательст­вом в его право на свободное выражение своего мнения, тем не менее, оно является оправданным в соответствии с ч. 2 ст. 10: «Необходимо принимать во внимание особые условия, сопря­женные с армейской жизнью, и определенные «обязанности и от­ветственность», возлагаемые на военнослужащих... На заявите­ля в качестве офицера, отвечающего за разработку эксперимен­тальной ракетной программы, возлагалась обязанность не раз­глашать сведения, связанные с его профессиональной деятель­ностью».

Спустя почти 20 лет после вынесения решения по делу Эн­гель и др. в связи с разбирательством аналогичного случая Суд изменил свое мнение и вынес совершенно противоположное ре­шение. В деле Вереинигунг Демократише Золдатен Остеррайш и Губи[45] власти наложили запрет на распространение среди воен­нослужащих частного периодического издания, содержащего кри­тику военного руководства. Австрийское правительство настаива­ло на том, что данное издание наносит ущерб национальной сис­теме обороны и боеспособности армии. Суд не согласился с ут­верждениями правительства и заявил, что в большей части мате­риалов издания «либо излагаются жалобы, либо представляются предложения по реформированию, призывающие читателей ис­пользовать судебную процедуру для рассмотрения их жалоб. Тем не менее, несмотря на зачастую полемический тон публикации, не создается впечатления, что заявители перешли границу простого обсуждения различных идей, что должно восприниматься с терпи­мостью в армии демократического государства точно так же, как это должно быть в обществе, которому эта армия служит».

По делу Роммелфангера[46] Комиссия заявила, что госу­дарства обязаны обеспечить, чтобы осуществление права го­сударственного служащего на свободу выражения своего мне­ния не подвергалось ограничениям, затрагивающим содер­жание данного права. Даже там, где существует категория государственных служащих, наделенных особыми «обязанно­стями и ответственностью», ограничения, налагаемые на реализацию ими своего права на свободу выражения, должны рассматриваться на основании тех же самых критериев, кото­рые применяются в отношении других категорий населения.

В деле Фогт[47]  Суд постановил, что требование вы­полнения долга политической лояльности, предъявляемое государственному служащему, является нарушением ст. 10. В 1987 г. г-жа Фогт была уволена из школы, в которой прорабо­тала около 12 лет, по той причине, что будучи активистом Коммунистической партии, она отказалась из нее выйти. Обя­занность политической лояльности была введена с учетом печального опыта Веймарской республики, что было оправда­но необходимостью введения запрета на активное участие государственных служащих в деятельности политических пар­тий, преследующих антиконституционные цели. Власти выне­сли решение о том, что г-жа Фогт нарушила обязательство, установленное для государственных служащих Германии, поддерживать и защищать свободную демократическую сис­тему в смысле, заложенном в Конституции, и отстранили ее от работы. Суд заявил, что «хотя государство вправе возлагать на государственных служащих, в силу их особого статуса, обя­занность политической лояльности, тем не менее, на них, как и на других лиц, распространяется защита, предоставляемая ст. 10 Конвенции». Далее Суд заявил, что он учитывает историче­ский опыт Германии, тем не менее, принимая во внимание абсолютный характер, приданный обязанности политической лояльности, ее равновменяемость всем государственным служащим, без проведения различия между сферой частной жизни и профессиональными функциями, немецкие власти нарушили как право на свободу выражения своего мнения, так и право на свободу объединения.

Из этого следует, что любые внутренние законы или иные нормативные акты, налагающие абсолютную и неогра­ниченную обязанность политической лояльности или ограни­чения по соображениям секретности на особые категории го­сударственных служащих, как, например, сотрудников развед­ки, военнослужащих и т.д., нарушали бы ст. 10. Подобные ог­раничения могут вводиться государствами-членами только в том случае, если они не имеют всеобъемлющий характер, касаются только особых видов информации, критерии секретно­сти которой должны периодически пересматриваться, а также применяются в отношении конкретных категорий государст­венных служащих, причем лишь к некоторым отдельным их представителям, и являются временными. Обосновывая принципы политической лояльности и секретности соображе­ниями защиты «национальной безопасности», государства-члены должны дать строгое и четкое определение данных понятий, стараясь избегать включения выходящих за реаль­ные рамки понятия «национальная безопасность». Наравне с этим, государства также должны обосновать наличие реаль­ной угрозы по отношению к защищаемым интересам, каковым является национальная безопасность, учитывая при этом за­интересованность общественности в получении информации. В случае несоблюдения этих принципов подобные ограниче­ния свободы выражения приобретают абсолютный характер, что несовместимо с ч. 2 ст. 10.

Рассматривая вопрос об «обязанностях и ответст­венности», Суд также настаивал на том, что факт принад­лежности лица к определенной категории может служить ос­нованием, скорее, для ограничения, чем расширения полно­мочий официальных властей на вмешательство в реализацию этим лицом своих прав. Под эту категорию подпадают редак­торы и журналисты. В деле «Обсервер» и «Гардиан»[48], ка­савшемся запрета, наложенного национальными судами на публикацию ряда статей по соображениям национальной безопасности, Суд заявил, что «обязанность прессы заключа­ется в распространении информации и идей по вопросам, пред­ставляющим общественный интерес», добавив при этом, что право общественности получать такую информацию согласу­ется с обязанностью прессы ее распространять. Таким обра­зом, наделив прессу правом и обязанностью распространять информацию и идеи, Суд предоставил ей большую свободу. ограничив при этом возможности государств вмешиваться в ее деятельность.

«Формальности, условия, ограничения или штрафные санкции»

Диапазон возможного вмешательства (формальности, условия, ограничения или штрафные санкции) государства в осуществление индивидом его права на свободу выражения своего мнения очень широк, и здесь не существует установлен­ных границ. Суд изучает обстоятельства каждого дела и выно­сит решение о том, имело ли место вмешательство, при этом анализируя ограничительный эффект на реализацию права на свободу выражения мнения конкретных мер, принятых нацио­нальными властями. Подобное вмешательство может реализо­вываться в следующих формах: применение уголовных санкций[49] (штраф или тюремное заключение), гражданско-правовое взыскание[50] (возмещение ущерба), введение запрета на публи­кацию[51], конфискация опубликованных изданий или других ма­териалов, которые содержат выраженное мнение или другую распространяемую информацию[52], отказ в предоставлении ли­цензии на вещание[53], введение запрета на занятие журналист­ской деятельностью, издание судом или другими официальны­ми органами предписания раскрыть журналистские источни­ки/наложение санкций за отказ выполнить указанное требова­ние[54] и т.д.

Среди различных форм вмешательства государства наиболее опасной, по мнению Суда. является предварительная  цензура, поскольку она препятствует процессу передачи информации и идей тем, кто заинтересован в их получении. Вот почему меры, предшествующие публикации, а именно, лицензирование журналистов, просмотр статьи официальным лицом  до ее публикации, а также запрет на публикацию, подвергаются очень строгому контролю со стороны Суда. Даже если подобные ограничения имеют временный характер, они способны существенно снизить значимость информации. Рассматривая дела, касающиеся запрещения публикации некоторых статей, Суд постановил: «в ст. 10 не содержится положения, запрещаю­щего наложение предварительных ограничений на публикацию... Однако, в указанных ограничениях заложена столь серьезная опас­ность, что это требует самого пристального внимания со сторо­ны Суда. Это особенно касается прессы, поскольку актуальность новостей преходяща, и отсрочка с их публикацией, даже на корот­кий период, может вовсе лишить их всякой ценности и значения»[55].

Необходимость приобретения предварительного разре­шения на публикацию тех или иных материалов, будучи типич­ным для диктаторских режимов, всегда считалась неприемле­мой в демократических обществах, и. в целом, несовместима сост. 10.

Среди разнообразия форм вмешательства государства в процесс осуществления свободы выражения мнения на стадии, непосредственно следующей за подобным выражением, уго­ловные санкции, вероятно, представляют наибольшую опас­ность для этой свободы. В деле Кастеллса заявитель (член парламентской оппозиции) был приговорен к тюремному за­ключению за оскорбление испанского правительства, поскольку в газетной публикации он назвал действия правительства «преступными», обвинив его в укрывательстве лиц, совершив­ших преступления против населения Страны Басков. На осно­вании вышеприведенных фактов Суд принял следующее реше­ние: «Доминирующее положение, которое занимает правительст­во. делает необходимым, чтобы оно демонстрировало сдержан­ность, когда встает вопрос об уголовном преследовании, особенно когда имеются другие средства ответа на неоправданные нападки и критику со стороны его противников в средствах массовой ин­формации»[56].

Даже в тех случаях, где уголовные санкции состояли в обязанности уплатить сравнительно небольшие штрафы. Суд выступал против подобных санкций, поскольку они могли играть роль своего рода скрытой цензуры. В ряде дел, касавшихся наложения штрафов на журналистов. Суд заявил, что «хотя наложенное на автора наказание, строго говоря, уже не могло по­мешать ему выразить свое мнение, тем не менее, оно равносильно своего рода порицанию, которое, весьма вероятно, может отбить у него охоту заниматься подобной критикой в будущем (...). В кон­тексте политической дискуссии подобный приговор может, веро­ятно, отвратить журналистов от стремления внести вклад в пуб­личное обсуждение проблем, затрагивающих жизнь общества. К тому же санкция, подобная этой, могла бы помешать прессе вы­полнять свою задачу носителя информации и стража интересов общества»[57].

Кроме того, наложение штрафа и уплата судебных из­держек могут являться ограничением права на свободу выра­жения своего мнения, если они составляют сумму, выплата ко­торой поднимает вопрос о финансовом выживании лица, кото­рому предписано ее заплатить[58].

Гражданско-правовые санкции в виде возмещения ущер­ба за нанесение оскорбления чести или достоинству других лиц могут являться серьезным вмешательством в право на свободу выражения своего мнения, даже ввиду отсутствия уголовных санкций. В деле Толстого Милославского заявитель был при­знан национальными судебными органами (основанными на системе присяжных) виновным в написании статьи, содержа­щей диффамацию, и приговорен (наряду с издателем, опубли­ковавшим статью) к выплате пострадавшему 1500000 фунтов стерлингов[59]. Признав сам по себе размер суммы штрафа на­рушением ст. 10, Суд заявил; «...это не означает, что присяжные были вправе установить любой размер выплаты, кажущийся им подходящим, поскольку, согласно Конвенции, размер штрафа за диффамацию должен быть разумно пропорционален ущербу, нане­сенному репутации. Жюри было ориентировано на то, чтобы не вводить уголовные санкции против заявителя, а только назначить такой размер штрафа, который мог бы компенсировать мораль­ный ущерб, нанесенный лорду Элдингтону (пострадавшему)». Кро­ме того, Суд признал, что «в сфере судебного контроля... в мо­мент рассмотрения дела заявителя отсутствовали адекватные и эффективные гарантии против установления непропорционально высокого размера денежной компенсации». Следовательно, «при­нимая во внимание размер компенсации в сочетании с отсутст­вием существования в момент рассмотрения дела адекватных и эффективных гарантий против назначения непомерно высокого размера штрафа. Суд приходит к выводу, что имело место нарушение права заявителя в смысле ст. 10 Конвенции».

Конфискация или изъятие средств распространения информации или идей представляет собой еще один возможный вид вмешательства. Момент назначения или введения подобных мер, а именно, до или после акта передачи информа­ции, не играет существенной роли. Так, Суд решил, что вре­менная конфискация картин, являющихся, по мнению нацио­нальных судов, непристойными, представляет собой ограниче­ние свободы выражения художника[60]. Также арест фильма, содержавшего, по мнению национальных властей, непристой­ные сцены, был признан Судом вмешательством в осуществ­ление свободы выражения своего мнения[61]. Аналогичную по­зицию Суд занял в деле, касавшемся конфискации книг, содер­жавших непристойные фрагменты[62].

Наложение запрета на рекламную деятельность в осо­бых обстоятельствах рассматривается Судом в качестве вме­шательства в свободу выражения своего мнения. В деле Бартольда заявитель, работавший ветеринарным хирургом, ока­зался последней надеждой для владельцев больной кошки, поскольку он был единственным специалистом в Гамбурге, ока­зывавшим неотложную помощь. Он дал интервью журналисту, который затем написал статью о недостатке ветеринарных центров неотложной помощи, что негативно влияет на здоро­вье животных в указанном регионе. Другие ветеринары, коллеги Бартольда, подали на него иск в соответствии с законом о не­справедливой конкуренции, обвиняя его в саморекламе и в терпимом отношении к рекламированию собственной деятель­ности. Суд счел, что данное дело скорее касалось вопроса об общественной дискуссии, чем коммерческой рекламы, и при­знал осуждение заявителя неправомерным; «(Осуждение Бар­тольда) может отвратить представителей свободных профессий от стремления внести вклад в публичное обсуждение проблем, за­трагивающих жизнь общества, даже если существует малейшая вероятность того, что их высказывания воспринимаются в каче­стве содержащих, до некоторой степени, саморекламирующие за­мечания. К тому же применение подобного критерия могло бы по­мешать прессе выполнять свою задачу носителя информации и стража интересов общества»[63].

Разумеется, газетное сообщение может приравниваться к рекламе. Сообщения, относящиеся к сфере связей с общественностью, скорее всего будут рассматриваться в качестве коммерческого выражения. Например, в деле Касадо Кока распространение заявителем рекламных материалов, касавшихся его адвокатской деятельности и повлекшее привлечение его к дисциплинарной ответственности, было признано Судом коммерческим выражением[64]. Хотя коммерческое выражение под­падает под действие ст. 10. тем не менее, в вопросе контроля за ним применяются несколько иные стандарты, чем в отноше­нии других форм выражения. Например, в деле Маркт ин­терн[65]  Суд поддержал судебное постановление, запрещаю­щее публикацию коммерческим журналом информации, ка­сающейся одного из предприятий, действующих на его рынке. Признав, что в данном случае имело место вмешательство в осуществление коммерческого выражения. Суд предоставил национальным властям более широкое поле усмотрения и счел наложенный запрет совместимым с ч. 2 ст. 10: «...при опреде­ленных обстоятельствах даже публикация материалов, представ­ляющих достоверные факты и описывающих реальные события, может быть запрещена: примерами этого являются обязанность невмешательства в частную жизнь других людей или соблюдение конфиденциальности некоторых видов коммерческой информации». Однако, некоторые члены Суда выразили свое особое мнение, в котором говорилось об отсутствии основания для предостав­ления государству более широкого поля усмотрения: «Только в редчайших случаях цензура или запрет на публикацию могут быть приемлемы (...). Это особенно верно в отношении коммерческой рекламы или вопросов экономической или торговой политики(...). Защита интересов пользователей и потребителей перед лицом господствующих монополий зависит от свободы публиковать даже самые резкие критические замечания, касающиеся тех или иных продуктов»[66].

Независимо от решения, принятого на основании ч. 2, коммерческое выражение подпадает под защиту ст. 10. и. сле­довательно, какие-либо запреты или санкции в этой сфере представляют собой вмешательство в осуществление свободы выражения своего мнения.

Требование раскрыть журналистские источники и документы, как и наказание за отказ сделать это, рассматрива­ются Судом как вмешательство в осуществление права на сво­боду выражать свое мнение. В деле Гудвина Суд отметив, что подобные меры, бесспорно, вмешиваются в свободу печати, вынес решение в пользу журналиста[67].

Проведение обыска в помещениях редакций газет или вещательных компаний представляет собой еще одну форму вмешательства в свободу печати. Независимо от наличия или отсутствия законного ордера, такой обыск не только представ­ляет опасность для сохранения конфиденциальности журнали­стских источников, но и подвергает риску существование средств массовой информации, являясь цензурой для всех журналистов в стране.

Три требования для законного вмешательства в свободу выражения своего мнения

В соответствии с ч. 2 ст. 10 Конвенции национальные власти в любом из государств-членов могут вмешаться в осу­ществление права на свободу выражения мнения при условии выполнения трех совокупных требований:

• Вмешательство (в значении «формальность», «усло­вие», «ограничение» или «санкция») должно быть предусмот­рено законом;

• Вмешательство должно быть направлено на защиту как минимум одного из следующих интересов или ценностей: на­циональной безопасности, территориальной целостности, об­щественного спокойствия, предотвращения беспорядков или преступности; защиты здоровья; нравственности; репутации или прав других лиц; предотвращения разглашения информации, полученной конфиденциально; обеспечения авторитета и беспристрастности правосудия;

     • Вмешательство должно быть необходимым в демократическом обществе.                                    

Главное значение ст. 10 заключается в защите свободы выражения мнения каждого человека. Так, Суд установил стро­гие правила толкования возможных ограничений, перечисленных в ч. 2. В деле «Санди Таймс»[68] Суд заявил: «Строгое тол­кование означает, что никакие другие критерии, кроме перечислен­ных в клаузуле, касающейся исключений, не могут служить основанием для каких-либо ограничений, и что эти критерии, в свою оче­редь, должны интерпретироваться на основании прямого значения слов, их формулирующих, не выходя за пределы их обычного пони­мания. В случае ограничительных клаузул... принцип строгого тол­кования сталкивается с определенными трудностями по той при­чине, что клаузула сама по себе обладает широтой значения. Это, однако, налагает ряд определенных обязательств на официальные органы». В сущности. Суд установил правовой стандарт, заклю­чающийся в том, что в любом пограничном случае предпочтение должно отдаваться свободе индивида, а не утверждению со сторо­ны государства о защите более важных интересов[69].

Если Суд сочтет, что все три требования выполнены, то вме­шательство государства будет законным. Бремя доказательства того, что все три условия удовлетворены, лежит на самом государ­стве. Суд рассматривает данные условия в порядке, указанном вы­ше. В том случае, если Суд сочтет, что государство не смогло пред­ставить доказательства выполнения одного из трех требований, он прекращает рассмотрение дела и выносит решение о том, что соот­ветствующее вмешательство было неоправданно и, следовательно, имело место нарушение права на свободу выражать свое мнение.

Под «вмешательством государства» подразумевается лю­бая форма вмешательства со стороны любого официального орга­на, осуществляющего властные полномочия и государственные функции, а также лиц, находящихся на государственной службе, а именно, в судах, прокуратуре, полиции, других правоохранительных органах, разведывательных службах, центральных или местных советах, правительственных управлениях, армейских подразделе­ниях, официальных профессиональных структурах. Не претендуя на полноту, данный перечень - всего лишь попытка представить те возможные официальные органы, действия которых способны огра­ничить свободу выражения мнения. С точки зрения Суда, не столь существенно, какой именно орган вмешивается в осуществление данного права; во всех делах, представляемых на рассмотрение Суда в Страсбурге, в качестве ответчика всегда выступает феде­ральное правительство.

Национальные суды должны учитывать указанные три требования при рассмотрении и вынесении решений по делам, тем или иным образом касающимся свободы выражения своего мнения. Ос­новная цель системы, разработанной на основе Конвенции, заклю­чается в том, чтобы ее положения, получившие свое развитие в су­дебной практике Европейского Суда, проводились бы в жизнь на­циональными судами. При этом сам Суд должен являться лишь крайним средством. Вот почему национальные суды являются пер­вой и наиболее важной инстанцией в деле обеспечения свободного осуществления права выражать свое мнение, а также в случае вве­дения ограничений, соблюдения основных требований ч. 2. и полу­чивших толкование и развитие в практике Суда.

«Осуществление этих свобод... может быть сопряжено с... ограничениями или санкциями, которые предусмотрены законом»

Согласно указанному требованию, любое вмешательство в осуществление свободы выражения своего мнения должно основы­ваться на национальном законодательстве. Как правило, это озна­чает наличие писаного и опубликованного закона, принятого пар­ламентом. Именно национальный парламент должен выносить решение о возможности существования подобного ограничения. Например, в деле, касающемся журналиста, осужденного за диф­фамацию, подобное преступление должно предусматриваться внут­ренним законодательством. Или, в случае наложения запрета на публикацию или изъятия средств распространения информации. Как, например, книги, газеты или фотокамеры, подобные меры должны основываться на положениях национального законодатель­ства. Также, в том случае, если помещение редакции газеты под­верглось обыску, или радиостанция - закрытию, это может быть сделано только на основании внутреннего закона.

В ряде немногочисленных случаев Суд признал, что нормы общего права или принципы международного права действительно явились правовой основой для ограничения свободы выражения своего мнения. Например, в деле «Санди Таймс» Суд признал, что нормы британского общего права, касающиеся неуважения к суду, сформулированы с достаточной степенью точности и, следовательно, удовлетворяют требованию «быть предусмотренным законом»[70]. Также в делах Гроппера Радио АГ[71] и Аутроник[72] Суд по­зволил государству сослаться на применяемые внутри страны нормы публичного международного права с тем, чтобы удовле­творить указанное требование. Хотя нельзя исключить того, что нормы общего права или права обычая могут ограничивать свободу выражения, тем не менее, это является, скорее, редким исключением. Свобода выражать свое мнение признана столь важной ценностью, что ее ограничение всегда должно удовлетворять требованию демократической легитимности, а это может быть обеспечено только посредством парламентских дебатов и процедуры голосования.

Данное требование также указывает на качество закона, даже если он был принят парламентом. Суд неоднократно за­являл, что закон должен быть публичным, доступным, предсказуемым и предвосхищаемым. Как было заявлено по делу «Санди Таймс»[73], «Во-первых, право должно быть в адекватной форме доступным: граждане должны иметь соответствующую обстоятельствам возможность ориентироваться в том, какие правовые нормы применяются к данному случаю. Во-вторых, норма не может считаться «законом», если она не сформулирована с достаточной степенью точности, позволяющей гражданину сооб­разовывать с ней свое поведение: он должен иметь возможность - пользуясь при необходимости советами - предвидеть, в разумной применительно к обстоятельствам степени, последствия, кото­рые может повлечь за собой данное действие. Эти последствия не обязательно предвидеть с абсолютной определенностью: опыт показывает, что это недостижимо. Более тог, хотя определен­ность весьма желательна, она может сопровождаться некоторой косностью, тогда как право должно обладать способностью идти в ногу с меняющимися обстоятельствами. Соответственно, многие законы неизбежно пользуются терминами, которые в большей или меньшей степени расплывчаты: их толкование и применение - задача практики».

Если в деле «Санди Таймс» Суд признал, что прецедентные нормы общего права соответствуют всем критериям, по­зволяющим им считаться «законом», учитывая при этом и факт предоставления газете-заявителю юридической помощи, то в деле Ротару[74] Суд заявил, что внутренний закон не подпадает под определение «закона», поскольку он «не сформулирован с достаточной степенью точности, позволяющей любому ли­цу - пользуясь при необходимости советами - сообразовы­вать свое поведение». Аналогичным образом и в деле Пет­ра[75] Суд постановил, что «нормы внутреннего права, касающиеся надзора за перепиской заключенных... предоставляют националь­ным властям слишком широкие полномочия», а конфиденциальный характер их применения «не удовлетворяет требованию доступно­сти.... и что румынское законодательство не формулирует с дос­таточной ясностью масштаб и характер полномочий, предостав­ляемых официальным органам». И хотя решения в делах Ротару и Петра были вынесены в связи с нарушением ст. 8 (права на неприкосновенность личной жизни), Суд применяет аналогич­ный подход в оценке внутренних законов, касающихся свободы выражения своего мнения.

Суд предложил толкование правовых оснований для ог­раничения, связанного с применением против индивида сек­ретных мер. Так, в деле Малоне[76] Суд заявил, что фраза «пре­дусмотрено законом» «не просто отсылает к внутреннему законо­дательству, что четко выражено в преамбуле к Конвенции... Дан­ная фраза подразумевает, что во внутреннем праве должны быть заложены меры юридической защиты против произвольного вме­шательства официальных органов в осуществление индивидом своих прав... Особенно там, где исполнительная власть осуществ­ляется в обстановке секретности, риск произвола очевиден». В решении по данному делу, а также по делу Леандера[77] Суд заявил, что даже в сферах, связанных с национальной безо­пасностью или борьбой с организованной преступностью, в ко­торых предсказуемый характер закона может быть выражен несколько слабее (например, в целях эффективности рассле­дования), тем не менее, формулировка закона должна отли­чаться достаточной ясностью, с тем чтобы индивид мог сооб­разовать свое поведение и адекватно представлять себе по­следствия противоправных действий. Кроме того, в решении по делу Леандера Суд заявил, что «при оценке того, выполняется ли критерий предсказуемости, нужно также принимать во внима­ние различные инструкции и административные распоряжения, не имеющие статуса материального права, а также то, насколько хорошо заинтересованные лица были ознакомлены с их содержани­ем». Далее Суд добавил, что «там, где выполнение закона подра­зумевает принятие мер секретного характера, закрытых для кон­троля со стороны заинтересованных лиц или широкой общественности, сам закон, в отличие от сопровождающих его администра­тивных действий, должен содержать указание на масштаб право­мерности рассматриваемой меры, предоставляя тем самым инди­виду адекватную защиту от произвольного вмешательства».

Таким образом, национальные суды должны тщательно анализировать качество законов, других норм, судебной или иной практики, лежащих в основе ограничения свободы выра­жения мнения. Прежде всего, они должны учитывать требова­ния публичности и доступности, которые можно считать вы­полненными в том случае, если соответствующий закон опуб­ликован. Неопубликованные внутренние распоряжения или другие нормы совершенно определенно не отвечают указан­ным критериям в том случае, если заинтересованное лицо не знало об их существовании и/или содержании. Процесс оценки степени предсказуемости или предвосхищаемости закона или прецедентной нормы представляется более сложным. Суды должны проанализировать, достаточно ли ясно и точно, по­средством четко определенных понятий, сформулировано со­ответствующее положение, что позволяет установить соотно­шение между совершаемыми действиями и требованиями за­кона, а также однозначно определить сферу поведения, выходящего за рамки закона, и последствия, которые может повлечь за собой его нарушение. Правовые нормы, предостав­ляющие официальным органам полномочия назначать и при­менять против частных лиц меры секретного характера, как, например, тайное наблюдение, должны подвергаться строгой проверке со стороны судов как наиболее опасная форма вме­шательства в осуществление индивидуальных прав.

В тех случаях, когда национальные суды сталкиваются с законодательством, имеющим противоречивый характер, как, например, в вопросе о соотношении между законами или иными нормативными актами, принятыми местными органами, и .федеральными законами и/или Конституцией, судьи должны применять те правовые нормы, которые наилучшим образом обеспечивают защиту свободы выражения своего мнения. Бо­лее того, все части национального законодательства должны толковаться и применяться в соответствии с принципами и Практикой Суда, а в случае возникновения явных противоречий должны превалировать положения европейского права.

«Осуществление этих свобод... может быть сопряжено с такими...ограничениями..., которые... необходимы... в интересах национальной безопасности, территориальной целостности или общественного порядка, в целях предотвращения беспорядков или преступлений, для охраны здоровья и нравственности, защиты репутации или прав других лиц, предотвращения разглашения информации, полученной конфиденциально, или обеспечения авторитета и беспристрастности правосудия»

Перечень возможных оснований для ограничения свобо­ды выражения своего мнения имеет исчерпывающий характер. Национальные власти не могут в законном порядке применять какое-либо иное, не изложенное в ч. 2, основание для своего вмешательства. Следовательно, в том случае, если внутрен­ним судам приходится сталкиваться с применением правовой нормы, каким-либо образом ограничивающей свободу выраже­ния, они должны определить, какие ценности или интересы она защищает, установить, являются ли они одними из тех интере­сов или ценностей, перечисленных в ч. 2. Только при таком ус­ловии суды могут применять указанное положение в отношении того или иного лица.

Например, возбуждение уголовного дела или гражданско­го иска против журналиста, обвиняемого в нанесении ущерба репутации или чести другого лица, будет иметь в качестве пра­вомерной цели «защиту репутации или прав других лиц». Или конфискация непристойной книги может преследовать право­мерную цель «охраны нравственности». Или судебный запрет на деятельность газеты, опубликовавшей засекреченную ин­формацию, может быть оправдан интересами «национальной безопасности». Тем не менее, суды должны удостовериться, что речь идет о защите реальных интересов, а не просто о не­определенной вероятности.                               Д

Проблемы могут возникать в делах, связанных с нанесением оскорбления или диффамацией высокопоставленных официальных лиц (включая президента страны, министров, депутатов и т.д.) или государственным служащим (в том числе, сотрудникам  полиции,   прокуратуры   и  других  право­охранительных органов, а также работникам государственных учреждений).                                           

В то время как стремление наказать лицо, оскорбившее или опорочившее представителя одной из указанных выше ка­тегорий населения, может быть продиктовано необходимостью защиты «репутации или прав других лиц», применение более к строгих санкций, чем те, которые предусматриваются законом за оскорбление или диффамацию рядовых граждан, оправда­нию не подлежит. Назначение более строгого наказания за диффамацию высокопоставленных чиновников и государст­венных служащих вступает в противоречие с принципом равен­ства перед законом. Более того, подобные санкции подразуме­вали бы защиту не только прав этих лиц, но также защиту таких абстрактных понятий, как «государственная власть» или «госу­дарственный престиж», не упоминаемых в ч. 2.

Более того, защита таких ценностей как «имидж/честь страны или правительства», «имидж/честь нации», «государст­венных или других официальных символов», «имидж/авторитет официальных органов власти» (кроме судов) не предусматри­вается ч. 2, и, следовательно, они не являются правомерной целью для ограничения свободы выражения своего мнения. Вот почему внутренние суды не должны вводить санкции за критику, выраженную вербально, посредством жестов, образов или любым другим способом и направленную против вышеука­занных абстрактных понятий, поскольку они выходят за сферу действия ч. 2. Объяснение этого заложено в действующих пра­вилах демократического общества, в котором выражение кри­тики в адрес представителей власти (как отдельных лиц, так и институтов) является фундаментальным правом и обязанно­стью средств массовой информации, частных лиц и общества в целом. Например, осквернение или «оскорбительный» акт, на­правленный против государственного символа, может быть вы­ражением несогласия и критического отношения к некоторым политическим решениям, действиям государственных органов, политике правительства в тех или иных областях или другим аспектам осуществления властных полномочий. Подобное не согласие и критика должны пользоваться свободой, так как это единственный способ вынести на общественное обсуждение вопрос об ошибочности действий властей и найти возможности ее исправления. К тому же, такие общие и абстрактные поня­тия. как «авторитет государства», являются обычно прикрыти­ем для частных и, как правило, противозаконных интересов власть предержащей, или, по крайней мере. их желания удер­жать эту власть любой ценой.

В том случае, если национальные суды сочтут, что в ос­нове вмешательства в осуществление свободы выражения мнения лежит правомерная цель, они должны обратиться к ч. 2 Конвенции, как это делает Суд, и решить, является ли подоб­ное ограничение «необходимым в демократическом общест­ве, опять же следуя принципам, получившим свое широкое развитие в практике Суда.

«Осуществление этих свобод... может быть сопряжено с... ограничениями..., которые... необходимы в демократическом обществе...»

Для того чтобы вынести решение на основании указанно­го третьего условия, национальные суды должны применять принцип пропорциональности, задавая при этом себе вопрос: «является ли цель пропорциональной средствам ее достиже­ния?» В данном случае под «целью» подразумевается одна или более из тех ценностей или интересов, которые предусматри­ваются ч. 2. и ради защиты которых государства имеют право на вмешательство в осуществление свободы выражения мне­ния. Под «средством» имеется в виду само вмешательство. Следовательно, «цель» представляет собой определенный интерес, отстаиваемый государством, как-то: «национальная безопасность», «общественный порядок», «нравственность», «права других лиц» и т.д. Под «средством» понимается особая мера, принятая или введенная в отношении индивида в ходе осуществления им своего права на свободу выражения мнения. Например, «средством» может являться уголовное осуждение за оскорбление или диффамацию; присуждение к выплате ком­пенсации за причиненный ущерб; запрет на публикацию;  за­прещение заниматься журналистской деятельностью; проведе­ние обыска в редакционном помещении; изъятие средства, с помощью которого мнение было выражено и т.д.

Решение, касающееся требования пропорциональности, базируется на принципах, заложенных в основе демократиче­ского общества. Для признания того факта, что вмешательство являлось «необходимым в демократическом обществе», на­циональные суды, также как и Европейский Суд, должны удо­стовериться в том, что «неотложная социальная потреб­ность» во введении определенного ограничения на свободу вы­ражения мнения действительно существовала. В деле «Обсервер» и «Гардиан» против Соединенного Королевства[78]  Суд заявил, что «прилагательное «необходимый» в смысле ст. 10 ч. 2 предполагает существование неотложной социальной потребно­сти».

Первыми должны оценить наличие неотложной социаль­ной потребности национальные власти, следуя при этом прин­ципам Суда. Тем не менее, свобода усмотрения, предостав­ляемая национальным органам, должна идти рука об руку с ев­ропейским контролем, который охватывает как закон, так и ре­шения по применению закона, в том числе и те, вынесенные независимыми судами. Таким образом, Суд наделен правом вынесения окончательного решения в отношении того, совмес­тимо ли «ограничение» свободы выражения своего мнения со ст. 10. Необходимо напомнить национальным судам то, что они должны следовать практике Суда, начиная с самого первого слушания по делу, касающемуся свободы выражения своего мнения. В силу того, что европейские стандарты, установлен­ные в практике Суда, обеспечивают значительно более высо­кую степень защиты свободы выражения своего мнения, чем внутреннее право или прецедентные нормы, то все добросове­стные судьи должны следовать в своей деятельности более высоким европейским стандартам.

Доводы, приводимые Судом в процессе поиска ответа на вопрос: «является ли ограничение необходимым в демократи­ческом обществе», или «насколько цель пропорциональна средствам», будут ниже рассмотрены подробнее применитель­но к каждой в отдельности из тех законных «целей», которые перечислены в ч. 2. Очевидно, что под «средством» во всех случаях подразумевается одно и то же: вмешательство в осу­ществление свободы выражения своего мнения.

 

Свобода выражения своего мнения и национальная безопасность

    В деле «Обсервер» и «Гардиан»[79] национальные власти использовали ссылку на интересы национальной безопасности в целях оправдания ограничения свободы выражения в отно­шении двух газет, фигурирующих в данном деле. В июле 1986 г. по просьбе Генерального прокурора британские суды выпусти­ли постановления, временно, запрещавшие газетам «Гардиан» и «Обсервер» публиковать информацию, касающуюся деятель­ности британских разведывательных служб. Подобная инфор­мация содержалась в рукописи мемуаров под названием «Ло­вец шпионов», автором которой был Питер Райт, ушедший на пенсию бывший сотрудник службы безопасности. В момент предъявления требования на запрет книга еще не была опуб­ликована. Временные запреты были наложены в ожидании ре­зультатов рассмотрения обоснованности требования Гене­рального прокурора о введении постоянного запрета на публи­кацию газетами указанной информации. В своем требовании о введении постоянного запрета Генеральный прокурор выступал против разглашения конфиденциальных сведений в сфере сис­темы национальной безопасности. Для того чтобы избежать нанесения потенциального ущерба ходатайству Генерального прокурора в результате предания гласности материалов книги до завершения разбирательства по поводу их возможного по­стоянного запрета, национальный суд принял предварительное постановление об их временном запрете.

Книга П. Райта содержала информацию о предположи­тельно незаконной деятельности службы безопасности и ее сотрудников. В ней утверждалось, что служба разведки М15 ус­танавливала подслушивающие устройства на всех дипломати­ческих конференциях, проходивших в Лондоне в 50—60-е гг.. а также на переговорах о независимости Зимбабве в 1979 г.; М15 прослушивала дипломатов из Франции, Германии, Греции, Ин­донезии, а также гостиничный номер г-на Хрущева во время его визита в Великобританию в 50-е гг.; М15 организовывала кражи и прослушивание зданий советских посольств в разных стра­нах; М15 планировала (безуспешно) покушение на жизнь Пре­зидента Египта Нассера в период Суэцкого кризиса; М15 гото­вила заговор против Гарольда Уилсона в то время, когда он был премьер-министром в 1974-76 гг.; М15 направляла допол­нительные средства для расследования деятельности левых политических групп в Великобритании.

В июле 1987 г. книга была опубликована в США, а ее эк­земпляры начали распространять и в Великобритании. Не­смотря на это, действие временных запретов на публикацию сохранялось в силе до октября 1988 г., когда Палата лордов отклонила ходатайство Генерального прокурора о введении постоянного запрета на публикацию.

«Обсервер» и «Гардиан» обратились с жалобой в Евро­пейскую Комиссию, настаивая на том, что введение временных запретов нарушило их право на свободу выражения. В ходе рассмотрения жалобы в Комиссии британское правительство заявило, что основанием для вмешательства явилась задача поддержания «авторитета и беспристрастности правосу­дия», призванного принять решение по поводу введения посто­янного запрета на публикацию, отстаиваемого Генеральным прокурором. В ходе разбирательства в Суде, британское пра­вительство добавило в качестве законного основания для сво­его вмешательства защиту интересов «национальной безопас­ности», настаивая на том, что в момент принятия постановле­ний о временном запрете информация, которой располагал П. Райт, имела конфиденциальный характер. В случае публика­ции указанных материалов британская служба безопасности, ее сотрудники и третьи стороны понесли бы громадный ущерб в результате разоблачения некоторых ее агентов; кроме того, существенно пострадали бы взаимоотношения со странами-союзниками, различными организациями и отдельными лица­ми: все они перестали бы доверять британской службе безо­пасности. Кроме того, правительство также настаивало на су­ществовании риска того, что другие действующие или бывшие агенты британской разведки могут последовать примеру г-на Райта. В отношении периода, следующего за публикацией кни­ги, правительство полагалось исключительно на довод защиты «национальной безопасности», настаивая на существовании необходимости защиты интересов «национальной безопасно­сти» в целях демонстрации союзным государствам, сколь эф­фективно осуществляется защита информации, касающейся деятельности британской разведки. По мнению правительства, единственным способом продемонстрировать это является эффективное предотвращение с помощью судебной процедуры того, чтобы сотрудники разведки, угрожающие нарушить свое пожизненное обязательство о неразглашении секретной информации, могли бы это осуществить; причем необходимо обеспечить, чтобы подобное судебное разбирательство дейст­вительно состоялось. Газеты-заявители, в свою очередь, кон­статировали, что после опубликования книги в США, подобная причина перестала быть актуальной, поскольку право государ­ства на сохранение конфиденциальности данной информации в любом случае было подорвано.

Признав приемлемыми оба основания, представленные правительством в качестве «правомерных целей», Суд далее перешел к рассмотрению вопроса о том, было ли введение временных запретов «необходимым в демократическом обще­стве». Суд напомнил общие принципы, касающиеся свободы выражения своего мнения и получившие развитие в его прецедентном праве: «Свобода выражения своего мнения составляет одну из главных основ демократического общества, ...это касает­ся не только «информации» и «идей», которые принимаются бла­гожелательно или расцениваются как безобидные или принимают­ся с безразличием, но и тех, которые оскорбляют, шокируют или вызывают беспокойство. (...) Эти принципы особенно важны в от­ношении прессы. Наряду с тем, что она не должна преступать рамки, установленные inter alia «в интересах национальной безо­пасности», тем не менее, на нее возложена задача по распростра­нению информации и идей по вопросам, представляющим общест­венный интерес. Но не только пресса обладает обязанностью рас­пространять подобную информацию и идеи: общественность так­же имеет право ее получать. В противном случае, пресса не смогла бы выполнять свою главную функцию «стража интересов общест­ва».

Далее, ссылаясь на необходимость тщательного контро­ля за введением предварительных ограничений на публикацию. Суд указал, что «ст. 10 не содержит положения, запрещающего вводить предварительные ограничения на публикацию... С другой стороны, опасность, заложенная в подобных ограничениях, так ве­лика, что это требует самого пристального внимания со стороны Суда. В особенности это касается прессы, поскольку актуальность новостей преходяща, и отсрочка с их публикацией, даже на корот­кий период, может вовсе лишить их всякой ценности и интереса».

Применяя указанные принципы к настоящему делу и рас­смотрев основания, представленные правительством. Суд при­знал обоснованным введение временных запретов до публика­ции, но не после нее. После того, как книга была опубликована в США, информация, в ней содержащаяся, утратила свой кон­фиденциальный характер, и, следовательно, задача сохранять ее конфиденциальность потеряла всякий смысл. В этих усло­виях не было «достаточной» необходимости для сохранения запретов. Проанализировав аргументы, выдвинутые Генераль­ным прокурором, а именно, необходимость обеспечения эф­фективности, способности вызывать доверие и высокой репу­тации британской службы безопасности, а также стремление заставить отказаться других агентов от намерения последовать примеру Питера Райта, Суд признал их «недостаточными для оправдания вмешательства (...) после 30 июля 1987 г. вмеша­тельство, на которое жаловались заявители, не являлось более «необходимым в демократическом обществе».

В своем частично особом мнении судья Петтити заявил, что введение временных запретов являлось необоснованным даже в период, предшествующий публикации книги за преде­лами Соединенного Королевства: «в том, что касается прессы, задержка с передачей информации по текущим вопросам лишает журналистскую статью значительной части ее интереса». Далее судья добавил: «Создается впечатление, что чрезмерная строгость... запрета и самого подхода, избранного Генеральным прокурором, не столько связана с вопросом о неразглашении секретных сведений, сколько с боязнью разоблачения непра­вомерности некоторых действий службы безопасности, пред­принятых скорее в политических, чем разведывательных целях». По мнению г-на Петтити, это являлось нарушением права на свободу получения информации, так как «лишение общественности информации, касающейся деятельности государственных органов, означает нарушение фундаментального демократического права». Судья, далее, отметил, что продление действия  запретов представляло собой замаскированный способ введения цензуры или ограничения свободы прессы. Подвергнув критике подход, избранный Судом, а именно, проведение раз­личия между двумя периодами - до и после публикации, судья заявил: «Свобода выражения в одной стране не может ставиться в зависимость от того, были или нет опубликованы рассматри­ваемые материалы в другой стране. В эпоху спутникового телеви­дения невозможно провести разделительную линию по территори­альному признаку применительно к идеям и их распространению и ограничить право на получение информации жителей страны, га­зеты в которой подверглись запрету». Таким образом, по мне­нию судьи Петтити, имело место нарушение ст. 10 на протяже­нии всего периода действия временных запретов.             

В частично особом мнении судья Де Майер выразил свое согласие с судьей Петтити, добавив, что «прессе должна быть предоставлена свобода публиковать новости, независимо от их источника, без какой-либо цензуры, запретов или предварительных ограничений: в свободном и демократическом обществе не должно быть места для ограничений подобного рода, и в особенности, если к ним прибегают, как это имело место в данном деле, - в целях недо­пущения распространения нежелательной, с точки зрения прави­тельства. информации или идей».

В деле Веренигинг Викблад «Блаф» (Еженедельник «Блаф»)[80] Суд также рассматривал конфликт между интере­сами «национальной безопасности» и свободой выражения своего мнения. Заявитель, ассоциация, базировавшаяся в Ам­стердаме, выпускала еженедельник под названием «Блаф», предназначенный, в основном, для читателей левой политиче­ской ориентации. В 1987 г. в распоряжение редакции попал пе­риодический доклад голландской службы внутренней безопас­ности. Доклад, датированный 1981 г.. с грифом «секретно» со­держал информацию, затрагивающую интересы голландских секретных служб в тот период. В докладе содержалась инфор­мация, касающаяся Голландской Коммунистической партии и антиядерного движения; в нем также говорилось о намерении Арабской лиги открыть свое представительство в Гааге; кроме того, в нем были представлены материалы о деятельности

польских, румынских и чехословацких спецслужб в Нидерлан­дах.

Редактор еженедельника поместил на его страницах объявление о готовящейся публикации доклада вместе с ком­ментарием в качестве приложения к выпуску от 29 апреля. В тот же день начальник внутренних секретных служб Нидерландов направил письмо Генеральному прокурору, в котором заяв­лялось, что публикация доклада явится уголовно наказуемым деянием. Применительно к конфиденциальному характеру ин­формации, он указал, что «несмотря на то, что различные ма­териалы доклада, взятые отдельно, не содержат (или не со­держат более) никаких государственных секретов, тем не ме­нее, взятые вместе и рассматриваемые последовательно, они представляют собой информацию, сохранение конфиденци­альности которой необходимо в интересах государства или его союзников. Это объясняется тем, что набор фактов, содержа­щихся в них, помогает создать общую картину того, каковы ин­тересы различных секторов, какой информацией располагает служба безопасности, чем она занимается и каковы методы ее работы». В результате, накануне того дня, когда журнал должен был поступить в продажу, на основании ордера, выписанного следователем, в помещении еженедельника был проведен обыск. Весь тираж выпуска от 29 апреля, включая приложение, был конфискован. Той же ночью без ведома властей сотрудни­кам журнала удалось заново отпечатать номер и на следующий день распространить 2500 экземпляров на улицах Амстердама. Власти не остановили его распространение.

В мае 1987 г. следствие против журналистов еженедель­ника «Блаф» было закрыто без предъявления им какого-либо уголовного обвинения. Тем временем, ассоциация обратилась с требованием вернуть ей конфискованные номера, но получила отказ. В марте 1988 г. на основании ходатайства прокурора, голландский суд вынес постановление об изъятии из обраще­ния всех экземпляров указанного номера еженедельника. При этом суд полагался на необходимость защиты национальной безопасности и настаивал на том, что бесконтрольное владе­ние указанными материалами противоречит закону и общест­венным интересам.

Ассоциация обратилась с жалобой в суд, заявляя, что голландские власти нарушили их право согласно ст. 10 Конвен­ции. Правительство же, в свою очередь, утверждало, что вме­шательство в осуществление заявителем своего права на сво­боду выражения мнения оправдано необходимостью защиты «национальной безопасности», приводя при этом следующие аргументы; отдельные лица или группы, представляющие угро­зу для национальной безопасности, могли бы выяснить, благо­даря докладу, осведомлена ли и до какой степени голландская служба безопасности об их подрывной деятельности; сам спо­соб подачи информации давал им возможность составить представление о деятельности и методах работы секретных служб; указанные потенциальные противники могли использо­вать данную информацию в ущерб национальной безопасно­сти.

Рассматривая вопрос о существовании «правомерной цели» для проведения конфискации и изъятия из обращения соответствующего выпуска еженедельника, Суд признал, что в процессе функционирования демократического общества, ос­нованного на принципе верховенства права, может возникать необходимость в секретных действиях служб безопасности. По мнению Суда, это позволяет государству защищаться от действий отдельных лиц или групп, направленных на подрыв фунда­ментальных ценностей демократического общества. Соответственно, Суд признал, что вмешательство (конфискация изда­ния и изъятие его из обращения) преследовало «правомерную цель» защиты интересов  «национальной безопасности».

Далее, рассмотрев вопрос о том, были ли конфискация и изъятие еженедельника из обращения «необходимы в демо­кратическом обществе». Суд заявил; «Остается открытым во­прос, достаточной ли была степень секретности информации, содержащейся в докладе, для того чтобы оправдать предотвраще­ние ее распространения. Речь идет о документе 6-летней давности...сам начальник службы безопасности признал, что к 1987 г. 'различные материалы доклада, взятые отдельно, не содержат бо­лее государственных секретов. Наконец, доклад проходил с просто грифом «конфиденциально», что соответствует небольшой сте­пени секретности. (...) Вопрос об изъятии издания из обращения должен рассматриваться в свете всех событий в целом. После конфискации тиража газеты, издателям удалось отпечатать заново большое количество экземпляров и распространить их на многолюдных улицах Амстердама. Следовательно, рассматривае­мая информация уже получила широкое распространение к тому моменту, когда издание было изъято из обращения. (...) В связи с этим обстоятельством, Суд подчеркивает, что он уже ранее заявлял о том, что не является необходимым препятствование рас­пространению информации, уже ставшей достоянием обществен­ности или утратившей свой конфиденциальный характер. (...) рас­сматриваемая нами информация стала доступной для большого числа людей, которые, в свою очередь, могли передать ее другим людям. Более того, об этих событиях сообщали средства массовой информации. В силу всех этих обстоятельств, защита указанной информации в качестве государственной тайны не может быть более обоснована, и изъятие номера...еженедельника из обращения не представляется более необходимым для достижения пресле­дуемой правомерной цели. (...) Короче, поскольку данная мере не являлась необходимой в демократическом обществе, то имело сто нарушение ст. 10».

Решения, вынесенные в делах «Обсервер» и «Гардиан», а также Еженедельника «Блаф!» заключают в себе, по крайней мере, два важных принципа:

• Первый принцип заключается в том, что как только ин­формация, касающаяся вопросов национальной безопасности, станет публичной, она не может быть запрещена или изъята, так же как и ее распространители не могут быть наказаны.

• Второй принцип запрещает государствам безоговорочно засекречивать всю информацию, касающуюся сферы нацио­нальной безопасности и, соответственно, устанавливать пред­варительные ограничения на доступ к подобной информации.

Некоторые данные действительно могут быть засекрече­ны, особенно, если имеются серьезные основания полагать, что их разглашение может представлять угрозу национальной безопасности. Более того, конфиденциальный статус инфор­мации должен иметь ограниченный характер во времени, и не­обходимость сохранения подобного статуса должна подвер­гаться периодической проверке. Применительно к процессу за­секречивания или рассекречивания информации, касающейся вопросов национальной безопасности, также необходимо при­нимать во внимание фактор заинтересованности общественно­сти в получении подобной информации.

Таким образом, законодательство, запрещающее в абсо­лютном и безусловном порядке распространение любой ин­формации, касающейся вопросов национальной безопасности, исключающее какой-либо общественный контроль за деятель­ностью спецслужб, будет нарушать ст. 10 как не являющееся «необходимым в демократическом обществе». В том случае, если национальным судам приходится сталкиваться с законо­дательством, предусматривающим введение общего и безус­ловного запрета на распространение всей информации, ка­сающейся сферы национальной безопасности, они должны противостоять этому и отклонять подобный иск, будь то уголов­ное или гражданское разбирательство. Суды должны предос­тавлять возможность прессе, действующей в интересах обще­ства, свободно сообщать о выявленных ею недостатках, не­правомерных и иных ошибочных действиях службы безопасно­сти. Принципы, выработанные Судом, в ходе рассмотрения дел, касающихся конфликта между свободой выражения своего мнения и интересами национальной безопасности, должны служить руководством для национальных судов. Даже в том случае, если внутреннее законодательство не предусматривает теста на «необходимость в демократическом обществе» со­блюдения принципа пропорциональности (цели и средств), а также аргумента в защиту общественного интереса, то все рав­но, судьи, работающие на национальном уровне, должны вклю­чить эти понятия в сферу своего профессионального мышле­ния и выработать балансирующий тест, способный ответить на вопрос о «необходимости» вмешательства.

Еще одно важное указание содержится в принципе 12 Йоханнесбургских принципов (1995), а именно, «государство не должно категорически отказывать в доступе ко всей информации, связанной с вопросами национальной безопасности; вместо этого, оно должно предусмотреть в своем законодательстве место для особых и конкретных категорий информации, конфиденциальный характер которой необходимо сохранять в целях защиты законных интересов национальной безопасности». К тому же, принцип 15 запрещает вводить санкции против того или иного лица за «раз­глашение информации по вопросам национальной безопасности, если (1) данное разоблачение не наносит фактического ущерба и, по всей вероятности, не способно нанести ущерб законным инте­ресам национальной безопасности, или (2) общественная заинте­ресованность в получении указанной информации представляется более весомым аргументом, чем возможный ущерб от разглаше­ния».

Рекомендация Комитета министров Совета Европы от 1981 г., касающаяся права на доступ к информации, хранящей­ся у официальных органов власти, подвергает ограничения на доступ к данной информации трехстороннему тесту: ограниче­ния должны предусматриваться законом или юридической практикой, являться необходимыми в демократическом обще­стве и быть направлены на защиту законного общественного интереса. Любой отказ в доступе к информации должен быть мотивирован и подвергаться пересмотру. Информация в сфере национальной безопасности не является исключением из этого правила.

Защита «национальной безопасности» наряду с защитой «общественного спокойствия» и «прав других лиц» рассматриваются в качестве первостепенных интересов в тех случаях, если выражение мнения, против которого властями применились санкции, осуществлялось с целью упразднения прав, закрепленных в Конвенции. Так, в деле Кюхнена[81] заявитель руководил организацией, целью которой было возвращение  Национал-социалистической      партии (запрещенной в Германии) на политическую сцену. Г-н Кюхнен занимался распространением изданий, призывающих к борьбе за социалистическую и независимую Великую Германию. Он писал о том, что его организация выступает за «единство Германии, социальную справедливость, расовую гордость, общность людей и товарищество» и против «капитализма, коммунизма, сионизма, отчуждения в результате притока большого количества иностранных рабочих, разрушения окружающей среды». Он также писал следующее: «тот, кто служит этой цели, должен действовать; с  теми, кто препятствует этому, мы будем бороться, до полного их уничто­жения». Немецкий суд приговорил Кюхнена к тюремному заключению.[82] Заявитель пожаловался в Комиссию на нарушение  его свободы выражения. Указывая на требование того, что ограничение должно быть «необходимо в демократическом обществе», Комиссия подчеркнула, что заявитель отстаивали идеи национал-социализма, направленные на подрыв самой основы свободы и демократии, его высказывания противоречат одной из главных ценностей, выраженных в Преамбуле к Кон­венции: основные свободы, воплощенные в Конвенции, «соблюдение которых наилучшим образом обеспечивает­ся . . . подлинно демократическим политическим режимом. Кроме того, Комиссия обнаружила в высказываниях заявителя элементы расовой и религиозной дискриминации. Таким образом, Комиссия пришла к выводу, что заявитель стремился воспользоваться своим правом на свободу выражения в целях пропаганды действий, противоречащих смыслу и духу Конвенции в целом, а также ст. 17, запрещающей злоупотребление правами. В заключение Комиссия признала, что вмешательство в осуществление заявителем своего права на свободу выражения являлось «необходимым в демократическом обществе».                                                 

Аналогичное решение было принято по делу D. I. Против Германии[83], в котором заявитель (будучи историком) отрицал факт существования газовых камер в Аушвице, заявляя при этом, что имевшиеся там газовые камеры были поддельными, построенными сразу после окончания войны, и что немецкие налогоплательщики заплатили около 16 миллиардов немецких марок за подделку. Национальные суды приговорили заявителя к штрафу. Выступая перед Комиссией, правительство в качестве основания для назначения указанного наказания ссылалось на интересы защиты «национальной безопасности и территориальной целостности», «репутации и прав других лиц», а также «предотвращение беспорядков и преступности». Применяя в данном случае принцип пропорциональности, Комиссия постановила: «общественная значимость предотвращения преступности и беспорядков среди населения Германии, связанная с оскорбительным поведением в отношении евреев и аналогичными преступлениями, а также требования защиты их репутации и прав, являются, в демократическом обществе, более весомым фактором, чем свобода заявителя распространять публикации, отрицающие факт истребления евреев в газовых камерах при нацистском режиме». В делах Хонсика[84] и Охенсбергера[85], в которых заявители также отрицали существование холокоста и призы­вали к расовой нетерпимости, Комиссия вынесла аналогичные решения.

Вопрос о защите «национальной безопасности» в связи со свободой выражения своего мнения также рассматривался Судом применительно к секретной военной информации. В деле Хаджианастассиу заявитель, офицер, был условно приго­ворен к 5 месяцам лишения свободы за передачу секретной военной информации частной компании за плату. Информация касалась технических сведений об определенном виде воору­жения, разглашение которой, по мнению правительства, было способно нанести существенный ущерб национальной безо­пасности. Заявив, что военная информация также подпадает под действие ст. 10, Суд признал, что осуждение заявителя яв­лялось «необходимым в демократическом обществе» в целях защиты «национальной безопасности». Далее Суд заявил: «разглашение проявляемого государством интереса к тому или иному виду вооружений или соответствующих технических сведе­ний, свидетельствующих о ходе их производства, способно нанес­ти существенный вред национальной безопасности.(...) Ничто не указывает на отсутствие разумной соразмерности между приме­ненными средствами и преследуемой правомерной целью».

Решение по делу Хаджианастассиу[86] указывает нацио­нальным судам два важных направления. Во-первых, не все виды военной информации исключаются из сферы публичного выражения и общественной жизни. Во - вторых. Суд снова под­черкнул, что в каждом конкретном случае, задача установления — представляет ли соответствующая информация реальную и серьезную угрозу национальной безопасности, лежит на нацио­нальных судах. Проведение подобной оценки на основе прин­ципа пропорциональности (целей и средств) способно дать от­вет на вопрос, подлежит или нет запрету или санкциям выра­жение, разглашающее военную информацию.

 

 

Свобода выражения своего мнения и предотвращение

беспорядков или преступлений          

В деле Инкала[87] национальные власти использовали положение об ограничении свободы выражения своего мнения с целью «предотвращения беспорядков». Г-н Инкал, гражданин Турции, член Народной партии труда (распущенной в 1993 г. по постановлению Конституционного Суда) распространял листовки, содержащие резкие высказывания против политики турецкого правительства и призывающие курдское население к объединению и выдвижению политических требований. В листовках содержался призыв к борьбе против кампании «изгнания курдов», проводимой турецкой службой безопасности и местными органами власти; в ней, в частности, говорилось, что указанная кампания «является частью особой войны против Курдского народа, ведущейся в стране в настоящее время». Действия государства были названы в листовке «государственным террором против турецких и курдских пролетариев». Однако, в листовках не содержалось призывов к насилию или нетерпимости. Турецкие службы безопасности сочли, что указанные листовки могут рассматриваться в качестве сепаратистской пропаганды. Г-н Инкал был приговорен национальным судом к 6 месяцам лишения свободы по обвинению в подстрекательстве к совершению преступления. Ему также было запрещено заниматься государственной службой и участвовать в работе политических организаций, ассоциаций и профсоюзов.           

При разбирательстве дела в Суде, турецкое правительство настаивало на том, что осуждение заявителя было необходимо в целях предотвращения беспорядков, поскольку листовки были составлены в чрезмерно агрессивном и провокационном стиле и, следовательно, могли побудить представителей курдского населения поверить в то, что они являются  жертвами «особой войны», что, в свою очередь, может оправдать необходимость создания комитетов самообороны. Правительство также заявляло, что «из формулировок, содержавшихся в листовках было очевидно, что они направлены на подстрекательство к восстанию представителей одной этнической группы против государственных властей», и что «цель борьбы с  терроризмом имеет прецедент в демократическом обществе».

Суд не согласился с мнением правительства и напомнил о необходимости «подвергать действия и упущения правитель­ства тщательному рассмотрению не только со стороны законо­дательных и судебных органов, но и со стороны общественного мнения». Проводя оценку того, было ли осуждение заявителя необходимо в демократическом обществе». Суд подчеркнул, что, «представляя ценность для всех, свобода выражения своего мнения особенно важна для политических партий и их активных членов». Суд заявил, что он не обнаружил «ничего, что обосно­вывало бы заключение, что г-н Инкал хоть в какой-то степени ответственен за проблемы, связанные с терроризмом в Турции (...). Заключая, осуждение г-на Инкала было несоразмерно пре­следуемой цели и. следовательно, не являлось необходимым в демократическом обществе». Кроме нарушения ст. 10. Суд также усмотрел нарушение права на справедливое судебное разбирательство (ст. 6), так как заявитель был осужден судом, состоявшим из трех членов, один из которых являлся военным судьей.

Попытки предотвращения беспорядков или преступле­ний, а также защиты национальной безопасности отстаивались австрийским правительством в деле Сазмана[88]. Заявитель был осужден на 3 месяца условного лишения свободы за подстре­кательство военнослужащих через прессу к неповиновению и нарушению законов военной жизни. Комиссия пришла к выводу, что осуждение заявителя было обоснованным в целях поддер­жания порядка в австрийской федеральной армии и защиты национальной безопасности: «подстрекательство к нарушению военных законов представляет собой форму неконституционного давления, направленного на отмену законов, которые были приня­ты в конституционном порядке. Подобное неконституционное дав­ление не допустимо в демократическом обществе».

Суд вынес иное решение в деле Вереинигунг Демократише Золдатен Остеррайшс и Губи[89], касавшегося наложе­ния австрийскими судами запрета на распространение среди солдат в казармах периодического издания, в котором пропа­гандировались реформы в армии и содержался призыв к воен­нослужащим подавать в суд на своих начальников. Австрийское правительство настаивало на том, что издание представляло угрозу для обороноспособности страны, эффективности армии, что могло привести к беспорядкам и преступлениям. Суд не согласился с аргументами правительства и заявил, что в большинстве своем материалы издания «содержат жалобы, предложения по реформированию армии, а также призывы к читателю использовать судебную процедуру для рассмотрения их заявлений. Тем не менее, несмотря на зачастую полемический тон публикаций, не создается впечатления, что заявители переходят границу простого обсуждения различных идей, что должно допускаться в армии демократического государства, так же как и в обществе, которому эта армия служит». Таким образом, Суд усмотрел нарушение ст.10.

Понятие «предотвращение беспорядков и преступлений» использовалось в качестве противовеса при критике правительства его политическими оппонентами. В деле Кастеллса[90] Суд настаивал на обеспечении сильной защиты свободы вы­ражения мнения политической оппозиции. Г-н Кастеллс были сенатором, представлявшим в испанском парламенте полити­ческую организацию, выступавшую за независимость Страны Басков. В 1979 г. он написал статью под названием «Вопиющая безнаказанность», которая была опубликована в национальной ежедневной газете. В этой статье Кастеллс обвинял прави­тельство в неспособности провести должное расследование фактов убийств, имевших место в Стране Басков, он писал: «виновники этих преступлений продолжают работать, занимая ответственные посты и действуя в полной безнаказанности. Не было издано ни одного ордера на их арест». Он также обвинил  правительство в потворстве этим преступлениям: «правые,  находящиеся у власти, имеют в своем распоряжении все необходимые средства (полицию, суды и тюрьмы) для того, чтобы найти и наказать тех, кто совершил так много преступлений. Но не волнуйтесь, правые вовсе не стремятся к этому. (...) Сегодня те, кто отвечают за общественный порядок и уголовное преследование, это те же самые люди, что и раньше». Говоря  об экстремистских правых группировках, виновных в совершении указанных преступлений, он писал: «в их распоряжении обширные досье, которые все время обновляются. У них имеются значительные запасы оружия и денег. Они обладают неограниченными материальными ресурсами и действуют в пол­ной безнаказанности... можно сказать, что им заранее предос­тавлен иммунитет от судебного преследования». Далее, Кас­теллс заявлял: «за всем этим может стоять только правительство, правящая партия и их люди. Нам известно, что они все более активно стараются использовать в качестве политиче­ского инструмента безжалостную охоту на баскских диссиден­тов и их физическое устранение... Но ради спасения следую­щей их жертвы из числа нашего народа, имена тех, кто ответ­ственен за это, должны быть немедленно названы, и в обста­новке максимальной гласности».

Кастеллсу было предъявлено обвинение в оскорблении правительства. В ходе разбирательства суд отказался допус­тить свидетелей и материалы, которые защита просила приоб­щить к делу. Национальные суды настаивали на том, что по­добные свидетельства не являются допустимыми, если речь идет о серьезном оскорблении в адрес правительства (а не против одного из его членов), и что согласно уголовному зако­нодательству государственные органы пользуются большей степенью защиты, чем индивидуальные лица. Заявитель был признан виновным и приговорен к одному году лишения свобо­ды, которое, тем не менее, не было приведено в исполнение.

Перед Европейским Судом заявитель утверждал, что он стал жертвой нарушения права на свободу выражения. Суд счел приемлемой цель, преследуемую испанскими властями, а именно, «предотвращение беспорядков или преступлений». По мнению заявителя, единственной целью его осуждения было желание защитить честь правительства. Рассматривая требо­вание о том, что вмешательство должно быть «необходимым в демократическом обществе», Суд заявил: «Свобода выражения важна для всех, но это особенно справедливо, когда речь идет о выборных представителях народа. Они представляют свой элек­торат, привлекают внимание к его заботам и отстаивают его интересы. Соответственно, вмешательство в осуществление свободы выражения депутата от оппозиции, каковым является заявитель, требует самого пристального внимания со стороны Суда». Далее Суд отметил, что «г-н Кастеллс выражал свое мне­ние не с трибуны Сената, что он мог бы делать, не опасаясь санк­ций, но он предпочел сделать это в периодической печати. Однако это не означает, что он был не вправе критиковать таким обра­зом Правительством.

Далее Суд указал на особую роль прессы в демократиче­ском обществе: «Свобода печати предоставляет для граждан один из самых совершенных способов открывать для себя и выра­батывать мнение о взглядах и позиции своих политических лиде­ров. В частности, она дает политикам возможность высказывать­ся по поводу того, что заботит общественное мнение, позволяя, таким образом, участвовать в политической дискуссии каждому, что является стержнем понятия демократического общества». Затем Суд напомнил, что обвинения, выдвинутые заявителем против правительства, представляли большой общественный интерес, о чем свидетельствовал тот факт, что весь тираж из­дания, содержавшего указанные материалы, очень быстро был распродан. В отношении пределов допустимой критики прави­тельства, Суд заявил: «Пределы допустимой критики в отноше­нии Правительства шире, чем в отношении рядового гражданина или даже политического деятеля. В демократической системе дей­ствия или упущения Правительства должны стать предметом пристального внимания не только законодательных и судебных властей, но и также прессы и общественного мнения. Более того, доминирующее положение, которое занимает Правительство, де­лает необходимым, чтобы оно демонстрировало сдержанность, когда встает вопрос об уголовном преследовании за критику, осо­бенно, когда имеются другие средства ответа на неоправданные нападки его противников или средств массовой информации». Суд также придал решающее значение тому обстоятельству, что национальные суды объявили неприемлемыми свидетельства, представленные заявителем. Суд пришел к выводу, что имело место нарушение ст. 10.

Кроме того, в своем совпадающем мнении судья Де Мейер заявил, что «нет никаких оснований для предоставления ин­ститутам государства большей защиты, чем индивиду, а также охранять репутацию Правительства больше, чем оппозиции».

Наряду с теми уроками, которые можно извлечь из при­веденных выше решений Суда, судьи национального уровня также должны иметь в виду, что хоть и подстрекательство к правовому неповиновению в принципе наказуемо, они не долж­ны применять данную правовую санкцию автоматически. Судьи должны взвесить все конфликтующие интересы и применить принцип пропорциональности (средств и целей) при вынесении решения о том, было ли наложение санкций на осуществление права на свободу выражения «необходимым в демократиче­ском обществе». Более того, как это было продемонстрировано в решении по делу Кастеллса, национальные суды должны воздерживаться от наложения санкций за критику государст­венных органов. Подобная критика, даже в резкой форме, яв­ляется составной частью политического и общественного плю­рализма.

 

Свобода выражения своего мнения и защита нравственности

Конфликт между «нравственностью» и свободой выражения вносит нюансы в толкование принципа пропорциональности. Как правило, в подобных делах Суд предоставляет национальным властям более широкое поле усмотрения, что объясняется спецификой понимания «морали» в каждом из государств-членов, или даже в различных регионах одной страны.

   В деле Мюллера [91]  Суд счел обоснованным и «не­обходимым в демократическом обществе», в целях защиты нравственности», вмешательство государственных органов в осуществление заявителем своего права на свободу выраже­ния. В 1981 г. г-н Мюллер, художник, представил на выставке со­временного искусства созданные им три больших полотна, на ко­торых запечатлены акты содомии, зоофилии, мастурбации и гомо­сексуализма. Выставка была открыта для посещения широкой публики, она была бесплатной и без каких-либо возрастных огра­ничений. Швейцарские суды приговорили г-на Мюллера и органи­заторов выставки к штрафу на основании правовых положений, запрещающих непристойные публикации. Картины были конфи­скованы и переданы на хранение художественному музею. Од­нако, в 1988 г. они были возвращены хозяину. Г-н Мюллер и орга­низаторы выставки обратились с жалобой в Европейскую Комис­сию, заявляя, что обе санкции - осуждение и конфискация - нару­шили их право на свободу выражения.

При рассмотрении требования о необходимости вмеша­тельства в осуществление свободы выражения своего мнения «в демократическом обществе» Суд указал на отсутствие единой об­щепринятой концепции морали для всех государств-участников. Суд отметил, что национальные суды, учитывая их непосредст­венный контакт и связь с реальными событиями в своих странах, находятся в более выгодном положении, чем международные су­дебные органы, для принятия решений по вопросам, связанным с защитой «нравственности». Суд, далее, заявил, что «рассматри­ваемые полотна в грубой форме изображали, в частности, половые отношения между людьми и животными... они были доступны широкой публике, без ограничений со стороны организаторов ни в форме платы за вход, ни по возрасту. Действительно, картины, размещенные на Отставке, были доступны без каких-либо ограничений и предназначены для того, чтобы привлечь внимание самой широкой аудитории». Суд также признал не лишенными оснований аргументы национальных судов, которые сочли, что картины «могли грубо оскорбить представление о правильном ведении половой жизни у людей с о6ычной чувствительностью» тем, что они делали «акцент на сексуальности в ее самых грубых формах». В заключение, Суд заявил, что национальные власти имели законное право использовать наложение  штрафа  на  заявителей  в  качестве  меры, «необходимой» для защиты «нравственности». Суд также признал конфискацию картин мерой, «необходимой» в указанный момент и для предотвращения того, чтобы непристойные изображения стали достоянием широкой публики. Применительно к последнему решению, Суд отметил, что художник был вправе в любой момент потребовать возвращения картин, поскольку конфискация не имела постоянного характера.                             

В решении по делу Мюллера существенную роль сыграл Д вопрос об отсутствии каких-либо ограничений в отношении доступа детей к непристойным материалам; аналогичную роль это сыграло и в деле Хэндисайда[92], в котором заявитель опубликовал и распространил среди учащихся книгу, которую британские власти сочли непристойной.                             

Другой вариант конфликта между защитой «нравственности» и свободой выражения рассматривался Судом в деле организаций «Открытая дверь» и «Дублинские повитухи»[93].  В данном деле речь шла о двух неправительственных и некоммерческих организациях, действовавших в Ирландии, стране, в которой запрещено проведение абортов. Обе организации предлагали консультативную помощь беременным женщинам, а «Дублинские повитухи» еще оказывали услуги широкого спектра по всем аспектам здоровья женщин, а именно, по вопросам планирования семьи, беременности, бесплодия и т.д. Они также предлагали беременным женщинам информацию о возможностях проведения абортов за пределами Ирландии, в частности, они указывали адреса медицинских клиник в Великобритании, с которыми у них уже были установлены контакты. Обе организации ограничивали свою деятельность исключительно консультированием; принятие решения о прерывании беремен­ности целиком оставалось за женщиной. В 1983 г. «Дублинские повитухи» опубликовали брошюру, в которой содержалась критика двух незадолго до этого принятых поправок к Конституции. Первая поправка предоставляла право любому лицу обра­щаться в суд с требованием запрета распространения инфор­мации о возможности прерывания беременности за пределами Ирландии. Вторая наделяла любое лицо правом требования введения судебного запрета в отношении беременных женщин, намеревающихся выехать из страны.

В 1986 г. в ответ на заявление, представленное ирланд­ским «Обществом по защите нерожденных детей», ирландские суды постановили, что деятельность по распространению ин­формации, касающейся прерывания беременности, является нарушением Конституции, а также некоторых статей уголовного законодательства. Был также издан постоянный запрет на дея­тельность «Дублинских повитух» и «Открытой двери» по пре­доставлению ими рекомендаций беременным женщинам по вопросам прерывания беременности за рубежом. Обе органи­зации обратились с жалобой в Комиссию, заявляя о том, что было нарушено их право на распространение и получение ин­формации. К ним присоединились еще четыре женщины, двое из которых прямо пострадали от вышеуказанного запрета, а двое других являлись потенциальными жертвами.

В ходе разбирательства в Суде Правительство Ирландии настаивало на том, что его вмешательство было оправдано целью защиты «прав других лиц», «нравственности» и «предотвращения преступлений». Суд счел приемлемым только основание защиты «нравственности», отметив при этом, что защита прав нерожденных детей основывается на важных мо­ральных ценностях ирландского народа; Суд также заявил, что, несмотря на то, что в вопросах «общественной морали» нацио­нальным властям предоставляется более широкое поле усмотре­ния, тем не менее, оно не безгранично: национальные власти не обладают «полной и бесконтрольной» свободой. Далее Суд рас­смотрел вопрос о том, было ли вмешательство оправдано «не­отложной социальной потребностью», и являлось ли оно со­размерным преследуемой правомерной цели. Суд был удивлен абсолютным характером постановлений, изданных ирландски­ми судами и вводившими постоянный и всеобщий запрет, «не­зависимо от возраста, состояния здоровья или причины поиска рекомендаций по вопросам прерывания беременности». Суд счел, что подобное ограничение имеет слишком широкий и не­пропорциональный характер. Настаивая на несоразмерности вмешательства, Суд указал на существование иных источников получения информации (журналов, справочников, лиц, живущих за границей), что служит доказательством того, что потребность в указанном ограничении не является неотложной.

Из данного дела национальные суды вновь должны уяс­нить, что наложение общих и постоянно действующих ограни­чений на свободу выражения своего мнения даже в столь дели­катных сферах, каковой является сфера общественной морали, неприемлемо. Национальным судам предоставляется своего рода руководство по применению принципа пропорционально­сти: здесь важным является характер аудитории, а именно, ес­ли дети и молодежь выступают в качестве адресатов; также существенно то, какие меры принимаются для ограничения доступа к соответствующей форме выражения в целях сниже­ния риска ее «аморального» воздействия; во избежание произ­вольного подхода, необходимо определить степень реального ущерба, наносимого «морали».

Свобода выражения своего мнения и защита репутации или прав других лиц

Защита «репутации или прав других лиц» является той «правомерной целью», преследование которой наиболее часто используется национальными властями для оправдания огра­ничений в отношении свободы выражения. Довольно часто к нему прибегают в целях защиты политиков и государственных служащих от выражаемой в их адрес критики. Именно поэтому по данному вопросу Суд наработал обширное прецедентное право, демонстрирующее предоставление высокой степени защиты свободы выражения и, в частности, прессе. Привилеги­рованность положения средств массовой информации следует из центральной роли, которую, по мнению Суда, играет полити­ческое выражение в демократическом обществе как примени­тельно к электоральному процессу, так и к ежедневным собы­тиям, представляющим общественный интерес. Что касается стилистических аспектов, то Суд счел приемлемой жесткую и резкую критику, выраженную в эмоционально-окрашенной форме, поскольку, по мнению Суда, это помогает привлечь внимание к обсуждаемым вопросам.

В деле Лингенса[94]  Суду пришлось балансировать, со­гласно принципу пропорциональности, между свободой печати и защитой репутации высокопоставленного государственного деятеля. В октябре 1975 г. после общих выборов в Австрии, заявитель, журналист по профессии, опубликовал две статьи, в которых подверг критике Федерального канцлера Бруно Крайского, победившего на выборах. Указанная критика была направлена на политические шаги канцлера по созданию коалиции с партией, во главе которой стоял лидер с нацистским   прошлым, а также на систематические усилия канцлера, направленные на политическое выживание бывших нацистов. Поведение канцлера характеризовалось как «аморальное», «недостойное», демонстрирующее самый «низкопробный оппортунизм». Вслед за предъявлением канцлером гражданского иска, австрийские судебные органы сочли высказывания журналиста оскорбительными и приговорили его к уплате штрафа. Кроме того, национальные суды также заявили, что журналист не смог доказать истинность предъявляемых им канцлеру об­винений в «низкопробном оппортунизме». Тем временем граж­данский иск канцлера был отвергнут. Несмотря на это, суды издали постановление о конфискации номера журнала с опуб­ликованными статьями, а также о публикации судебного реше­ния за счет журнала.

В ходе разбирательства дела в Европейском Суде г-н Лингенс настаивал на том, что вынесенный ему приговор, а также другие меры, принятые австрийскими судами, нарушают ст. 10. Австрийское правительство заявляло, что указанные меры были направлены на защиту репутации канцлера.

Рассматривая требование о необходимости вмешатель­ства «в демократическом обществе». Суд сформулировал ряд очень важных принципов, указывая при этом, что политические деятели должны более терпимо относиться к критическим за­мечаниям со стороны средств массовой информации. Суд разъяснил причины этого: «Свобода печати наделяет общество одним из самых совершенных инструментов, позволяющих узнать и составить представление об идеях и позициях политических лиде­ров. В более общем виде можно сказать, что свобода политической дискуссии составляет стержень концепции демократического об­щества, которая проходит через всю Конвенцию. Соответственно, пределы допустимой критики в отношении политиков как таковых шире, чем в отношении частного лица. В отличие от последнего первый должен проявлять и большую степень терпимости к пристальному вниманию журналистов и всего общества к каждому его слову и действию». Суд, не исключая также необходимость защиты репутации политических деятелей, при этом отметил, что «в таких случаях противовесом подобной защиты выступает интерес общества к открытой дискуссии по политическим вопросам».                                                   

В процессе поиска баланса между свободой печати и защитой репутации канцлера. Суд указал на политический контекст, в котором появились рассматриваемые статьи: «Таким образом, инкриминируемые выражения следует рассматривать на фоне разгоревшегося после выборов политического спора; ...в этой  борьбе каждый использовал то оружие, которое оказалось в его распоряжении, и в этом не было ничего необычного для ожесточенной политической дискуссии».                               

Оценивая наложенное на заявителя наказание в свете| "свободы печати в целом, Суд заявил: «Спорные статьи, как указало правительство, в то время уже получили широкое хождение, и  наложенное на автора наказание, строго говоря, уже не могло помешать ему выразить свое мнение, тем не менее, оно равносильно  своего рода порицанию, которое, вероятно, может отбить у него охоту заниматься подобной критикой в будущем; ...В контексте  политической дискуссии подобный приговор может, вероятно, отвратить журналистов от стремления внести вклад в публичное обсуждение проблем, затрагивающих жизнь общества. К тому же санкция, подобная этой, могла бы помешать прессе выполнять свою задачу носителя информации и стража интересов общест­ва».                                                     

Суд счел неправомерным подход австрийских судов в отношении доказательства истинности высказываний заявителя.  Суд указал на необходимость проводить различие между «фактами» и «оценочными суждениями», отметив при этом, что доказательство истинности «оценочных суждений» является невыполнимой задачей. Высказывания заявителя относительно политической позиции канцлера являлись, скорее, одной из форм осуществления права на обладание и выражение своего мнения, чем права на распространение информации. В то вре­мя, как существование фактов может быть доказано, истинность оценочных суждений не всегда поддается доказыванию. Требование предоставления доказательств истинности оценочных суждений подрывает саму основу свободы мнения. Суд также отметил в этой связи, что факты, на которых г-н Лингенс основывал свои оценочные суждения, так же как и его добросовестные намерения, никто не оспаривал.

В результате. Суд пришел к заключению, что вмешатель­ство в осуществление свободы выражения г-ном Лингенсом не было «необходимым в демократическом обществе... для защиты прав других лиц; оно было несоразмерным с преследуемой право­мерной целью».

 Принципы, разработанные Судом в отношении выраже­ния критики в сфере политики, а также проведение различия между фактами и мнениями, были подтверждены в последую­щих решениях[95]. Так, в деле Далбана Суд заявил: «представля­ется неприемлемым, чтобы журналиста лишали возможности вы­сказывать критические мнения, даже если он (она) не могут дока­зать их истинность». Кроме того, в деле Швабе Суд указал на возможную ограниченность языковых средств: «в короткой за­метке или статье, являющееся частью общей дискуссии о дейст­виях политиков или политической этике, не каждое слово может быть взвешено с тем, чтобы исключить возможность его пре­вратного толкования». Или, опять же в деле Далбана Суд пре­доставил прессе более широкую свободу действий: «понятие «журналистская свобода» также позволяет прибегать к некоторому преувеличению или даже провокативности».

Если следовать принципам, разработанным Судом, то любые внутренние законы, предполагающие введение особых и более строгих санкций в целях защиты репутации политиче­ских и высокопоставленных государственных деятелей в целом (как то: президентов, премьер-министров, министров, депутатов и т.д.) от нанесения оскорбления и диффамации, в особенности со стороны прессы, были бы несовместимы со ст. 10. Там, где подобные законы существуют и используются политиками, национальные суды должны воздерживаться от их применения. Взамен этого, суды могут полагаться на общие правовые поло­жения, касающиеся нанесения оскорбления и диффамации. Более того, в том случае, если соображения защиты чести и достоинства того или иного политического деятеля вступают в противоречие со свободой прессы, национальные суды должны на основании тщательного применения принципа пропорцио­нальности определить, является ли наказание журналиста ме­рой, необходимой в демократическом обществе, используя при этом основополагающие принципы, сформулированные Судом в делах, подобных делу Лингенса.

Аналогичным образом, там, где национальное законода­тельство предусматривает необходимость доказательства ис­тинности суждений в делах, касающихся оскорбляющего выра­жения, национальные суды, следуя принципу Суда о различии между фактами и оценочными суждениями, должны воздержи­ваться от требования подобных доказательств. Более того, оправдания, приводящиеся в качестве аргумента добросовестно­сти намерений, должны считаться приемлемыми в делах, свя­занных с диффамацией, которые, как правило, касаются фак­тов. Если в момент публикации журналист имел достаточные основания полагать, что те или иные сведения достоверны, он/она не должны подвергаться санкциям. «Актуальность ново­стей преходяща, и любая отсрочка с их публикацией, даже на короткий период, создает риск того, что они потеряют свою цен­ность, а публика, в свою очередь, утратит к ним интерес»[96]. Вот почему от журналиста только требуется то, чтобы он в преде­лах разумного проверил все факты и достаточно точно сооб­щил информацию. Другой аргумент, возникающий в этой связи, касается отсутствия намерения со стороны журналиста оскор­бить или опорочить предполагаемую жертву. Если журналист уверен в истинности сообщаемых им сведений, это свидетель­ствует об отсутствии указанного намерения, и. следовательно, к нему не могут применяться санкции на основании положений, запрещающих преднамеренную диффамацию; именно наказа­ние за преднамеренную диффамацию предусматривается все­ми уголовными законодательствами.

Национальные суды также должны воздерживаться от применения уголовно-правовых санкций, в частности, такой меры, как лишение свободы. Подобные санкции угрожают са­мой сути свободы выражения и действуют в качестве цензуры в отношении всей прессы в целом, препятствуя ей исполнять свою роль стража интересов общества.

Все вышеприведенные принципы, разработанные Судом, для использования их национальными судами, также могут применяться и при выражении критики в адрес государствен­ных служащих или любых других критических замечаний, ста­вящих своей целью вынести на широкое обсуждение вопросы, представляющие общественный интерес.

В деле Торгеирсона[97] Суд рассматривал вопрос о свободе прессы в связи с критикой в адрес государственных слу­жащих. Заявитель (писатель) опубликовал в ежедневной газете две статьи о жестокости полиции. Первая была написана в форме письма, адресованного Министру юстиции, с призывом учредить комиссию «для расследования слухов, постепенно приобретающих статус общественного мнения, о все более частых проявлениях жестокости со стороны полиции Рейкьяви­ка, которые замалчиваются самым странным образом». За ис­ключением имени одного журналиста, ставшего жертвой жесто­кого обращения полиции, заявитель не указал имен других по­страдавших. Обращаясь к Министру юстиции. Г-н Торгеирсон описывал полицейских и их действия следующим образом: «Так как Вы являетесь Министром юстиции, то, следовательно, Вы руководите этими дикими животными в мундирах, крадущи­мися, молча или нет, по джунглям ночной жизни нашего города;

. . . Соседи по комнате одного молодого человека рассказали мне, что ушибы ему были нанесены вышибалами из ресторана и полицейскими. Сначала я не мог этому поверить, поэтому я решил расспросить медицинский персонал больницы. Там под­твердили: «да, все верно, к нам поступил пострадавший от действий ночного дежурного отряда полиции Рейкьявика». «Позже я обнаружил, что очень многие люди могут рассказать различные истории о лицах, имевших аналогичный или еще более страшный опыт общения со зверьми в мундирах, интел­лектуальный уровень которых снижен до уровня новорожденно­го ребенка в результате постоянного хватания за горло, чему полицейских и ресторанных вышибал специально обучают, и чем они занимаются с грубой непосредственностью вместо того, чтобы обращаться с людьми аккуратно и осторожно. Суще­ствует так много подобных историй, одинаковых по своему со­держанию, что Вы вряд ли можете их отбросить как простую ложь, позволяя этим монстрам и садистам наслаждаться соб­ственной безнаказанностью».

После публикации первой статьи по телевидению была показана передача, в которой двое офицеров полиции отрица­ли все обвинения и продемонстрировали некое письмо, в кото­ром г-н Торгеирсон был назван лжецом и человеком, которому нельзя доверять. Заявитель опубликовал вторую статью, в ко­торой говорилось, что «подобное поведение полиции очень типично и соответствует тому, что ныне постепенно становится имиджем полиции в глазах общества, а именно, ее попытки защитить себя с помощью запугивания, фальсификаций, пред­рассудков, а также незаконных и необдуманных действий».

По требованию полицейской ассоциации Рейкьявика про­курор возбудил против заявителя уголовное дело по обвинению в диффамации неназванных сотрудников полиции. В ходе раз­бирательства заявитель отказался назвать имена пострадав­ших от жестокости полиции. Он заявил: «представляется со­вершенно абсурдным и противоестественным спрашивать человека о том, узнает ли он лицо, с которым он, возможно встречался семь лет тому назад». Заявитель был приговорен к уплате штрафа.                                       

В ходе разбирательства дела в Суде правительство настаивало на том, что осуждение заявителя преследовало цель защиты «репутации других лиц», а именно, сотрудников полиции. Рассматривая вопрос о том, было ли осуждение заявителя «необходимо в демократическом обществе», Суд заявил: «Необходимо принимать во внимание определяющую роль прессы в правовом государстве. Хотя пресса и не должна преступать границы, установленные 1п1ег а1iа «для защиты репутации других лиц, тем не менее, на нее возложена миссия по распространению ин­формации и идей по вопросам, представляющим общественный интерес. Если на прессе лежит задача распространять такую информацию и идеи, то общественность, со своей стороны, имеет право получать их. В противном случае, пресса не смогла бы вы­полнять свою главную роль «стража интересов общества». Так как правительство допускает более широкие рамки приемлемой критики только в отношении политической дискуссии, то «Суд указывает на то, что в его прецедентном праве нет предписания проводить различие, как это предлагает правительство, между политической дискуссией и обсуждением других вопросов, пред­ставляющих общественный интерес».

Учитывая особые обстоятельства данного дела, Суд счел неприемлемыми утверждения правительства о том, что «высказывания заявителя не основаны на объективных фактах». Суд поднял вопрос об ограниченном характере доказательства истинности применительно к изложению фактов: «Неоспоримым, является то, что указанный инцидент (с журналистом, пострадавшим от жестокого обращения полиции), действительно, имел место. В отношении других фактов, содержащихся в статьях, Суд отмечает, что, в значительной степени, они представляют собой ссылки на рассказы или слухи, исходящие от других (а не от самого заявителя) людей, своего рода общественное мнение, обвиняющее полицию в жестокости (…). Опять же, согласно первой статье, заявитель обнаружил, что большинство его собеседников были знакомы с историями подобного рода, столь похожими друг на друга и столь многочисленными, что их едва ли можно было воспринимать как ложь. Короче, заявитель, в основном сообщал о том, что говорили другие люди о жестокости полиции. (…) Так как от заявителя потребовали привести доказательства истинности своих высказываний, то, по мнению Суда, он столкнулся с необоснованной, если невыполнимой задачей».

Не согласившись также с утверждениями правительства о том, что в намерения заявителя входило нанесение ущерба репутации полиции Рейкьявика. Суд заявил, что «его главная цель заключалась в том, чтобы побудить министра юстиции учредить независимый и беспристрастный орган для расследо­вания жалоб на жестокое обращение со стороны полиции».

В отношении стиля высказываний заявителя, Суд отме­тил, что «обе статьи отличались довольно резкой формой выражения. Тем не менее, принимая во внимание их цель и то воздейст­вие, которое они были призваны оказать, Суд полагает, что их язык не может считаться излишне резким».

   Проводя заключительную оценку всех указанных аргу­ментов. Суд указал, что «осуждение и вынесенный приговор были способны затруднить ведение открытой дискуссии по вопросам, представляющим общественный интерес», и что аргументы, выдвинутые правительством, не свидетельствовали о соразмерности вмешательства преследуемой правомерной цели. Следовательно, осуждение заявителя не являлось «необходимым в демократическом обществе».

Вопрос о защите «прав других лиц», а именно религиоз­ная свобода против свободы выражения, рассматривались Судом в связи с делом Института Отто-Премингера[98]. Ассо­циация-заявительница (ОРI), имевшая штаб-квартиру в Инсбруке, объявила о демонстрации фильма Вернера Шретера «Собор любви»; планировалось провести шесть сеансов. Рек­ламное объявление содержало также предупреждение, запре­щающее лицам моложе 17 лет смотреть указанный фильм.

   Фильм представлял Бога Отца в образе немощного ста­рика, распростертого перед дьяволом, крепко его обнимающим, называя при этом дьявола своим другом. Другие кадры пред­ставляли Деву Марию, слушающую непристойную историю, а также эротическую атмосферу в отношениях между Девой Ма­рией и дьяволом. Иисус Христос был показан умственно отсталым, отличающимся крайней похотливостью. Кроме того, в од­ной из сцен Дева Мария и Иисус были показаны аплодирующи­ми дьяволу.

После обращения Инсбрукской епархии Римской католи­ческой церкви прокурор, предваряя намеченный показ, возбу­дил уголовное дело против директора ОРI по обвинению «в ос­корблении религиозных верований». После просмотра фильма судом было вынесено решение о наложении на него ареста. Таким образом, фильм не был показан публике. Затем уголов­ное дело было прекращено, разбирательство продолжалось только в отношении конфискации фильма. Ассоциация обратилась с жалобой в Комиссию, утверждая, что как арест фильма, так и его последующая конфискация явились нарушением ст. 10 Конвенции. Комиссия объявила жалобу приемлемой.      

В ходе разбирательства в Суде, правительство настаивало на том, что арест и конфискация фильма были направлены на «защиту прав других лиц», в частности, права на уважение религиозных чувств, а также на «предотвращение беспорядков». Право на уважение религиозных чувств является со­ставной частью права на свободу мысли, совести и религии, предусматриваемого ст. 9 Конвенции. Рассматривая вопрос о правомерности цели вмешательства, Суд заявил: «у тех, кто открыто выражает свою религиозную веру, независимо от принадлежности к религиозному большинству или меньшинству, нет разумных оснований ожидать, что они останутся вне критики. Они должны проявлять терпимость и мириться с тем, что другие отрицают их религиозные убеждения и даже распространяют учения,  враждебные их вере. Однако, способы критики или отрицания религиозных учений и убеждений могут повлечь за собой ответственность государства, если оно не обеспечивает спокойного пользования правом, гарантированным ст. 9, всем, кто придерживается этих учений и убеждений. В экстремальных ситуациях результат критики или отрицания религиозных убеждений может быть таким, что воспрепятствует свободе придерживаться или выражать такие убеждения. (...) Есть правомерное основание считать, что религиозные чувства верующих, гарантируемые ст. 9, подверглись оскорблению вследствие провокационного изображения предметов религиозного культа. Подобное изображение может рассматри­ваться как злонамеренное нарушение духа терпимости, который является отличительной чертой демократического общества. Конвенцию следует рассматривать в целом, а потому толкование и применение ст. 10 в настоящем деле должно соответствовать логике Конвенции». Таким образом, Суд согласился с тем, что вмешательство преследовало правомерную цель, а именно защиту «прав других лиц». Далее, рассматривая вопрос о необходимости вмешательства «в демократическом обществе»,  Суд указал на обязанность избегать «выражений, которые беспричинно оскорбительны для других, являются ущемлением их прав  и не привносят в публичные обсуждения ничего, что способствовало бы прогрессу в делах человеческих».                       

Отстаивая свою позицию, правительство подчеркивало, | большую роль религии в повседневной жизни жителей Тироля,  где удельный вес католиков составляет 87%. Соответственно,  по крайней мере в тот период существовала неотложная соци­альная потребность в сохранении религиозного мира.

Пытаясь уравновесить два противоречащих друг другу интереса, Суд заявил: «Суд не может игнорировать тот факт, что римско-католическая вера является религией подавляющего большинства тирольцев. Наложив арест на фильм, австрийские власти действовали в интересах обеспечения религиозного мира в этом регионе и для того, чтобы у отдельных людей не сложилось ощущение, что их религиозные представления стали объектом необоснованных и оскорбительных нападок. В первую очередь, именно национальным властям, которые находятся в более выгод­ном положении, чем международный суд, приходится давать оценку потребности в подобной мере в свете той ситуации, которая складывается в данном месте и в данное время. Во всех обстоя­тельствах настоящего дела Суд ни разу не счел, что действия австрийских властей могут рассматриваться в этом отношении как выходящие за пределы их усмотрения.» Соответственно, на­рушение ст. 10 не имело места в том, что касается ареста и конфискации фильма.

Данное решение было принято шестью голосами против трех. Трое судей выступили с совместным особым мнением, в котором они заявили: «...власти государства не должны произ­вольно решать, может ли конкретное заявление «привнести в пуб­личные обсуждения что-либо способное содействовать в делах че­ловеческих», подобное решение не должно отражать представле­ния властей о «прогрессе». Необходимость конкретного вмеша­тельства для достижения правомерной цели должна быть убеди­тельно установлена. Это более чем справедливо в таких случаях, как настоящее дело, где вмешательство в виде ареста приобре­тает форму предварительного ограничения... (...) Долг и обязан­ность любого лица, которое хочет воспользоваться свободой вы­ражения, состоят, в том, чтобы со своей стороны умерить, на­сколько это возможно и разумно, обиды, наносимые другим лицам. Если оно не делает этого, либо если то, что лицо делает, окажет­ся недостаточным, тогда только может вмешаться государство. (. .) Необходимость в репрессивных действиях, вплоть до полного запрета пользоваться свободой слова, может быть приемлема, если поведение, о котором идет речь, достигает такой высокой степени злоупотребления и подходит столь близко к отрицанию Свободы вероисповедания других лиц, что само утрачивает право на терпимое отношение к себе со стороны общества. (...) ...фильм предназначался для платного показа аудитории «искусствоведче­ского кинотеатра», который обслуживал относительно немного­численную публику, любящую экспериментальное кино. Поэтому маловероятно, чтобы в его аудитории оказались люди, не заинте­ресованные в том, чтобы увидеть фильм. Более того, эта ауди­тория получила достаточную возможность предварительно озна­комиться с характером фильма. (...) Вероятность того, чтобы в настоящем случае кто-нибудь непредумышленно столкнулся с неприемлемыми для него материалами, невелика. Поэтому мы заключаем, что ассоциация-заявитель действовала ответственно, и, таким образом, чтобы ограничить возможные предвидимые отрицательные последствия показа фильма. (…) Мы не отрицаем, что показ фильма мог бы оскорбить религиозные чувства некоторой части населения Тироля. Однако, учитывая меры, фактически принятые ассоциацией-заявителем в интересах охраны тех, кто мог бы счесть себя оскорбленным, и защиту, предоставляемую австрийским законодательством тем, кто не достиг 17 лет, мы, все взвесив, полагаем, что арест и конфискация фильма, о котором идет речь, были несоразмерны преследуемой правомерной цели».

Вопрос о соотношении между необходимостью защиты «прав других лиц» и свободой распространять и получать информацию также рассматривался Судом в связи с делом, касавшемся телевизионной программы, в которой содержались расистские высказывания, переданные исключительно в целях информирования общественности о носителях расистских взглядов. В деле Иерсилда[99] заявитель, работавший телевизионным журналистом, был признан виновным национальными судами в соучастии и подстрекательстве к распространению расистских заявлений. Журналист участвовал в подготовке программы, в ходе которой он взял интервью у трех молодых людей, представлявших молодежную группу расистской направленности. Ему было заранее известно, что в процессе интервью, по всей видимости, прозвучат расистские замечания, более того, он сам старался их спровоцировать. В последующем отредактировал записанный им материал, включив наиболее резкие заявления своих собеседников. Интервью было показано в серьезной телевизионной передаче, предназначенной для хорошо информированной аудитории, в которой обсуждался широкий круг социальных и политических вопросов, в том числе и вопросы ксенофобии и иммиграции. Аудитория могла слышать следующие высказывания: «Быть расистом - хорошо! Мы считаем, что в Дании должны жить исключительно датчане»; «Людям нужно позволить держать рабов»; «Возьмите изображение гориллы... а потом посмотрите на негра, то же самое строение тела и всего остального . . . плоский лоб», «черномазые - это не люди, это - животные, так же как и все другие рабочие-иммигранты, турки, югославы и как их там еще . . .  » и т. д. Молодым людям также задавались вопросы о том, где они живут, работают, о бывшей судимости.

В результате жалобы, поданной высокопоставленным служителем церкви против г-на Иерсилда, против него было возбуждено дело, а затем он был признан виновным в пособничестве распространению и подстрекательстве к расистским высказываниям и приговорен к штрафу.

В ходе разбирательства в национальном суде, заявитель настаивал на том, что в его намерения, ни в коем случае, не входила пропаганда подобных взглядов а скорее напротив: он просто пытался честно представить картину жизни определенной части молодежи. В целом, это скорее могло вызвать возмущение и сожаление в отношении трех молодых людей, выставивших себя в смешном свете. Он также подчеркивал то, что программа была показана в контексте широкого общественного обсуждения, вызвавшего живой отклик в прессе. Основная причина, по которой национальный суд признал  журналиста виновным, заключалась в том, что он в конце передачи не выступил с итоговым заявлением, в котором, по мнению суда, он должен был подвергнуть резкой критике расистские высказывания, сделанные во время интервью.

В ходе разбирательства в Суде, заявитель      было нарушено его право на свободу выражения своего мнения. Правительство, в свою очередь, настаивало на том, что осуждение заявителя диктовалось необходимостью защиты прав тех лиц, которых могли оскорбить расистские заявления. Признав  данный аргумент правомерной целью, Суд затем применил принцип пропорциональности для того, чтобы определить было  ли вмешательство «необходимым в демократическом обществе». Он начал с того, что подчеркнул особую важность борьбы с расовой дискриминацией во всех ее проявлениях, отметив при  этом, что программа, подготовленная заявителем, представляла большой общественный интерес. Анализируя то, каким образом программа была подготовлена и показана, Суд пришел к заключению, что «она объективно не была похожа на материал, цель которого состояла в пропаганде расистских идей и взглядов. Напротив, в нем очевидно стремление при помощи интервью выставить на всеобщее обозрение, проанализировать и объяснить поведение именно этой группы молодых людей, ограниченных и недовольных своим социальным положением, склонных к насилию и уже имеющих судимость». Подвергнув критике подход национальных судов, требующих, чтобы журналист противопоставил расистским высказываниям свои контраргументы, Суд заявил, что «методы объективного и сбалансированного репортажа могут существенно  варьироваться в зависимости от других особенностей средства ин­формации. Ни данному Суду, ни национальным судам не подобает подменять в этом вопросе своими собственными взглядами суждения прессы относительно того, к какой технике репортажа следует прибегать журналистам». Говоря о репортажах, строящихся на интервью, отредактированных или не отредактированных, Суд заявил, что подобная форма распространения информации представляет собой «одно из важнейших средств, при помощи ко­торого пресса может играть свою исключительно важную роль «стража интересов общества». Вынося окончательное решение по данному делу, Суд постановил, что осуждение заявителя не являлось средством «необходимым в демократическом обществе». Наказание журналиста за содействие в распространении заявлений, сделанных другим лицом в ходе интервью «могло бы серьезно помешать прессе вносить свой вклад в обсуждение проблем, представляющих общественный интерес, если только речь не идет об особо серьезных ситуациях. В этом отношении, Суд не приемлет довода правительства о незначительном размере штрафа; единственное, что имеет значение, так это факт осуждения журналиста».

Свобода выражения своего мнения и обеспечение   авторитета и беспристрастности правосудия

В отношении данного вопроса Суд подчеркивает тот факт, что, хотя правосудие и пользуется особой защитой, тем не менее, оно функционирует не в вакууме, и вопросы, касающиеся отправления правосудия, могут выноситься на общественное обсуждение.                                                    

В деле «Санди Таймс»[100]   правительство обосновывало запрет на публикацию газетной статьи интересами защиты беспристрастности правосудия и поддержания доверия общест­венности к судебным органам. В период между 1959 г. и 1962 г в Великобритании многие дети родились с дефектами, как утвер­ждалось, по причине того, что их матери принимали во время бе­ременности в качестве успокаивающего средства лекарство под названием талидомид. Изготовителем и продавцом талидомида была компания «Дистиллере», которая в 1961 г. прекратила его продажу. Родители подали в суд на компанию, требуя возмещения  ущерба; процесс переговоров между сторонами растянулся на  многие годы, их результаты должны были получить судебное подтверждение. Все газеты, включая «Санди Таймс», широко осве­щали указанные события. С 1971 г. стороны начали вести перего­воры по поводу учреждения благотворительного фонда для детей с врожденными дефектами. В сентябре 1972 г. «Санди тайме» опубликовала статью под заголовком «Наши талидомидные дети - причина национального позора», критикующую компанию «Дис­тиллере» за то, что она сократила сумму выплат пострадавшим, а также за слишком малую сумму взноса, которую компанию наме­ревалась внести в создаваемый благотворительный фонд. Газета также объявила о своем намерении продолжить публикации, про­леживающие историю трагедии.

   По просьбе компании Генеральный прокурор обратился в суд с требованием наложить запрет на готовящуюся публикацию. утверждая, что она создаст препятствия для отправления право­судия. Суд удовлетворил ходатайство Генерального прокурора, и на публикацию в «Санди Таймс» был наложен запрет. Кстати, в указанной статье содержалась информация об изготовлении пре­парата, его тестировании и распространении, а также указывалось, что, несмотря на то, что компания получила предупреждения от некоторых экспертов, касающихся опасного действия данного пре­парата. тем не менее, она продолжала его производство и прода­жу.

Газета обратилась с жалобой в Суд, заявляя, что наложение запрета на публикацию нарушило ее право на свободу выражения. Правительство, в свою очередь, оправдывало введение судебного запрета необходимостью поддержания «авторитета и беспри­страстности правосудия», поскольку судебные разбирательства дел, связанных с последствиями употребления талидомида к тому моменту еще не были завершены. Суд счел данный аргумент за­конной целью, а затем перешел к рассмотрению вопроса о «необходимости» вмешательства. Суд напомнил о том, что «свобода выражения представляет собой одну из основных опор демократиче­ского общества», и что «она применима не только к информации или идеям, которые встречают благоприятный прием или рассматрива­ются как безобидные либо безразличные, но также и к таким, которые оскорбляют, шокируют или внушают беспокойство государству или части населения». Далее, Суд рассмотрел вопрос о применимости указанных принципов при обсуждении прессой проблем отправле­ния правосудия: «Эти принципы.. .в равной степени применимы к сфе­ре отправления правосудия, которая служит интересам общества в целом и требует сотрудничества просвещенной общественности. Существует общее признание того факта, что суды не могут дейст­вовать в вакууме. Хотя они и являются форумом для разрешения споров, это не означает, что предварительное обсуждение споров не мо­жет происходить где-то еще, будь то специальные журналы, широкая пресса или население. Средства массовой информации не должны преступать рамки, установленные в интересах надлежащего отправле­ния правосудия, но на них лежит также обязанность распространять, информацию и идеи, касающиеся вопросов, рассматриваемых судами, точно так же, как это происходит в других сферах деятельности, представляющих общественный интерес. Этой функции средств мас­совой информации сопутствует право общественности получать информацию».                                               

Принимая во внимание особые обстоятельства дела, Суд отметил, что «катастрофа, связанная с талидомидом», являлась вопросом, вызывающим беспрецедентную озабоченность общест­ва. Кроме того, семьи многочисленных жертв трагедии, а также широкая общественность обладали правом на получение инфор­мации, касающейся всех фактов этого дела.

Взвесив все обстоятельства данного дела. Суд пришел к за­ключению, что введение судебного запрета на публикацию «не со­ответствовало достаточно неотложной социальной потребности, которая перевешивала бы заинтересованность общественности в осуществлении свободы выражения в смысле Конвенции...Это ограничение оказалось несоразмерным преследуемой правомерной цели; не являлось необходимым в демократическом обществе для поддержания авторитета правосудия».

Совсем недавно в деле Де Хаэс и Гийселс[101] Суду при­шлось делать выбор между интересами защиты репутации и прав представителей правосудия и необходимостью защиты свободы прессы. Заявители-журналисты занимались освещением в газете одного предстоящего судебного разбирательства. Они опублико­вали пять статей, в которых подвергли резкой критике членов Апелляционного суда, постановивших в бракоразводном деле, что двое детей разведенных родителей должны жить со своим отцом. Отец, хорошо известный нотариус, до этого обвинялся своей бывшей женой и ее родителями в сексуальных домогательствах в отношении обоих детей. К моменту завершения бракоразводного процесса, уголовное дело против нотариуса было закрыто без предъявления каких-либо обвинений.

Прокурор и трое членов суда возбудили гражданский иск про­тив двух журналистов и газеты по обвинению в диффамации с тре­бованием возмещения ущерба. Национальные суды сочли, что оба журналиста подвергли серьезному сомнению беспристрастность судей, написав в своей статье, что судьи умышленно вынесли ошибочное решение на основании своих тесных дружеских связей с но­тариусом. Журналисты были обязаны заплатить штраф (символи­ческую сумму) и за свой счет опубликовать решение суда в шести газетах. Журналисты обратились в Суд, заявляя, что была нарушена ст. 10.

Суд признал, что представители правосудия должны пользо­ваться доверием общества и. следовательно, должны быть защи­щены от резких нападок, не имеющих фактической основы. Более того, поскольку судьи обязаны быть осмотрительными и сдержан­ными, они не могут публично реагировать на нападки в свой адрес как, к примеру, это могут делать политики. Затем Суд проанализиро­вал статьи и отметил, что они содержат многочисленные подробно­сти, включая мнения экспертов, свидетельствующие о том, что жур­налисты серьезно изучили проблему прежде, чем опубликовать ста­тьи. Опубликованные статьи являлись частью широкого обществен­ного обсуждения проблемы инцеста и того, как органы правосудия справились с нею. Отдавая должное праву общества быть инфор­мированным по вопросам, представляющим общественный инте­рес, Суд постановил, что решение национальных судов не являлось «необходимым в демократическом обществе», и, следовательно, имело место нарушение ст. 10.

     Другое важное заявление, сделанное Судом в данном деле,  касалось оценки решения суда в пользу нотариуса, а именно о пре­кращении в отношении него уголовного преследования. Вновь отмечая. что вопрос отправления правосудия представляет общественный интерес, Суд заявил, что судебные решения могут быть предметом тщательного рассмотрения со стороны общественности. Сам  факт принятия судебного решения не мог служить препятствием для проведения журналистского расследования, а также для критики в адрес указанного решения и других обстоятельств данного дела.

Как правило, критика судебных органов представителями прессы имеет место в контексте общественного обсуждения про­блем, касающихся неэффективности судебной системы или недостаточной независимости или беспристрастности судей. Подобные  вопросы всегда обладают огромной общественной значимостью, и они должны выноситься на широкое общественное обсуждение, особенно в странах, осуществляющих переход к эффективной и  независимой судебной системе. Вот почему в делах, касающихся  критики деятельности судей или других представителей судебных органов, национальные суды должны тщательно взвешивать цели и интересы всех участвующих в них сторон. Суды должны найти ба­ланс между защитой чести и достоинства соответствующего судьи и свободой прессы, сообщать о вопросах, представляющих общественный интерес, и определить, что является приоритетом в демократическом обществе. Безусловно, в том случае, если цель критики преимущественно заключается в оскорблении и диффамации представителей судебной власти, не внося при этом какого-либо вклада в общественное обсуждение проблем отправления правосудия, то степень защиты свободы выражения в данном случае может быть несколько ограничена.                                      

Другим важным вопросом в этой связи является возможность вынесения на общественное обсуждение решения, принятого судебными органами. Как указал Суд, суды не могут действовать в вакууме, и потому нельзя запретить публичное обсуждение судебных решений, а также выражение критики в их адрес. Подобный подход должен способствовать изменениям в отношении требования доказательства истинности тех или иных заявлений. Судебное решение не должно являться доказательством того, что информация, представленная в прессе, ложна только по той причине, что она отличается от фактов, содержащихся в судебном решении. Другими словами, суды не должны считать определяющим аргумент существования окончательного судебного решения, выдвигаемый предполагаемыми жертвами диффамации против автора оспариваемого заявления.                                        

Защита журналистских источников и правомерные цели

Особым компонентом свободы выражения, способным всту­пать в противоречие с любой из правомерных целей, перечисленных в ч. 2, является необходимость защиты журналистских источников. Решение по делу Гудвина[102]   представляется важным в отношении соблюдения баланса между интересами правосудия и правами других лиц, с одной стороны, и защитой журналистских источников, с другой.                                             

Г-ну Гудвину - журналисту, сотруднику журнала «Инженер»,  позвонили и сообщили сведения о фирме «Тетра Лимитед». Источник утверждал, что компания занята изысканием займа на крупную  сумму, в то время как она испытывает серьезные финансовые трудности. Это была добровольная и безвозмездная информация. Намереваясь подготовить статью, журналист обратился в компанию за  комментариями. Как оказалось, данная информация содержалась в документе с грифом «строго конфиденциально», и компания обнаружила. что копия ее банковских счетов исчезла. После звонка г-на Гудвина администрация компании обратилась в суд с требованием наложить запрет на публикацию статьи, заявляя, что разглашение указанной информации нанесет серьезный ущерб ее экономическим и финансовым интересам. Распоряжение о запрете было предос­тавлено, и компания направила его всем ведущим изданиям.

Затем администрация компании обратилась в суд с просьбой потребовать от журналиста раскрыть личность информатора. Она заявляла, что это даст ей возможность выявить недобросовестного сотрудника и возбудить против него судебное преследование. Жур­налист неоднократно отклонял подобное требование суда и не раскрыл источник полученной им информации. Он был приговорен к выплате штрафа за создание препятствий для отправления право­судия.

В Суде заявитель утверждал, что как судебное постановление с требованием раскрыть его источник информации, так и наложение на него штрафа являются нарушением его права на свободу выра­жения. Суд согласился с тем, что вмешательство было направлено на защиту «прав других лиц» (в данном случае, прав компании), и, далее, рассмотрел вопрос о том, было ли вмешательство «не­обходимо в демократическом обществе». Напомнив, что «свобода выражения составляет одну из главных опор демократического общест­ва и. что предоставляемые прессе гарантии имеют особенно большое значение, Суд, далее, заявил, что «защита журналистских источников является одним из основополагающих условий свободы печати, в том виде как она нашла отражение в законах и кодексах профессионального поведения в ряде договаривающихся государств и в нескольких международных актах (...) При отсутствии подобной защиты источники не ста­ли бы оказывать содействие прессе, что отрицательно сказалось бы на способности прессы предоставлять точную и надежную информацию по вопросам, представляющим общественный интерес. В результате, жизненно важная роль прессы как стража интересов общества была бы подорвана».

      Принимая во внимание важность защиты журналистских источников для свободы печати в демократическом обществе и опасное воздействие, которое судебный приказ о раскрытии источника может оказать на осуществление свободы печати, Суд признал по­добную меру несовместимой со ст. 10 Конвенции, если она не оправдывается «более важным требованием общественного инте­реса».

:      Отметив, что цель приказа о раскрытии источника, а именно,  предотвращение распространения конфиденциальной информации,  касающейся финансового положения компании, в значительной  степени уже была достигнута благодаря введению судебного запре­та на публикацию, Суд указал на отсутствие «разумной соразмерности между правомерной целью, преследуемой приказом о раскрытии  журналистского источника, и средствами, использованными для ее достижения. Поэтому ограничения, которые повлек за собой приказ о раскрытии источника информации, на осуществление заявителем свободы выражения нельзя рассматривать как необходимые в демократическом обществе для защиты прав компании «Тетра» ... Соответственно, Суд делает вывод, что как приказ, требующий от заявителя раскрыть источник своей информации, так и нало­женный на него штраф за отказ сделать это, представляют собой нарушение его права на свободу выражения».

Вслед за решением по делу Гудвина, Комитет министров Совета Европы принял 8 марта 2000 г. Рекомендацию № R(2000)7, касающуюся права журналистов не раскрывать своих источников информации.

В соответствии с решением Суда по делу Гудвина, а так­же Рекомендацией Комитета министров, необходимо включить в национальные законодательства положение о защите журна­листских источников. Их раскрытие должно допускаться только в случае наличия более важных требований общественного интереса. Тем не менее, даже подобные требования должны быть сопоставлены с необходимостью защиты журналистских; источников как неотъемлемой части защиты свободы выраже­ния в целом. Как говорится в Рекомендации, журналисты должны быть информированы о своем праве не раскрывать свои источники до того, как перед ними поставлено подобное требо­вание. При этом не допустимо использование таких мер, как проведение обысков, слежка или перехват корреспонденции, в целях установления и выявления журналистских источников.

В тех странах, где отсутствует эффективная система правовой защиты журналистских источников, суды должны действовать в соответствии с принципами европейского права, например, теми, которые были сформулированы в решении по делу Гудвина. а также общепризнанными положениями между­народного права. Национальные суды должны стоять на стра­же интересов свободы выражения, охватывающей также и не­обходимость защиты журналистских источников во всех ин­станциях, в том числе и в случае вызова журналиста в качестве ответчика или свидетеля. При этом, национальные суды долж­ны руководствоваться исключительно принципом пропорцио­нальности цели и средств, а также важностью роли прессы в демократическом обществе.

Комментарий

Е.А. Чефранова,

           вице-президент Российской правовой академии

         Министерства юстиции Российской Федерации

                                                                                                                        профессор

Необходимо со всей определенностью подчеркнуть, что глубокое и всестороннее изучение практики применения Ев­ропейским судом по правам человека ст. 10 Конвенции имеет для нас, российских юристов, особую значимость. Десятиле­тия тоталитарного правления, отмеченные насаждением еди­ной и единственной коммунистической идеологи, запрет на выражение взглядов, отличных от официальной точки зрения на ту или иную проблему, независимо от ее масштаба и зна­чимости: будь то пути экономического развития страны или художественные стили, подавление всякого инакомыслия, всевластие цензуры, тотальная несвобода любого творчест­ва, в том числе журналистского, государственная монополия на истину, вообще, и средства массовой информации, в частности. - это наследие все еще в значительной мере отягощает общественное сознание, питает нетерпимость, ксенофобию, дает рецидивы поиска внешних и внутренних врагов.

Далеко не всеми в обществе свобода слова расценивается как важнейшее демократическое завоевание последнего  десятилетия. Не прекращаются попытки ущемления свободы массовой информации. Предпринимаются все новые и новые усилия, направленные на изменение действующего законодательства, к глубокому сожалению, некоторые из внесенных в Федеральное Собрание РФ законопроектов, затрагивающих  основы деятельности средств массовой информации (далее  СМИ), отличаются откровенной реакционностью, направленностью на ограничение прав журналистов и самостоятельности редакций, на введение для них дополнительных обязанностей и мер ответственности. Принятие подобных дополнений и изменений чревато ограничением свободы массовой информации и неизбежным дозированием доступа к информации, взятием СМИ под цензурный контроль, и, как следствие, нарушением фундаментальных гражданских свобод. Уже  сегодня значительная роль в деле обуздания свободы выражения своего мнения отводится судебной системе. Широко  используются властями всех уровней для борьбы с независимой прессой и неугодными журналистами, для дискредитации их критических выступлений судебные иски о защите чести, достоинства и деловой репутации.                       

Правовая регламентация защиты упомянутых неимущественных прав сравнительно нова и обнаруживает пробелы, отсутствует устойчивая судебная практика, прослеживаются расхождения в позициях Верховного Суда РФ и Высшего Арбитражного Суда РФ по ряду принципиальных вопросов, в частности, по вопросу о допустимости компенсации морального вреда юридическим лицам в случаях нанесения ущерба их деловой репутации. Наблюдается стремление некоторых должностных лиц, задетых выступлениями прессы, привлечь неугодных журналистов к уголовной ответственности за клевету или оскорбление. За последние несколько лет, по свидетельству Фонда защиты гласности, воспрепятствование деятельности СМИ, нарушение прав журналистов стали более изощренными, сокрытие информации более закамуфлированным.[103]

Разобраться в хитросплетениях политики, выявить подлинные мотивы тех или иных действий непросто. Зачастую попытки ограничить свободу слова недобросовестно оправдываются необходимостью защитить личность от нарушений неприкосновенности частной жизни, а ограничение доступа к информации объясняется интересами национальной безопасности. Введение цензуры пытаются оправдать заботой о нравственности, защитой от порнографии и пропаганды насилия. В этой связи правовые позиции, занимаемые Европейским судом по правам человека и сформулированные в решениях по жалобам на нарушения ст. 10 Конвенции, гаранти­рующей две наиважнейшие взаимосвязанные свободы - сво­боду выражения своего мнения и свободу информации, долж­ны наряду со ст. 29 Конституции РФ стать надежным ориенти­ром для российских судей, рассматривающих подобные спо­ры. Блестящая по глубине и вместе с тем доступности изло­жения весьма сложных проблем, работа госпожи Моники Маковей окажет неоценимую помощь юристам, в первую оче­редь, судьям, которые хотят разобраться в том, как именно осуществляется Судом по правам человека защита свободы выражения своего мнения и свободы распространения и по­лучения информации на основе применения ст. 10 Конвенции.

 

    Свобода слова и информации являются основой основ демократии, одной из важнейших предпосылок реализации других прав и свобод, и, в конечном счете, - воплощения на практике принципа разделения властей, создания правового государства.

Статья 29 Конституции РФ гласит:

1.      Каждому гарантируется свобода мысли и слова.     

2.      Не допускаются пропаганда или агитация, возбуждающие социальную, расовую, национальную или религиозную ненависть и вражду. Запрещается пропаганда социального, расового, нацио­нального, религиозного или языкового превосходства.

3.      Никто не может быть принужден к выражению своих мне­ний и убеждений или отказу от них.

4.      Каждый имеет право свободно искать, получать, переда­вать, производить и распространять информацию любым закон­ным способом. Перечень сведений, составляющих государствен­ную тайну, определяется федеральным законом.

5.      Гарантируется свобода массовой информации. Цензура запрещается.

Сопоставление содержания ст. 10 Конвенции со ст. 29 Кон­ституции РФ позволяет сделать вывод о том, что между этими нормами нет расхождений.

Положения, закрепленные в ст. 29 Конституции, нашли дальнейшее развитие и детализацию в целом ряде принятых на основе Конституции РФ нормативных правовых актов. Особо следует отметить специальные законы, прямо относя­щиеся к рассматриваемой сфере. Это. в первую очередь, За­кон «О средствах массовой информации» от 27 декабря 1991 г. № 2124-1 (в ред. Федеральных законов от 13.01.1995 № 6-03. от 06.06.1995 № 87-ФЗ. от 19.07.1995 № 114-ФЗ. от 27.12.1995 № 211-ФЗ. от 02.03.1998 № 30-ФЗ. от 20.06.2000 № 90-ФЗ.от 05.08.2000 № 110-ФЗ). Федеральный закон «Об ин­формации, информатизации и защите информации» от 20 февраля 1995 г. № 24-ФЗ, Федеральный закон «Об участии в международном информационном обмене» от 4 июля 1996 г. № 85-ФЗ. Федеральный закон «О государственной поддержке средств массовой информации и книгоиздания Российской Федерации» от 1 декабря 1995 г. № 191-ФЗ (в ред. Федераль­ного закона от 22.10.98 № 159-ФЗ). Федеральный закон « О порядке освещения деятельности органов государственной власти в государственных средствах массовой информации» от 13 января 1995 г. № 7-ФЗ, Федеральный закон «О лицензи­ровании отдельных видов деятельности» от 25 сентября 1998 г. № 158-ФЗ (в ред. Федеральных законов от 26.11 1998 № 178-ФЗ, от 22.12.1999 № 215-ФЗ. от 22.12.1999 № 216-ФЗ. от 12.05.2000 № 69-ФЗ, от 29.12.2000 № 169-ФЗ). Федеральный закон «Об экономической поддержке районных (городских) газет» от 24 ноября 1995 г. № 177-ФЗ (в ред. Федерального закона от 02.01.2000 № 15-ФЗ) и некоторые другие.        

Обеспечению свободы выражения мнения, свободы информации служат и иные правовые акты, например. Указ Президента РФ «О совершенствовании телерадиовещания в Российской Федерации» от 6 октября 1995 г., Постановление Государственной Думы Федерального Собрания РФ «О выполнении в Российской Федерации статьи 29 Конституции Российской Федерации» от 10 февраля 1995 г., Постановление Конституционного Суда РФ от 19 мая 1993 г. о газете «Известия».                                         

Анализ перечисленных нормативных правовых актов позволяет сделать обнадеживающий вывод о том, что действующее законодательство о свободе выражения мнения, получения и распространения информации в основном соответствует положениям ст. 10 Конвенции: иметь каждому гражданину право свободно выражать свое мнение, распространять информацию, идеи без какого-либо вмешательства государственных органов и независимо от государственных границ, возможность введения государственного лицензирования радиовещательных,   телевизионных,   кинематографических предприятий, признание того факта, что свобода выражения мнения, свобода информации в обществе не могут быть абсолютными и связаны с определенными обязанностями. ответственностью, в связи с чем сопряжены с формальностями, условиями, ограничениями, штрафными санкциями, устанавливаемыми государством, необходимыми в демократическом обществе в интересах национальной безопасности, территориальной целостности, общественного спокойствия, предот­вращения беспорядков, преступлений, защиты здоровья, нравственности, репутации, прав других лиц, неразглашение информации, полученной конфиденциально, обеспечения ав­торитета и беспристрастности правосудия.                 

Вместе с тем, допустимы лишь такие ограничения, на­кладываемые на свободу слова и распространения информа­ции и идей, на чем решительно настаивает Суд, которые чет­ко, ясно, недвусмысленно и предсказуемо сформулированы в опубликованном и доступном для граждан законе, принятом органом представительной власти государства-участника, и служат достижению правомерных целей, исчерпывающим образом сформулированных в ст. 10 Конвенции и не допускающих расширительного толкования, а также являются пропорцио­нальными и соразмерными.

    Пристальное изучение российского законодательства и ознакомление с практикой правоприменения свидетельствует о ряде недостатков в данной сфере. Некоторые законода­тельные акты содержат весьма общие, неконкретные, рас­плывчатые формулировки, например, при определении объ­ектов государственной тайны. Естественно, при применении подобных правовых норм суды, да и иные правоприменители, испытывают затруднения.

За последние годы резко возросло число исков о защи­те чести, достоинства и деловой репутации, предъявляемых к СМИ и журналистам. Так, согласно данным Верховного Суда РФ, дел о защите чести, достоинства и деловой репутации по искам, предъявленным к СМИ, находилось в производстве судов страны на начало 1999 г. 21116. В течение года на рас­смотрение судов поступило 4515 дел этой категории, было разрешено с вынесением решения 2374 дела из них с удовле­творением иска 1548, что составляет 65%. По сведениям Фонда защиты гласности, подавляющее большинство подоб­ных исков заявляется отнюдь не рядовыми россиянами, в числе истцов представители федеральной и региональной исполнительной власти, губернаторы, депутаты всех уровней, мэры и другие должностные лица органов местного само­управления, руководящие сотрудники силовых ведомств и правоохранительных органов. Достаточно сказать, что част­ные лица в 1998 г: составляли 30.3%, а в 1999 г. только 21.5% от общего числа истцов по делам о защите чести, достоинст­ва и деловой репутации, нарушенных прессой и электронными СМИ.[104]   Однако в группу частных лиц входят заметные общественные деятели, а также бывшие руководители, соб­ственно рядовые россияне, не обличенные властью и не об­ремененные известностью, составляют только 13% от общего числа тех, кто обратился в суд с иском к СМИ. Как известно, положение обязывает, каждый публичный деятель должен быть готов к пристальному и даже пристрастному вниманию со стороны СМИ. Обилие исков со стороны политиков, обще­ственных деятелей и должностных лиц свидетельствует об их готовности к выполнению общественной миссии, а также о  нетерпимости к критике, свободомыслию и плюрализму. В этой связи нелишне напомнить заявление Суда о том, что ст. 10 защищает не только «информацию или идеи, которые прини­маются благожелательно или расцениваются как безвредные или принимаются с безразличием, но и те, которые оскорбляют, шокируют или вызывают беспокойство со стороны государства или какой-либо части населения. Это - требования плюрализма, тер­пимости и широты взглядов, без которых не существует демократического общества». [105]                                

В деле Лингенс против Австрии Суд отметил, что свобода печати для общественности одно из наилучших средств, позволяющих определять и формировать представление об идеях и подходах политических деятелей... Границы приемлемой критики, направленной против политического деятеля как такового, шире, чем для критики в адрес частного лица. В отличие от последнего, первый неизбежно и сознательно ставит себя в такое  положение, при котором каждое сказанное им слово и каждое его действие становятся предметом самого тщательного изучения, как журналистами, так и широкой общественностью. Далее Суд указывает на то, что положения ч. 2 ст. 10 обеспечивают возможность защиты репутации других лиц... и эта защита распространяется и на политических деятелей... однако в таких случаях требования такой защиты должны взвешиваться по отношению к интересам открытого обсуждения политических проблем.

Кроме того, Суд также отметил, что применение прави­тельством санкций против журналиста, критикующего того или иного политического деятеля, равнозначно своеобразной цензуре, что может удержать его от высказывания критических замеча­ний в будущем... Журналисты предпочтут воздерживаться от участия в общественной дискуссии по проблемам, затрагиваю­щим жизнь общества. Тем самым, подобная санкция будет пре­пятствовать выполнению прессой своей задачи в качестве рас­пространителя информации и защитника интересов обществен­ности.

Стоит обратить внимание и на решение по делу Торгеирсона, заявитель (г-н Торгеирсон) выступил в прессе, назвав полицейских «зверьми в униформе», «лицами, интеллектуальный уровень которых снижен до уровня новорожденного ребенка как результат постоянного хватания за горло, чему полицейских и вышибал специально обучают, и чем они занимаются с грубой непосредственностью». Он обвинил полицию в «некомпетентности» и в том, что она пытается оправдать свою деятельность, основанную на «запугивании, фаль­сификации, незаконных и необдуманных действиях, предрассудках». На национальном уровне г-н Торгеирсон был признан виновным и приговорен к штрафу за диффамацию неназван­ных представителей полиции. Суд счел, что заявитель затро­нул проблему жестокости полиции в своей стране и отметил, что «на прессу возложена миссия по распространению информа­ции и идей, представляющих общественный интерес» Далее, Суд заявил, что «в его прецедентном праве нет предписания проводить различие ... между политической дискуссией и обсуж­дением других вопросов, вызывающих озабоченность обществам. Наконец, Суд охарактеризовал осуждение заявителя как «спо­собное затруднить ведение открытой дискуссии по вопросам, представляющим общественный интерес».

Приведенные примеры из практики Суда неопровержи­мо свидетельствуют о том, что в отношении политического деятеля, должностного лица границы приемлемой критики шире, чем в отношении частного лица. В свою очередь требо­вания, касающиеся защиты репутации таких лиц, необходимо. по мнению Суда. соотносить с интересами проведения откры­той дискуссии по политическим и иным вызывающим общест­венный интерес проблемам.

      Ознакомление со складывающейся практикой рассмот­рения российскими судами споров о защите чести, достоинст­ва и деловой репутации публичных политиков и высокопоставленных должностных лиц свидетельствует о том, что суды либо вовсе не делают различия между частными и долж­ностными лицами, либо предоставляют последним повышен­ную, по сравнению с простыми гражданами, защиту. Так, мэр Москвы Лужков Ю. М. только в 1998 г. выиграл три судебных  иска, в том числе к газете "«Московские новости"» где была (опубликована статья Е.Т. Гайдара "«Почему в Москве жить хорошо"» Там, в частности, говорилось, что «экономическая жизнь в Москве... страшно забюрократизирована, зарегламентирована, и результатом этого является массовое распро­странение коррупции». Дважды Кунцевский суд г. Москвы отказывал Лужкову в удовлетворении иска о защите чести и достоинства, однако, при рассмотрении спора после повторной отмены решения кассационной инстанцией Московского  городского суда, иск был удовлетворен, и суд обязал газету  напечатать опровержение.

Губернатор Рязанской области Любимов предъявил иск к газете «Приокская правда», опубликовавшей интервью с председателем областного суда, в котором сообщалось о злоупотреблениях губернатора, вмешательстве в деятель­ность судов, давлении, оказываемом при рассмотрении конкретных дел. Удовлетворяя иск, суд взыскал с газеты в пользу сановного истца 190 миллионов неденоминированных рублей — компенсация за причиненный моральный вред.

И по другим делам материальные притязания к СМИ в части компенсации морального вреда прямо пропорциональ­ны статусу и общественному положению истцов. Чем оно вы­ше, тем астрономичнее суммы, в которых оценивается причиненный моральный вред. Так, мэр г. Шахты потребовал от «Московского комсомольца» 855 тыс. рублей. Подобными исками можно разорить любую даже самую респектабельную издательскую фирму, не говоря уж о небольшой провинциальной газете. По таким делам часто проявляется подлинная мотивация чиновных истцов - стремление проучить публикатора, отбить охоту выступать с критикой, нанести строптивой редакции серьезный финансовый урон, следствием которого может стать закрытие СМИ. Между тем Суд в решении по делу Толстой-Милославский против Соединенного Королевства указал по поводу взыскания с заявителя, обвиненного в диф­фамации видного общественного деятеля, 1,5 миллиона фун­тов стерлингов за причиненный ущерб следующее: « Присужденная сумма в три раза превышала максимальный размер компенсации, присуждавшейся в связи с исковым заявлением когда - либо ранее в Англии, и с того времени решений о присуждении сопоставимой суммы компенсации не принималось... Соответственно, учитывая размеры присужденной суммы компенсации по делу заявителя, а также отсутствие в то время адекватных эффективных гарантий против несоразмерно крупных сумм компенсации, Суд считает, что в данном случае имело место нарушение прав заявителя в соответствии со ст. 10.».           

В соответствии с российским законодательством  (ст. 152 ГК РФ) по делам о защите чести, достоинства и деловой репутации обязанность доказывать соответствие действительности распространенных сведений лежит на ответчике,  в том числе, и на журналисте или редакции. Истец, будь то частное лицо или государственный и общественный деятель,  обязан доказать лишь сам факт распространения сведений  лицом, к которому предъявлен иск. Если СМИ и журналист, не желая, например, раскрывать источники информации, не могут доказать правдивость распространенных сведений, а суд признает сведения порочащими, то заявленный иск, безусловно. удовлетворяется, и «обидчика» обязывают опровергнуть распространенные, не соответствующие действительно­сти сведения, а кроме того, как правило, взыскивается ком­пенсация морального вреда. При этом нередко суды обязы­вают опровергнуть не только ложные сведения, но и сведе­ния, нашедшие в суде частичное подтверждение. Например, в суде нашел подтверждение факт осуждения истца, но не за получение взятки, как указывалось в опубликованной статье, а за злоупотребление служебным положением. Кроме того, соответствие действительности» понимается на практике в двух аспектах: как соответствие сообщения о поступке, дейст­вии, событии тому, что имело место в действительности, (объективность сообщения) и как правильность, адекватность данной таким фактам оценки. Таким образом, опровержению подлежат любые порочащие сведения, в чем бы они не вы­ражались: в изложении порочащих фактов или порочащих  оценок. Ярким подтверждением вышеизложенному является следующее дело. Директор Орского филиала территориального Фонда обязательного медицинского страхования В. I Ершов обратился в суд с иском о защите чести, достоин­ства и деловой репутации к редакции газеты «Орский вестник» и журналисту В. Дюндину в связи с публикацией статьи «Гиппократ не брал чужого», в которой преданы огла­ске результаты ревизии деятельности филиала Фонда, про­веденной КРУ Минфина РФ по г. Орску и выявившей грубые нарушения Ершовым финансовой дисциплины. Истец не от­рицал достоверности опубликованных фактических данных и не ставил вопрос об их опровержении, но возражал против высказанной журналистом оценки его действий как жульниче­ских и требовал взыскать с редакции 50000 рублей, а с жур­налиста 10000 рублей в качестве компенсации причиненного морального вреда. Следовательно, истец требовал привле­чения редакции и журналиста к гражданско-правовой ответст­венности за высказанные мнения, оценочные суждения. Суд Ленинского района г. Орска иск удовлетворил.[106]   И это при том, что закон прямо предусматривает право журналиста «из­лагать свои личные суждения и оценки в сообщениях и мате­риалах, предназначенных для распространения за его подпи­сью (п. 9 ст. 49 Закона о СМИ). Свобода мнений закреплена и Конституцией РФ, в ст. 29 в частности указывается: «Никто не может быть принужден к выражению своих мнений и убеждений или отказу от них»,                                

По моему глубокому убеждению, практика применения судами ст. 151 и 152 ГК РФ при рассмотрении исков о защите  чести, достоинства и деловой репутации нуждается в корректировке, ибо она зачастую находится в противоречии со ст. 101 Конвенции и прецедентным правом, созданным на ее основе.  В частности требует пересмотра устаревшее постановление  Пленума Верховного Суда РФ «О некоторых вопросах, возникших при рассмотрении судами дел о защите чести, достоинства, а также деловой репутации граждан и юридических  лиц». В новом постановлении следовало бы дать разъяснения. в большей степени отвечающие правовым позициям Европейского Суда. Следует учесть, например, позицию Суда, сформулированную в решении по делу Далбана, касавшегося  журналиста, обвинившего политического деятеля в коррупции и разбазаривании государственных средств, Суд заявил: «Представляется неприемлемым, чтобы журналиста лишали возможности высказывать критические мнения, даже если он (она) не могут доказать их истинность». Далее Суд подчеркнул, что «понятие «журналистская свобода» также позволяет прибегать к некоторому преувеличению и даже провокативности».[107]  

В решении по уже упоминавшемуся делу Торгеирсона в  то время как государство-ответчик утверждало, что в статьях  заявителя отсутствует объективная фактическая основа, так как он не в состоянии доказать истинность своих обвинений,  однако, Суд признал требование доказательства истинности неправомерным (и даже невыполнимым) и заявил, что СМИ  вряд ли смогли бы вообще что-либо напечатать, если бы существовало требование публиковать только полностью проверенные факты. Совершенно очевидно, что указанные замечания  Суда относятся к ситуации публичных дебатов по вопросам,  вызывающим общественную озабоченность.               

На наш взгляд, ст. 10 Конвенции и сложившемуся на ее  основе прецедентному праву в большей степени соответствовало бы такое положение, согласно которому на общественных, политических и государственных деятелей в случае  предъявления ими иска о защите чести, достоинства, деловой репутации возлагалось бы бремя доказывания несоответствия распространенных сведений действительности.        

Справедливости ради, нужно отметить, что суды отнюдь не всегда признают критические высказывания в адрес госу­дарственных и общественных деятелей несоответствующими действительности и порочащими честь, достоинство и деловую репутацию. Например, по делу о защите чести и достоин­ства депутата Государственной Думы, оспаривавшего в су­де критические высказывания относительно его депутатской деятельности, содержавшиеся в статье, опубликованной в местной  газете  «Новое  время»,  где,  в  частности, утверждалось, что принятый при участии истца Закон "О ве­теранах" оказался пустышкой, поскольку не был обеспечен федеральными финансами, а истец обещал выполнить его из местного бюджета, чем ввел в заблуждение избирателей. За­кон "О статусе судей" способствовал бесконтрольности судебной системы на фоне растущего криминала. Отказывая истцу в удовлетворении иска, районный суд в решении указал "на то, что «критика федеральных законов, действий депутата. несогласие с мнением других не могут быть расценены как оскорбление или унижение чести и достоинства, поскольку являются реализацией права на свободу мысли и слова в соответствии со ст. 29 Конституции РФ». Коллегия по гражданским делам Белгородского областного суда в этой части оста­вила решение без изменения.

     Добрая половина конфликтов по поводу унижения чести, достоинства и деловой репутации порождена неверным определением информационной природы оспариваемых сто­ронами, опубликованных в СМИ материалов. Является ли опубликованные материалы сведениями о фактах или это вы­ражение мнения (субъективное оценочное суждение), досто­верность, равно как и недостоверность которого объективно недоказуема, ибо оно относится к сфере убеждений, предпоч­тений, вкусов. Неспособность отличить в материалах СМИ сведения о факте от мнения о нем, описание события - от его оценки, приводит к тому, что в информационных спорах суды берутся определять ложность или истинность политических. научных, эстетических оценок. Легко можно себе представить. как далеко можно зайти, решая вопросы научной или художе­ственной ценности каких-либо объектов, идей, теорий, произ­ведений в суде. И, тем не менее, в новосибирской газете «Мо­лодость Сибири» была опубликована статья, в которой двое научных сотрудников Государственной геологической акаде­мии были сочтены недостаточно компетентными и профес­сионально подготовленными для создания методического пособия по физике для студентов вуза. По иску обиженных фи­зиков суд обязал газету опубликовать опровержение и компенсировать моральный вред.[108]

Отрадно, что в практике судов встречаются и принципи­ально отличные взгляды на проблемы факта и мнения о нем. Показательным в этом отношении является рассмотренное Ленинским районным судом г. Владимира дело о защите чести и достоинства по иску депутатов Совета народных депутатов города Владимира к Воронину и редакции газеты «Призыв». В опубликованном газетой открытом письме со­держались предположения о том, что «депутаты действовали против своей воли, позволили кому-то манипулировать со­бой», а также такие оценки, как «наш новый городской Совет отнюдь не являет собой собрание свободно мыслящих лю­дей, но собрание людей легко внушаемых, с весьма неразви­тым чувством ответственности и собственного достоинства, но сильно выраженным стадным инстинктом» В возражениях на иск ответчики указывали на то, что в статье отсутствуют какие-либо сведения, факты, а высказано лишь мнение, оцен­ка профессиональных и деловых качеств депутатов и их дея­тельности. По мнению ответчиков, с которым согласился и суд, отказавший депутатам в иске, такое право предоставлено ст. 29 Конституции РФ, гарантирующей право каждого на свободу мнения либо убеждения.[109]   Это решение в большей сте­пени соответствует практике Суда, где оценочные суждения, в частности, выражаемые в сфере политической жизни, поль­зуются особой защитой, что, как справедливо подчеркивает госпожа Моника Маковей. является необходимым условием плюрализма мнений, столь важного для существования демо­кратического общества. Мнения, выраженные в резкой или несколько утрированной форме, также пользуются защитой. Степень защиты зависит от контекста, в котором употреблено то или иное выражение, и от той цели, которую преследует критика. В вопросах, касающихся политической борьбы или представляющих общественный интерес, в ходе политических дебатов или предвыборных кампаний, или когда критика на­правляется на правительство, политических деятелей или государственные органы, резкие критические замечания не являются неожиданностью, и Суд будет относиться к ним с большей долей терпимости. Проводя четкое различие между информацией (фактами) и мнениями (оценочными суждения­ми). Суд заявил, что «если наличие фактов можно доказать, то оценочные суждения не могут быть подтверждены доказатель­ствами. ...Что касается оценочных суждений, то это требование невозможно удовлетворить, и оно нарушает свободу выражения твоего мнения, которая является важнейшей частью того права, которое обеспечивается ст. 10 Конвенции».[110]              

В то время, как мнения представляют собой точку зрения или личную оценку события или ситуации, и их истинность не поддается доказательству, факты, на которых основывает­ся мнение, могут быть проверены на предмет их истинности или ложности. Так в упоминавшемся деле Далбана Суд зая­вил, «представляется неприемлемым, чтобы журналиста лишали возможности высказывать критические мнения, даже если он(она) не могут доказать их истинность»[111]

Проведение различия между фактами и мнениями и от­сутствие требования доказательства истинности последних, приобретают особое значение для национальных правовых систем (к таким относится и российская правовая система— прим. Е.А. Чефрановой), все еще предполагающих в делах, касающихся нанесения «оскорбления» в связи с выражением идей или мнений, наличие доказательства их истинности. Бо­лее того, в этом случае Суд признал приемлемыми оправда­ния, содержащие в качестве аргумента добросовестность на­мерений, предоставляя тем самым прессе «право на ошиб­ку». Например, в имеющем принципиальное значение реше­нии по делу Далбана[112]   Суд заявил, что «отсутствуют дока­зательства того, что описание событий, приведенное в ста­тьях, было совершенно недостоверным и направленным на разжи­гание клеветнической кампании против GS...» В сущности, при­нятие оправданий, приводящих в качестве аргумента добро­совестность намерений, заменяет необходимость доказа­тельства их истинности. В том случае, если журналист или публикация имеют законные намерения, вопрос представляет общественный интерес, и были предприняты необходимые •усилия по удостоверению фактов, пресса не должна нести ответственность даже в том случае, если эти факты окажутся недостоверными. Каждому, кто знаком с практикой российских судов по делам о защите чести, достоинства и деловой репутации, ясно сколь отличается она от практики Суда, защи­щающего право журналистов на острые и нелицеприятные критические высказывания в адрес общественных и государ­ственных деятелей и государственных институтов по вопро­сам, представляющим политический или иной общественный интерес. Суд предоставляет ему право не только на собст­венную, отличную от общепризнанной оценку и самостоя­тельное суждение, язвительный комментарий, но и право на ошибку.

Российские суды неукоснительно настаивают не только на том, чтобы ответчик доказал достоверность сведений, со­держащихся в публикации, но и склонны расценивать как по­рочащие любые критические выступления СМИ. Например, был удовлетворен иск о защите деловой репутации Проку­ратуры г. Москвы (заметим, что прокуратура не осуществляет никакой коммерческой, предпринимательской деятельности и не участвует в деловом обороте, поэтому утверждение о том, что это государственное учреждение обладает деловой репу­тацией в гражданско-правовом смысле, по меньшей мере, спорно), опороченной, якобы, газетой «Московский комсомо­лец» критикой прокурорской деятельности. С газеты в пользу прокуратуры была взыскана со СМИ компенсация морального вреда. Хотя совершенно очевидно, что моральный вред — это причинение нравственных и физических страданий, кото­рые не способны испытывать юридические лица. Честь и дос­тоинство относятся исключительно к личным правам граждан, и обладать ими юридические лица, коллективы, объединения не могут.

С сожалением приходится констатировать, что в арсе­нале средств борьбы с неугодными журналистами в послед­ние годы все чаще используются обвинения в клевете и нане­сении оскорбления, против журналистов по заявлениям оби­женных должностных лиц возбуждаются уголовные дела. Опасный прецедент несколько лет назад был создан Пре­сненским судом г. Москвы, который признал виновным замес­тителя главного редактора "Московского комсомольца" Вади­ма Поэгли в оскорблении бывшего Министра обороны России Павла Грачева в неприличной форме (ст. 131 ч. 2 УК РФ) и приговорил к году исправительных работ с удержанием 20% из зарплаты в пользу государства. Оскорбление выразилось в том, что в своей статье журналист назвал Грачева «Пашей-Мерседесом» и «вором» Лишь спустя продолжительное вре­мя приговор был отменен по протесту заместителя Председа­теля Верховного Суда РФ Верина В.П.

Согласно сведениям Фонда защиты гласности по стать­ям, предусматривающим уголовную ответственность за кле­вету и оскорбление, только в 1998 г. против журналистов бы­ло возбуждено 20 дел, в 1999 г. — 40, а в 2000 — 28.

    Например, Ракитянский районный суд (Белгородская об­ласть) 8 июня 1999 г. приговорил редактора газеты "Наша жизнь" Владимира Саенко к 6 месяцам исправительных работ с удержа­нием в доход государства 20% заработной платы. Журналист пострадал за критику главы районной администрации Анатолия Власова. В. Саенко назвал в своих статьях позицию районного "батьки" "позицией крикуна и сплетника, а не государственного человека". Ракитянский суд посчитал слова "крикун" и "сплетник" оскорбительными, т.е. унижающими честь и достоинство А. Вла­сова в неприличной форме, и признал журналиста виновным по ст. 130 ч. 2 УК РФ - "оскорбление".

Полтора месяца спустя коллегия по уголовным делам Белгородского областного суда приговор отменила и полно­стью оправдала В. Саенко.[113]  Председатель областного суда Иван Заздравных лично принес извинения Владимиру Саенко.

В связи с распространением практики уголовного пре­следования журналистов по обвинению в клевете и оскорбле­нии нелишне обратить внимание на то, что Суд усматривает, что среди разнообразия форм вмешательства государства в процесс осуществления свободы выражения мнения на ста­дии, непосредственно следующей за подобным выражением. уголовные санкции представляют наибольшую опасность. В деле Кастеллса заявитель (член парламентской оппозиции) был приговорен к тюремному заключению за оскорбление ис­панского правительства, поскольку в газетной публикации он назвал действия правительства «преступными». Суд принял следующее решение: «Доминирующее положение, которое за­нимает правительство, делает необходимым, чтобы оно демон­стрировало сдержанность, когда встает вопрос об уголовном преследовании, особенно когда имеются другие средства ответа на неоправданные нападки и критику со стороны его противников в средствах массовой информации)[114]. Даже в тех случаях, где уголовные санкции состояли в обязанности уплатить сравни­тельно небольшие штрафы, Суд выступал против подобных санкций, поскольку они могли играть роль своего рода скры­той цензуры. В ряде дел, например, в делах Лингенса и Бартольда, касавшихся наложения штрафов на журналистов. Суд заявил, что «.хотя наложенное на автора наказание, строго говоря, уже не могло помешать ему выразить свое мнение, тем не менее, оно равносильно своего рода порицанию, которое, весь­ма вероятно, может отбить у него охоту заниматься подобной критикой в будущем (...) В контексте политической дискуссии подобный приговор может, вероятно, отвратить журналистов от стремления внести вклад в публичное обсуждение проблем, затрагивающих жизнь общества. К тому же санкция, подобная этой, могла бы помешать прессе выполнять свою задачу носите­ля информации и  стража интересов общества»[115]

Закон РФ « О средствах массовой информации» в ст. 41 предусматривает конфиденциальность информации, указывая на необходимость сохранять в тайне источник информации. Редакция не вправе называть лицо, предоставившее сведе­ния с условием неразглашения его имени, за исключением случая, когда соответствующее требование поступило от суда в связи с находящимся в его производстве делом. Уместно в связи с этим подчеркнуть позицию Суда, признавшего, что защита журналистских источников является одним из осново­полагающих условий свободы печати. В деле Гудвина[116]   Суд заявил, что «при отсутствии подобной защиты источники не стали бы оказывать содействие прессе в информировании обще­ственности по вопросам, представляющим общественный инте­рес. В результате, жизненно важная роль прессы как стража ин­тересов общества была бы подорвана, что отрицательно сказа­лось бы на ее способности предоставлять точную и надежную информацию».

В Резолюции 428 (1970) Парламентской Ассамблеи Со­вета Европы говорится, что право на свободу выражения «включает в себя право искать, получать, передавать, публи­ковать или распространять информацию, представляющую общественный интерес», и что обязанностью прессы является распространение общей и полной информации, касающейся общественно значимых вопросов.

   Часть 1 ст. 10 среди элементов, составляющих право на «свободу выражения», предусматривает свободу получать и распространять информацию и идеи.  Свобода получать информацию включает право сбора и поиска информации во всех возможных законных источниках. Свобода на получение информации и идей касается предста­вителей средств массовой информации в смысле содействия их деятельности, направленной на доведение этой информа­ции до сведения общественности, Суд также интерпретирует данное положение в смысле права общественности на полу­чение информации, в частности, касающейся вопросов, пред­ставляющих общественный интерес.

Частью 4 ст. 29 Конституции РФ каждому предоставлено право свободно искать, получать, передавать, производить и распространять и распространять информацию любым закон­ным способом. В соответствии с законом государственные органы, организации, предприятия обязаны осуществлять свою деятельность на принципах максимальной открытости, а предоставление информации — обязанность должностных лиц, а не их право, (сплошь и рядом представители власти скрывают информацию). Фондом защиты гласности в 1999 г. зафиксировано 182, а в 2000 г. 215 случаев ограничения дос­тупа журналистов и редакций СМИ к общественно значимой информации. Необоснованный отказ в информации, выража­ется в ее сокрытии и утаивании. Кроме того, имеют место факты отказа и ограничения доступа к документам и материа­лам, не относящимся к информации ограниченного распро­странения, а также запрещение работникам учреждений и ор­ганизаций предоставлять журналистам общественно значи­мую информацию.

Например, журналисты «красноярской юридической га­зеты» не были допущены в здание суда. Редакция направила жалобу на действия судебных приставов-охранников Главно­му судебному приставу края. По итогам рассмотрения жалобы судебным приставам было указано на недопустимость подоб­ных действий.

Статьи 31 и 32 Закона о средствах массовой информа­ции предусматривают порядок и условия лицензирования ве­щания и аннулирование лицензии. Законом в частности пре­дусматривается, что лицензии на вещание выдаются Феде­ральной комиссией по телерадиовещанию и территориальными комиссиями. Лицензия на вещание дает ее держателю право, используя технические средства эфирного, проводного или кабельного телерадиовещания, в том числе находящиеся в его собственности, осуществлять с соблюдением лицензи­онных условий распространение продукции средств массовой информации, зарегистрированных в соответствии с настоя­щим Законом.

В выдаче лицензии на вещание должно быть отказано, если отсутствует техническая возможность осуществлять ве­щание с заявленными характеристиками либо близкими к ним.

В выдаче лицензии на вещание может быть отказано по основаниям, предусмотренным условиями конкурса, если за­явки рассматриваются на конкурсной основе.

Уступка лицензии на вещание другому лицу допускается только с согласия органа, ее выдавшего, с соответствующим переоформлением лицензии.

Размеры и порядок взимания платы за лицензию на ве­щание, а также за переоформление лицензии устанавливают­ся Правительством РФ.

Лицензия аннулируется в случаях:

• если она была получена обманным путем;

• если неоднократно нарушались лицензионные условия либо предусмотренные настоящим Законом правила распро­странения радио- и телепрограмм, по поводу чего делались письменные предупреждения;

• если комиссией по телерадиовещанию установлен факт скрытой уступки лицензии.

Законами Российской Федерации могут быть установле­ны дополнительные основания аннулирования лицензии.

Аннулирование лицензии производится решением вы­давшего ее органа либо Федеральной комиссией по телера­диовещанию. Последнее положение вошло в противоречие с Законом о лицензировании отдельных видов деятельности. установившим судебный порядок аннулирования лицензии.

В соответствии с Законом о лицензировании отдельных видов деятельности одним из обязательных лицензионных требований и условий при осуществлении лицензиатами ли­цензируемых видов деятельности является соблюдение зако­нодательства Российской Федерации, экологических, санитарно-эпидемиологических, гигиенических, противопожарных норм и правил, а также положений о лицензировании конкретных видов деятельности. В отношении лицензируемых видов деятельности, требующих для их осуществления спе­циальных знаний, в лицензионные требования и условия мо­гут дополнительно включаться квалификационные требова­ния к соискателю лицензии и лицензиату, в частности, квали­фикационные требования к работникам юридического лица или гражданину, являющемуся индивидуальным предприни­мателем.

В отношении лицензируемых видов деятельности, тре­бующих специальных условий для их осуществления, в ли­цензионные требования и условия могут дополнительно включаться требования о соответствии указанным специаль­ным условиям объекта, в котором или с помощью которого осуществляется такой вид деятельности. Под объектами по­нимаются здание, сооружение, а также оборудование и иные технические средства, с помощью которых осуществляется лицензируемый вид деятельности. Перечень дополнительных лицензионных требований и условий в отношении лицензи­руемого вида деятельности определяется положением о ли­цензировании конкретного вида деятельности.

Лицензирующие органы могут приостанавливать дейст­вие лицензии в случае: выявления лицензирующими органа­ми, государственными надзорными и контрольными органами, иными органами государственной власти, в пределах компе­тенции указанных органов нарушений лицензиатом лицензи­онных требований и условий, которые могут повлечь за собой нанесение ущерба правам, законным интересам, нравствен­ности и здоровью граждан, а также обороне страны и безо­пасности государства; невыполнения лицензиатом решений лицензирующих органов, обязывающих лицензиата устранить выявленные нарушения.

Лицензия может быть аннулирована решением суда на основании заявления лицензирующего органа, выдавшего лицензию, или органа государственной власти в соответствии с его компетенцией. Одновременно с подачей заявления в суд лицензирующий орган вправе приостановить действие ука­занной лицензии на период до вступления в силу решения суда.

Основанием для аннулирования лицензии является:

          • обнаружение недостоверных или искаженных данных в документах, представленных для получения лицензии;

         • неоднократное или грубое нарушение лицензиатом лицензионных требований и условий;

• незаконность решения о выдаче лицензии. В соответствии с Положением о лицензировании теле­визионного вещания, радиовещания и деятельности по связи в области телевизионного и радиовещания в РФ, утвержден­ным постановлением Правительства РФ от 7 декабря 1994 г. № 1359. причинами отказа в выдаче лицензии на телерадио­вещание могут быть:

• несоответствие представленных документов требова­ниям настоящего Положения;

• представление неполных или недостаточных сведе­ний;

• несоответствие содержащихся в заявлении сведений действующим стандартам, нормам и правилам;

• отсутствие технической возможности реализации за­явленного вида деятельности;

• несоответствие предполагаемых к предоставлению услуг по уровню качества отечественным стандартам и меж­дународным требованиям, другим нормативным документам, а также если в результате конкурса заявитель не выбран дер­жателем лицензии.

Дополнительно Положением предусмотрено аннулиро­вание лицензии выдавшим ее органом в случаях:

• систематического нарушения определенных в лицен­зии качественных показателей излучаемого сигнала;

• если лицензиат в пределах срока действия лицензии в течение 3 и более месяцев не осуществляет телерадиовеща­ние;

• если перерыв указанной в лицензии деятельности пре­высил 3 месяца;

• повторного в течение года нарушения норм, установ­ленных лицензией, настоящим Положением или законода­тельством РФ, последовавшего после официального пись­менного предупреждения;

• систематического распространения теле- и (или) ра­диопрограмм с нарушением действующего законодательства об авторском праве и смежных правах.

Всевластие и произвол бюрократических структур как на стадии выдачи лицензий, так и при осуществлении контроля и надзора «за соблюдением условий лицензирования», исполь­зование механизмов лицензирования для подавления неугод­ных радио и телеканалов, монополизации вещания, перераспределение собственности давно уже стали общим местом. Необходимость наведения порядка в сфере лицензирования  очевидна настолько, что эта проблема получила освещение в  Ежегодном Послании Президента РФ Федеральному Собранию РФ. Напомним, что ч. 1 ст. 10 «не препятствует госу­дарствам вводить лицензирование радиовещательных, те­левизионных или кинематографических предприятий». Од­нако данное положение было обусловлено техническими при­чинами, а именно, ограниченным числом имеющихся в распо­ряжении частот для вещания, а также тем фактом, что в то время большинство европейских государств обладали моно­полией на радио- и телевещание. Технический прогресс в данной области способствовал исчезновению указанных при­чин. В деле Информционсферайн Лентиа[117]   Суд заявил, что в результате «технического прогресса, достигнутого за послед­ние десятилетия, подобные ограничения не могут быть оправда­ны соображениями количества имеющихся частот и каналов». Использование спутникового и кабельного телевидения при­вело к появлению неограниченного числа частот. В этих усло­виях, право государства вводить лицензирование аудиовизу­альных средств информации приобретает новый смысл и на­значение, а именно, в качестве обеспечения гарантии свобо­ды и плюрализма информации, отвечающей общественным интересам.[118] Суд заявил, что право национальных властей регулировать систему лицензирования не может применяться по иным, не связанным с техническими вопросами, причинам, а также оно не должно препятствовать свободе выражения мнений, за исключением требований, закрепленных в ч. 2 ст. 10.

В деле Гроплера Радио[119]   Суд постановил, что «из смысла ч. 1 ст. 10 Конвенции следует, что государствам разре­шено контролировать вещание в плане организации и, в особен­ности, в технических аспектах. Это, однако, не значит, что ли­цензионные меры не должны подчиняться требованиям ч. 2 ст. 10, ибо в противном случае это привело бы к результатам, про­тивоположным предмету и назначению ст. 10, взятой в целом». Регламентирование лицензирования телерадиовещательной деятельности на уровне подзаконного акта противоречит Кон­венции, поскольку ограничения, вводимые государством и ка­сающиеся вмешательства в осуществление свободы выраже­ния своего мнения, должны основываться исключительно на национальном законодательстве. Это означает наличие писа­ного и опубликованного закона, принятого парламентом. В случае, если помещение редакции газеты подверглось обыску или радиостанция - закрытию, подобные действия допустимы только на основании внутреннего закона. При этом, как зая­вил Суд в деле Ротару,[120] «внутренний закон не подпадает под определение «закона», если он «не сформулирован с достаточной степенью точности, позволяющей любому лицу - пользуясь при необходимости советами - сообразовывать свое поведение».

Как справедливо отмечает госпожа М. Маковей, перечень возможных оснований для ограничения свободы выра­жения своего мнения имеет исчерпывающий характер. На­циональные власти не могут в законном порядке применять какое-либо иное, не изложенное в ч. 2 ст. 10 Конвенции, осно­вание для своего вмешательства. Следовательно, в том слу­чае, если национальным судам приходится сталкиваться с применением правовой нормы, каким-либо образом ограничи­вающей свободу выражения, они должны определить, какие ценности или интересы она защищает, установить, являются ли они одними из тех интересов или ценностей, перечислен­ных в ч. 2. Только при таком условии, суды могут применять указанное положение в отношении того или иного лица.

Вместе с тем, российское законодательство предусмат­ривает такую форму вмешательства в осуществление права на свободу выражать свое мнение как прекращение и приос­тановление деятельности СМИ (ст. 16 Закона о средствах массовой информации). Основанием для прекращения судом деятельности СМИ является неоднократное в течение 12 ме­сяцев нарушение редакцией требований Закона о недопусти­мости использования СМИ в целях совершения уголовно на­казуемых деяний, для разглашения сведений, составляющих государственную или иную специально охраняемую законом тайну, для призыва к захвату власти, насильственному изме­нению конституционного строя и целостности государства, разжигания национальной, классовой, социальной, религиоз­ной нетерпимости или розни, для пропаганды войны а также для распространения передач, пропагандирующих порногра­фию, культ насилия и жестокости. Полагаю, что при рассмот­рении требований о прекращении деятельности СМИ судам надлежит руководствоваться, в первую очередь, ч. 2 ст. 10 Конвенции, поскольку внутренний закон сформулирован не­достаточно конкретно и не отвечает требованиям предска­зуемости.

Хотя перечень возможных оснований для ограничения свободы выражения своего мнения, предусмотренный в ст. 4 Закона о средствах массовой информации, по своему смыслу совпадает с предусмотренными в ч. 2 ст. 10 Конвенции осно­ваниями, оправдывающими вмешательство. Однако суд не может ограничиться только установлением факта повторного в течение года совершения нарушения из числа предусмот­ренных ст.4, т.е. установлением того, что вмешательство в виде такой меры как прекращение или приостановление дея­тельности СМИ «предусмотрено законом», и «преследует правомерную цель», но должен установить, что подобное вмешательство является «необходимым в демократическом обществе» и что такое ограничение соразмерно преследуе­мой правомерной цели.

В современном российском обществе продолжительное время ведется оживленная дискуссия по вопросу о возможно­сти и способах ограничения свободы информации в интере­сах защиты нравственности. Памятны законопроекты «О высшем совете по защите нравственности телевизионного и радиовещания Российской Федерации» (принят Государст­венной Думой РФ 10 марта 1999 г.. отклонен Президентом 29 марта 1999 г.), «О государственной защите нравственного здоровья граждан и усилении контроля за использованием продукции сексуального характера» (принят Государственной Думой 17 апреля 1999 г.. отклонен Президентом 11 мая 1999 г.).

Европейский Суд допускает установление для госу­дарств широких пределов усмотрения при определении того, что «необходимо» для «защиты нравственности» По делу Мюллера против Швейцарии Суд высказал следующее мне­ние: «невозможно найти какое-либо единое европейское понятие нравственности в правовом и социальном устройстве договари­вающихся Государств. Точка зрения в отношении нравственно­сти варьируется в различные периоды времени и в различных местах, особенно в нашу эпоху, для которой характерна сущест­венная эволюция взглядов на данный вопрос. В силу своих прямых и постоянных контактов с общественной жизнью своих стран государственные органы, в принципе, находятся в лучшем поло­жении по сравнению с международным судьей для того, чтобы определять конкретное содержание этих требований, а также «необходимость» какого-либо «ограничения» или «штрафной санкции» для обеспечения соблюдения этих требований[121].    Да­лее суд заявил, что выставленные заявителем полотна в гру­бой форме изображали, в частности, половые отношения ме­жду людьми и животными...они были доступны широкой пуб­лике. без ограничений со стороны организаторов ни в форме платы за вход. ни по возрасту. Действительно, картины, раз­мещенные на выставке, были доступны без каких-либо огра­ничений и предназначены для того, чтобы привлечь внимание самой широкой аудитории». По вышеизложенным основаниям Суд признал не лишенными оснований аргументы националь­ных судов, которые сочли, что картины «могли грубо оскор­бить представление о правильном ведении половой жизни у людей с обычной чувствительностью» тем, что они делали «акцент на сексуальности в ее самых грубых формах». В за­ключение, Суд заявил, что национальные власти имели закон­ное право использовать наложение штрафа на заявителей в ка­честве меры, «необходимой» для защиты «нравственности». Суд также признал конфискацию картин мерой, «необходимой» в указанный момент для предотвращения того, чтобы непри­стойные изображения стали достоянием широкой публики.

Обратимся к действующему российскому законодатель­ству, а именно к ст. 37 Закона о средствах массовой инфор­мации, допускающей распространение выпусков специализи­рованных радио- и телепрограмм эротического характера без кодирования сигнала только с 23 часов до 4 часов по местно­му времени, если иное не установлено местной администра­цией. Розничная продажа продукции средств массовой ин­формации, специализирующихся на сообщениях и материа­лах эротического характера, допускается только в запечатан­ных прозрачных упаковках и в специально предназначенных для этого помещениях, расположение которых определяется местной администрацией.

Накладываемое ст. 37 Закона РФ о средствах массовой информации ограничение на распространение информации «эротического характера», хотя и следует расценивать как вмешательство, «предусмотренное законом» и «преследующее правомерную цель» — защиту нравственности и здоро­вья, а также как «необходимое в демократическом обществе». Однако, анализируемая норма сформулирована настолько неопределенно, что необычайно трудно заранее определить, будет ли конкретный телепоказ или радиопередача подпадать под действие ст. 37, которая устанавливает: «Под средством массовой информации, специализирующимся на сообщениях и материалах эротического характера, для целей настоящего Закона понимаются периодическое издание или программа, которые в целом и систематически эксплуатируют интерес к сексу». Таким образом, с очевидностью не выполняется тре­бование предсказуемости, которое, по мнению Европейского Суда, следует из выражения «предусмотрено законом».

 

ПРИЛОЖЕНИЕ

ЛИНГЕНС (LINGENS) против АВСТРИИ

Судебное решение от 8 июля 1986 г

КРАТКОЕ НЕОФИЦИАЛЬНОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ ДЕЛА

А. Основные факты

14 и 21 октября 1975 г г-н Лингенс опубликовал в венском журнале "Профиль" две статьи с резкой критикой г-на Крайского, который в то время был федеральным канцлером за его снисходительное отношение к политическому деятелю г-ну Фридриху Пе­теру председателю Либеральной партии Австрии, который во время Второй мировой войны служил в бригаде СС, и за нападки, с которыми г-н Крайский обрушился на г-на Виезенталя, публично разоблачившего прошлое председателя либеральной партии

Г-н Крайский обвинил заявителя в диффамации 26 марта 1976 г. Окружной суд Вены частично признал обвинение и приго­ворил г-на Лингенса к штрафу в 20 000 шиллингов. По апелляции, поданной обеими сторонами, Апелляционный суд Вены отменил решение и передал дело на новое рассмотрение окружного суда, который 1 апреля 1981 г подтвердил свое предыдущее решение. Г-н Лингенс вновь обжаловал его, и 29 октября 1981 г Апелляци­онный суд уменьшил штраф до 15 000 шиллингов

В. Разбирательство в Комиссии по правам человека

В жалобе поданной в Комиссию 19 апреля 1982 г. заяви­тель утверждал, что стал жертвой нарушения статьи 10 Конвен­ции, гарантирующей свободу выражения мнений. Жалоба 5 ок­тября 1983 г объявлена приемлемой

После нескольких безуспешных попыток добиться мирово­го соглашения Комиссия составила доклад, датированный 11 октября 1984 г., в котором единогласно пришла к выводу, что имело место нарушение статьи 10.

13 декабря 1984 г дело было передано в Суд Комиссией, а 26 января 1985 г — Правительством.

ИЗВЛЕЧЕНИЕ ИЗ СУДЕБНОГО РЕШЕНИЯ ВОПРОСЫ ПРАВА

I. О предполагаемом нарушении статьи 10 Конвенции 34. Согласно статье 10 Конвенции:

«1 Каждый человек имеет право на свободу выражать свое мнение. Это право включает свободу придерживаться сво­его мнения и свободу получать и распространять информацию и идеи без какого-либо вмешательства со стороны государствен­ных органов и независимо от государственных границ.

2 Осуществление этих свобод, налагающее обязанности и ответственность, может быть сопряжено с формальностями, ус­ловиями, ограничениями или санкциями, которые установлены законом и которые необходимы в демократическом обществе в интересах государственной безопасности, территориальной це­лостности или общественного спокойствия, в целях предотвра­щения беспорядков и преступлений, для охраны здоровья и нравственности, защиты репутации или прав других лиц, предот­вращения разглашения информации, полученной конфиденци­ально, или обеспечения авторитета и беспристрастности право­судия»

Г-н Лингенс утверждал, что оспариваемые решения суда нарушали его право на свободу слова до такой степени, которая несовместима с основополагающими принципами демократиче­ского общества

К такому же выводу пришла и Комиссия. С другой стороны, Правительство утверждало, что спорное наказание было необ­ходимым для защиты репутации г-на Крайского

35.  Никем не оспаривалось, что имело место "вмешатель­ство государственных органов" в осуществление заявителем права на свободу слова. Это выразилось в осуждении заявителя за диффамацию Окружным судом Вены 1 апреля 1981 г. приго­вор которого был подтвержден Апелляционным судом Вены 29 октября 1981 г.

Подобное вмешательство противоречит Конвенции, если только оно не соответствует требованиям статьи 10 п. 2 Таким образом, Суду предстоит определить, было ли вмешательство "предусмотрено законом", направлено на цель или цели, при­знанные правомерными в соответствии с п. 2 статьи 10, и было ли оно для достижения этих целей "необходимым в демократи­ческом обществе" (см в качестве недавнего прецедента судеб­ное решение по делу Бартольда от 25 марта 1985 г Серия А, т 90,с 21, п. 43)

36. Относительно первых двух вопросов Суд согласен с Правительством и Комиссией, что оспариваемый обвинительный приговор, несомненно, основывается на статье 111 Уголовного кодекса Австрии; более того, он направлен на защиту "репутации других лиц", и нет оснований полагать, что у него имеется какая-либо иная цель (см. статью 18 Конвенции). Таким образом, при­говор был вынесен по основаниям, "предусмотренным законом", и имел правомерную цель в соответствии со статьей 10 п. 2 Кон­венции.

37. Комиссия, Правительство и заявитель концентрирова­ли свое внимание на вопросе, было ли вмешательство "необхо­димым в демократическом обществе" для достижения вышеупо­мянутой цели.

Заявитель ссылался на свою роль журналиста, пишущего на политические темы в плюралистическом обществе; в этом качестве он считал своим долгим выразить свой взгляд на рез­кую критику г-на Виезенталя со стороны г-на Крайского. Он так же, как и Комиссия, полагал, что политик, который привык напа­дать на своих оппонентов, должен ожидать более жесткой крити­ки в свой адрес, чем другие люди.

Правительство утверждало, что свобода слова не должна препятствовать национальным судам принимать по своему ус­мотрению решения, необходимые для того, чтобы не допустить превращения политической дискуссии в обмен личными оскорб­лениями. Утверждалось, что некоторые выражения, использо­ванные г-ном Лингенсом. выходили за пределы допустимого, по­скольку заявитель мог знакомить общественность со своими взглядами без какой-либо предварительной цензуры; таким об­разом, наложенное на него впоследствии наказание не было не­соразмерным с правомерно преследуемой целью.

Правительство настаивало, что в данном случае имел ме­сто конфликт между двумя гарантированными Конвенцией пра­вами — свободой слова (статья 10) и правом на уважение лич­ной жизни (статья 8). Весьма широкое толкование, данное Ко­миссией первому из этих прав, говорилось далее, было сделано без достаточного учета необходимости оградить второе право.

38. По этому последнему вопросу Комиссия отметила, что слова, которые ставятся в вину г-ну Лингенсу, относились к неко­торым публичным обвинениям со стороны г-на Крайского в адрес г-на Виезенталя. Речь шла об отношении к национал-социализму и бывшим нацистам, и соответственно здесь нет необходимости в прочтении статьи 10 в свете статьи 8.

39. Прилагательное "необходимы" в смысле статьи 10 п. 2 подразумевает наличие "острой общественной потребности" (см. вышеупомянутое решение по делу Бартольда. Серия А, т. 90. с. 24—25, п. 55). Государствам-участникам предоставлена опреде­ленная сфера усмотрения в оценке того, существует ли подоб­ная потребность (там же), но одновременно возможен европей­ский контроль за законодательством и практикой его примене­ния. включая решения независимых судов (см. решение по делу "Санди Тайме" от 26 апреля 1979 г. Серия А, т. 30, с. 36. п. 59). Именно Европейский Суд уполномочен дать окончательное оп­ределение того, насколько "ограничение" или "санкция" совмес­тимы со свободой слова, в том виде, как она защищается стать­ей 10 (там же).

40. Осуществляя свою контрольную юрисдикцию, Суд не может ограничиваться рассмотрением оспариваемых судебных решений вне контекста дела в целом (см. тиtatis mutandis реше­ние по делу Хэндисайда от 7 декабря 1976 г. Серия А, т. 24, с. 23, п. 50). Суд должен определить, является ли вмешательство, о котором идет речь, "соразмерным преследуемой правомерной цели", подтверждено ли оно доводами, выдвинутыми австрий­скими судами в его обоснование, и являются ли они достаточ­ными (см. вышеупомянутое решение по делу Бартольда. Серия А. т. 90,с. 25, п. 55).

41. В этой связи Суд вынужден напомнить, что свобода выражения мнения, как она определяется в п. 1 статьи 10, пред­ставляет собой одну из несущих опор демократического общест­ва, основополагающее условие его прогресса и самореализации каждого его члена. При соблюдении требований п. 2 свобода слова охватывает не только "информацию" или "идеи", которые встречаются благоприятно или рассматриваются как безобидные либо нейтральные, но также и такие, которые оскорбляют, шоки­руют или внушают беспокойство. Таковы требования плюрализ­ма, толерантности и либерализма, без которых нет "демократи­ческого общества" (см. упомянутое выше судебное решение по делу Хэндисайда, п. 49).

Эти принципы приобретают особое значение в том, что ка­сается прессы. Хотя пресса и не должна преступать границы, установленные inter alia для "защиты репутации других лиц", тем не менее, на нее возложена миссия по распространению инфор­мации и идей по политическим вопросам, а также по другим про­блемам, представляющим общественный интерес. Если на прессе лежит задача распространять такую информацию и идеи, то общественность, со своей стороны, имеет право получать их (см. тиtatis mutandis  упомянутое выше судебное решение по де­лу "Санди Тайме", п. 65). В этой связи Суд не может принять мнения, высказанного в решении суда второй инстанции Вены, о том, что задачей прессы является распространение информа­ции, толкование которой следует оставить главным образом чи­тателю (см. п. 29).

42. Свобода печати наделяет к тому же общество одним из самых совершенных инструментов, позволяющих узнать и со­ставить представление об идеях и позициях политических лиде­ров. В более общем виде можно сказать, что свобода политиче­ской дискуссии составляет стержень концепции демократическо­го общества, которая проходит через всю Конвенцию.

Соответственно, пределы допустимой критики в отноше­нии политиков как таковых шире, чем в отношении частного ли­ца. В отличие от последнего первый должен проявлять и боль­шую степень терпимости к пристальному вниманию журналистов и всего общества к каждому его слову и действию. Нет сомнения, что п. 2 статьи 10 позволяет защищать репутацию каждого, т. е. распространяется и на политиков, даже когда они выступают не в личном качестве; но в таких случаях противовесом подобной за­щиты выступает интерес общества к открытой дискуссии по по­литическим вопросам.

43. Заявитель был осужден, потому что в двух статьях, опубликованных в венском журнале "Профиль" 14 и 21 октября 1975 г. он использовал некоторые выражения ("низкопробный оппортунизм", "аморальный", "недостойный") в отношении г-на Крайского, который в то время был федеральным канцлером. В статьях рассматривались политические проблемы, вызвавшие в Австрии большой общественный интерес и повлекшие за собой оживленную дискуссию по поводу отношения австрийцев, в це­лом, и их канцлера, в частности, к национал-социализму и уча­стию бывших нацистов в управлении страной. Содержание и тон этих статей были, в общем, достаточно сбалансированы, но ис­пользование ранее упомянутых выражений выглядело как нечто, способное повредить репутации г-на Крайского.

Однако, так как дело касалось г-на Крайского как политика, следовало принять во внимание тот фон, на котором появились эти публикации. Это произошло вскоре после всеобщих выборов в октябре 1975 г. Многие австрийцы полагали, что партия г-на Крайского в итоге этих выборов утратит абсолютное большинст­во и, чтобы остаться у власти, вынуждена будет вступить в коа­лицию с партией г-на Петерса. После выборов г-н Виезенталь опубликовал серию разоблачений о нацистском прошлом г-на Петерса. и тогда канцлер выступил в защиту г-на Петерса и об­рушился с нападками на его критиков, обвинив их в "мафиозных методах", что в свою очередь вызвало столь резкую реакцию со стороны г-на Лингенса.

Таким образом, инкриминируемые выражения следует рассматривать на фоне разгоревшегося после выборов полити­ческого спора; как отметил в своем решении от 26 марта 1979 г. Окружной суд Вены, в этой борьбе каждый использовал то ору­жие, которое оказалось в его распоряжении; и в этом не было ничего необычного для ожесточенной политической дискуссии.

При оценке в свете Конвенции наложенного на заявителя наказания и причин, по которым его вынесли внутренние суды, эти обстоятельства нельзя упускать из виду.

44. Апелляционный суд Вены, приговорив г-на Лингенса к штрафу, отдал приказ о конфискации соответствующих номеров журнала "Профиль" и о публикации судебного решения.

Спорные статьи, как указало Правительство, в то время уже получили широкое хождение, и наложенное на автора нака­зание, строго говоря, уже не могло помешать ему выразить свое мнение, тем не менее, оно равносильно своего рода порицанию, которое, вероятно, может отбить у него охоту заниматься подоб­ной критикой в будущем. Представитель Комиссии справедливо отметил это обстоятельство. В контексте политической дискус­сии подобный приговор может, вероятно, отвратить журналистов от стремления внести вклад в публичное обсуждение проблем, затрагивающих жизнь общества. К тому же санкция, подобная этой, могла бы помешать прессе выполнять свою задачу носите­ля информации "сторожевого пса" общества (см. тиtatis mutandis вышеупомянутое решение по делу Бартольда, п. 58).

45. Австрийские суды сосредоточились на выяснении во­проса, являются ли фразы, которые ставятся в вину г-ну Лингенсу. объективно диффамационными, и определили, что некото­рые из использованных выражений и в самом деле имели поро­чащий характер: "низкопробный оппортунизм", "аморальный", "недостойный".

В своей жалобе заявитель утверждал, что замечания, о ко­торых идет речь, представляли собой оценочные суждения, сде­ланные им в осуществление права на свободу слова. Суд, как и Комиссия, разделяет эту точку зрения. Критика заявителя была фактически направлена против позиции, занятой г-ном Крайским, бывшим в ту пору федеральным канцлером. Предметом спора было не право заявителя распространять информацию, а его свобода выражения мнений и его право распространять идеи; тем не менее, ограничения, установленные в статье 10 п. 2. были применены.

46. Соответствующие суды постарались затем определить, удалось ли заявителю доказать истинность своих заявлений; это делалось во исполнение статьи 113 § 3 Уголовного кодекса. По мнению судов, имелись различные способы оценки поведения г-на Крайского, и логическим путем невозможно доказать, что одно толкование было настолько правильным, что оно исключало возможность всех других; в результате, они признали заявителя виновным в диффамации (см. п. 24. 26 и 29 выше).

С точки зрения Суда, следует проводить тщательное раз­личие между фактами и оценочными суждениями. Существова­ние фактов может быть доказано, тогда как истинность оценоч­ных суждений не всегда поддается доказыванию. Суд отмечает в этой связи, что факты, на которых г-н Лингенс основывал свои оценочные суждения, так же как и его добросовестность, никто не оспаривал (см. п. 21).

Согласно статье 111 § 3 Уголовного кодекса, взятой в со­четании с § 2, журналисты в подобных случаях могут избежать осуждения за совершение действий, перечисленных в § 1, если только они сумеют доказать истинность своих утверждений.

В отношении оценочных суждений выполнить это требова­ние невозможно, и оно нарушает саму свободу выражения мне­ний, которая является основополагающей частью права, гаран­тированного статьей 10 Конвенции.

Окружной суд Вены отметил, что распределение бремени доказывания определено законом, и только закон может изме­нить его (решение от 1 апреля 1981 г.; см. п. 26 выше). Однако Суд полагает, что в его обязанность не входит конкретизировать, какой именно орган публичной власти несет ответственность за нарушение Конвенции; речь идет об ответственности государст­ва как такового (см. inter alia решение по делу Циммермана и Стейнера от 13 июля 1983 г. Серия А. т. 66. с. 13. п. 22).

47. Из вышесказанного видно, что вмешательство в осу­ществление свободы слова г-ном Лингенсом не было "необхо­димым в демократическом обществе... для защиты прав других лиц"; оно было несоразмерным с преследуемой законной целью. Соответственно, имело место нарушение статьи 10 Конвенции.

II. Применение статьи 50

48. Согласно статье 50 Конвенции:

"Если Суд установит, что решение или мера, принятые судеб­ными или иными властями Высокой Договаривающейся Стороны, полностью или частично противоречат обязательствам, вытекаю­щим из настоящей Конвенции, а также если внутреннее право упо­мянутой Стороны допускает лишь частичное возмещение последст­вий такого решения или такой меры. то решением Суда, если в этом есть необходимость, предусматривается справедливое возмещение потерпевшей стороне".

49. В письме от 18 ноября 1985 г. заявитель настаивал на по­лучении справедливого возмещения в денежном выражении. Во время слушаний 25 ноября Правительство, хотя оно и оспаривало наличие нарушения, согласилось с некоторыми требованиями, но пожелало получить дальнейшие уточнения в отношении других. Г-н Лингенс представил их 6 декабря 1985 г. и 17 марта 1986 г., а Прави­тельство прокомментировало их 18 марта. Комиссия представила свои комментарии 22 апреля 1986 г.

Вопрос, таким образом, готов для решения.

50. Заявитель требовал, во-первых, возвращения 15 000 шиллингов штрафа и 30 600 шиллингов судебных издержек, отне­сенных на его счет Апелляционным судом Вены. Он действительно имеет право на возмещение указанных сумм по причине их непо­средственной связи с настоящим решением. Правительство против этого возражало.

51. В возмещение расходов, понесенных в результате допол­нительного наказания в виде обязанности опубликовать судебное решение в журнале "Профиль", заявитель потребовал 40 860 шил­лингов, исходя из расценок, действовавших в то время.

Правительство возражало, что эта сумма включала в себя, во-первых, упущенную выгоду, а во-вторых, фактические финансо­вые издержки; оно утверждало, что только последние должны при­ниматься в расчет в целях статьи 50.

Суд не может строить предположения относительно размера дохода, который г-н Лингенс мог бы получить, если бы в журнале были бы размещены платные объявления на месте судебного ре­шения, опубликованного 29 октября 1981 г. Но это не исключает то­го, что заявитель мог понести ущерб от упущенных возможностей, что должно быть принято во внимание. Бесспорно, есть издержки, понесенные в связи с воспроизведением судебного решения, о ко­тором идет речь.

Эти расходы не могут быть рассчитаны точно. Оценивая их в целом на справедливой основе, Суд присуждает г-ну Лингенсу 25 000 шиллингов по этому основанию.

52. Заявитель далее потребовал 54 938,60 шиллингов за издержки и расходы, понесенные на его защиту в окружном и апелляционном судах.

Это требование заслуживает рассмотрения, т.к. судеб­ные разбирательства в них были направлены на предотвраще­ние или восстановление нарушения права, установленного на­стоящим Судом (см. решение по делу Минелли. Серия А. т. 62. с. 20, п. 45). Более того, испрашиваемая сумма представляется обоснованной и должна быть присуждена заявителю.

53. Относительно издержек и расходов, понесенных в ходе рассмотрения дела в учреждениях Конвенции, г-н Лингенс — который не получал судебной помощи — первоначально оценил их в 197033,20 шиллинга. Правительство оспаривает как сумму, которую оно считает чрезмерной, так и способ рас­чета. В последующем адвокат заявителя представил счет на 189305,60 шиллингов.

Суд вновь подчеркивает, что в этом контексте он не свя­зан внутренними ставками или критериями, на которые ссыла­ются Правительство и заявитель в обоснование своих позиций, он решает по своему усмотрению, исходя из своих представле­ний о справедливости. В данном случае никем не оспарива­лось, что расходы были фактически произведены и необходи­мы; единственный спорный вопрос, насколько они были оправ­данны в денежном исчислении. Суд разделяет сделанные Пра­вительством оговорки и считает целесообразным присудить заявителю 13000 шиллингов в возмещение расходов, о которых идет речь.

54. И,. наконец, г-н Лингенс потребовал 29 000 шиллингов за транспортные расходы и проживание во время рассмотре­ния дела в Комиссии, а потом в Суде.

Заявители могут предстать перед Комиссией лично (ста­тья 26 п. 3 Регламента), и именно это произошло в настоящем случае. Хотя они не могут выступать в качестве стороны в Су­де, они, несомненно, вправе на основании статей 30 и 33 п. 3 (и) Регламента Суда участвовать на определенных условиях в судебном разбирательстве. Более того, их присутствие в зале суда является несомненным плюсом: оно позволяет Суду уточ­нить на месте их точку зрения по касающимся их вопросам (статьи 39 и 44 Регламента Суда — см. решение по делу Кёнига от 28 июня 1978 г. Серия А, т. 36, с. 19, п. 26). Не представляется необоснованной и сумма, испрашиваемая в этой связи г-ном Лингенсом.

55. Общая сумма, присуждаемая г-ну Лингенсу на осно­вании статьи 50 Конвенции, составит 284 538,60 шиллингов.

ПО ЭТИМ ОСНОВАНИЯМ СУД ЕДИНОГЛАСНО

1. Постановил, что имело место нарушение статьи 10 Конвенции;

2. Постановил, что Республика Австрия должна выпла­тить заявителю 284 538,60 шиллингов (двести восемьдесят че­тыре тысячи пятьсот тридцать восемь шиллингов и шестьдесят грошей) в качестве "справедливого возмещения".

Совершено на английском и французском языках и огла­шено во Дворце прав человека в Страсбурге 8 июля 1986 г.

За Грефъе

Джонатан Л. Шарп

Руководитель отдела секретариата

 

Рольф Риссдал

 Председатель

В соответствии со статьей 51 п. 2 Конвенции и статьей 53 п. 2 Регламента Суда к настоящему решению прилагается отдельное мнение г-на Тора Вильялмсона.

СОВПАДАЮЩЕЕ МНЕНИЕ СУДЬИ ТОРА ВИЛЬЯЛМСОНА

По этому делу я присоединился к выводу моих коллег о нарушении статьи 10 Конвенции, но с некоторым колебанием. Хотел бы прокомментировать основания, изложенные в на­стоящем решении.                                     

В первом абзаце п. 29 говорится, что Апелляционный суд Вены установил, что г-н Лингенс критиковал г-на Крайского в его обоих качествах: и как партийного лидера, и как частное лицо (подчеркнуто — Мной). Имея это в виду, мне трудно согласиться с последней частью п. 38 решения. Хотя вместе с другими судьями я согласен, что в данном случае следует при­менять и толковать именно статью 10 Конвенции. Однако это должно быть сделано с учетом права на уважение личной жизни, о чем говорит статья 8 Конвенции. Это один из факторов, имеющих отношение к решению вопроса о том, была ли свобо­да слова в данном случае подвергнута ограничениям и санкци­ям, которые необходимы в демократическом обществе для за­щиты репутации других лиц. Содержание последующих пунктов показывает, что фактически это право было учтено, когда Суд взвешивал значимость соответствующих доводов. Как сказано выше, я согласен с выводом, изложенным в п. 47, и с поста­новляющей частью судебного решения.

КАСТЕЛЛС (CASTELLS) против ИСПАНИИ

Судебное решение от 23 апреля 1992 г.

КРАТКОЕ НЕОФИЦИАЛЬНОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ ДЕЛА

Ж. Основные факты

В 1979 г. заявитель, сенатор, избранный от политическо­го движения, выступающего за независимость Страны Басков, опубликовал в еженедельнике "Пунто и Ора де Еускалхерриа" статью, в которой привлек внимание общественного мнения к убийствам и нападениям, совершенным вооруженными группи­ровками против баскских граждан. Он утверждал, что эти груп­пировки орудовали при полной безнаказанности, поскольку за ними стояли Правительство и правящая партия. "Мы должны открыто назвать ответственных", —так заканчивалась статья.

Органы прокуратуры возбудили против Кастеллса уголовное преследование. Он был лишен парламентского иммунитета, и 7 июля 1981 г. ему было предъявлено обвинение в оскорблении Правительства (статья 161 Уголовного кодекса).

31 октября 1983 г. Палата по уголовным делам Верховно­го Суда признала заявителя виновным и приговорила его к од­ному году тюремного заключения. Суд посчитал, что положение заявителя как сенатора обязывало его ограничиться теми средствами критики Правительства, которые предусмотрены Правилами процедуры Сената и которые он не выполнил. Более того, его статья продемонстрировала намерение опорочить Правительство. Суд отказался допустить доказательства, которые защита просила приобщить к делу, чтобы показать, что  содержавшаяся в статье информация была общеизвестной и соответствовала действительности.

10 апреля 1985 г. Конституционный Суд отклонил жалобу г-на Кастеллса. поданную 22 ноября 1983 г. в процедуре ампаро. Однако исполнение приговора было приостановлено.

В. Разбирательство в Комиссии по правам человека

В жалобе, поданной в Комиссию 17 сентября 1985 г., зая­витель утверждал, что были нарушены статьи 6. 7, 10, 14 Кон­венции.

Комиссия признала жалобу неприемлемой в отношении статей 6 и 7 и приемлемой в отношении статей 10 и 14.    В своем докладе 8 января 1991 г. Комиссия пришла к выводу:

{а) девятью голосами против трех, что было нарушение статьи 10;                                             (Ь) единогласно, что никакого отдельного вопроса на ос­новании статьи 14 в сочетании со статьей 10 не возникает.

Комиссия передала дело в Суд 8 марта 1991 г.

ИЗВЛЕЧЕНИЕ ИЗ СУДЕБНОГО РЕШЕНИЯ

ВОПРОСЫ ПРАВА

О предполагаемом нарушений статьи 10 Конвенции

23. Г-н Кастеллс заявляет, что он стал жертвой нарушения права на свободу слова в том виде, как она гарантирована статьей 10 Конвенции, которая гласит:

"1. Каждый человек имеет право на свободу выражать свое мнение. Это право включает свободу придерживаться своего мне­ния и свободу получать и распространять информацию и идеи без какого-либо вмешательства со стороны государственных органов и независимо от государственных границ...

2. Осуществление этих свобод, налагающее обязанности и ответственность, может быть сопряжено с формальностями, условиями, ограничениями или санкциями, которые установлены зако­ном и которые необходимы в демократическом обществе в интересах государственной безопасности, территориальной целостно­сти или общественного спокойствия, в целях предотвращения беспорядков и преступлений, для охраны здоровья и нравственно­сти, защиты репутации или прав других лиц, предотвращения раз­глашения информации, полученной конфиденциально, или обес­печения авторитета и беспристрастности правосудия".

Правительство оспаривает это утверждение, тогда как Ко­миссия согласна с ним.

А. Предварительное возражение Правительства

24. Правительство утверждает, как и ранее в Комиссии, что заявитель не исчерпал внутренние средства правовой за­щиты (статья 26 Конвенции). Возможно, "по тактическим сооб­ражениям" он не поднимал в Конституционном суде вопроса о якобы происшедшем нарушении его права на свободу слова, охраняемую в соответствии со статьей 20 Конституции. В своей жалобе, переданной в процедуре ампаро, он ссылался на эту статью лишь косвенно, жалуясь на дискриминацию при осуще­ствлении данной свободы; кроме того, он не упоминал ни о ста­тье 10 Конвенции, ни об аналогичных нормах в других международных пакетах. В соответствии с Учредительным актом, регламентирующим процедуру подачи и рассмотрения таких жалоб (№ 2/1070), ему надлежало четко указать и фактические  обстоятельства, и те нормы, которые якобы были нарушены. Отсюда следует, что г-н Кастеллс не дал Конституционному Суду возможности вынести решение по вопросу, который сей­час рассматривается в Суде.

25. В ответ заявитель утверждал, что в Конституционном Суде он специально ссылался на статью 20 Конституции. Пре­жде всего, сами обстоятельства, изложенные в его жалобе ам­паро, свидетельствовали, что предметом спора был типичный пример осуществления права на свободу слова, и со всей оче­видностью доказывали вмешательство в это право. Более того, он письменно процитировал искомую статью, а в своей устной аргументации настаивал, что имело место нарушение статьи 20 в сочетании со статьей 14 Конституции (равенство перед зако­ном). Верно, что в основном он строил свою аргументацию на более ограниченной основе — праве выборного представителя на основании статьи 23 Конституции выступать с критикой по­литического характера, но достаточно прочесть п. 10 части "Во­просы права" судебного решения по его делу от 10 апреля 1985 г.. чтобы увидеть, что и вопрос о свободе слова в свете статьи 20 также был им поставлен. В этом пункте Конституционный Суд подробно исследовал вопрос о соответствии статьи 161 Уголовного кодекса, по которой он обвинялся, и был осужден, конституционному принципу свободы слова (см. п. 15 и 17 вы­ше).

26. Выразив свое согласие с заявителем. Комиссия, пре­жде всего, просила Суд констатировать, что рассмотрение дан­ного возражения находится вне его компетенции.

27. По этому вопросу Суд ограничивается ссылкой на общую линию своей практики, которая нашла свое недавнее подтверждение в решении по делу Б. против Франции от 25 марта 1992 г. (Серия А, т. 232-С. с. 45, п. 35-36).

Относительно существа возражения Суд отмечает, что статья 26 Конвенции должна применяться "с определенной степенью гибкости и без излишнего формализма"; достаточно, чтобы "жалобы, которые предназначены для последующего представления в учреждения Конвенции", разбирались бы "по крайней мере, по существу и в соответствии с формальными требованиями и в пределах сроков, установленных внутренним законодательством" (см. решение по делу Гуцарди против  Италии от 6 ноября 1980 г. Серия А. т. 39, с. 26. п. 72, и судебное решение по делу Кардо против Франции от 19 марта 1991 г. Серия А. т. 200. с. 18, п. 34).

28. Заявитель ссылается на статью 10 Конвенции в двух аспектах: как он утверждает, его преследовали и осудили за утверждения, которые были истинными, но ему помешали ус­тановить в суде их соответствие действительности; кроме того, опубликованная им статья относится к области политической критики, заниматься которой —долг любого члена Парламента.

29. Г-н Кастеллс поднимал оба эти вопроса в Верховном Суде. Судебное решение от 31 октября 1983 г. отвергло эти доводы, посчитав, что они не оправдывают оскорбления Пра­вительства, и признало, что заявитель преступил границы при­емлемой политической критики (см. п. 13 выше).

30. Основывая свою жалобу ампаро на статье 23 Консти­туции, заявитель отстаивал, как сенатор, право критиковать действия Правительства, что, очевидно, является неотъемле­мой частью свободы слова выборных представителей. Более того, Конституционный Суд признал это, соединив жалобу по статьям 14 и 20 с жалобой по статье 23 (см. п. 17 выше).

Заявитель ссылался на презумпцию невиновности и пра­во приобщать к делу доказательства, подтверждающие досто­верность его высказываний, что прямо связано с предполагаемым нарушением статьи 10 Конвенции. Такой же вывод следу­ет из позиции Конституционного Суда, который соединил во­прос о приобщении к делу доказательств с рассмотрением де­ла по существу на основании статьи 161 Уголовного кодекса (п. 9 и 10 части "Вопросы права" судебного решения от 10 апреля 1985 г.; см. п. 17 выше).

31. Суд, как и Комиссия, отмечает, что г-н Кастеллс" не­однократно цитировал статью 20 Конституции в своих обраще­ниях в суды (см. п. 13 и 15 выше). В ряде письменных обраще­ний в Конституционный Суд он настаивал на своем праве "по­лучать и распространять правдивую информацию" (см. п. 16 выше).

Нет сомнений, что причину неудачи жалобы ампаро сле­дует искать в тех границах, которыми ограничил свою компе­тенцию Конституционный Суд; он сосредоточился по преиму­ществу на толковании понятия "оскорбление Правительства" и соответственно применении статьи 161 Уголовного кодекса, чем подлежало заниматься общим судам (см. п. 17 выше), и, следовательно, конституционный аспект свободы слова остал­ся в стороне.

32. Следовательно, Суд полагает, что заявитель дейст­вительно ставил перед Конституционным Судом, "по крайней мере, в принципе", вопросы, относящиеся к статье 10 Конвен­ции. Таким образом, возражение, что г-н Кастеллс не исчерпал внутренних средств правовой защиты, должно быть отклонено.

Б. Об обоснованности жалобы

33. Согласно жалобе г-на Кастеллса, уголовное дело про­тив него и последовавшее затем его осуждение за оскорбление Правительства представляет собой вмешательство в осущест­вление им права на свободу слова в частности, потому что ему не было позволено доказать достоверность содержавшихся в его статье утверждений.

34. Ограничения и наказания, на которые он жаловался, несомненно, являются "вмешательством" в осуществление свободы, о которой идет речь. Для того чтобы такое вмеша­тельство не нарушало статьи 10, оно должно быть "предусмот­рено законом" и направлено на достижение одной или более правомерных целей, указанных в статье 10 п. 2 и "необходимых в демократическом обществе".

1. "Предусмотрено законом"

35. Не вызывает сомнений, что оспариваемое судебное преследование имеет правовое основание, а именно статьи 161 и 162 Уголовного кодекса. Заявитель этого не оспаривает, но он утверждает, будто не представлял себе, что ему будет отказано в таком средстве защиты, как доказательство досто­верности его утверждений, особенно после принятия Конститу­ции 1978 г. Он настаивал, что до 19 мая 1982 г. Верховный Суд никогда не рассматривал дела об оскорблении Правительства и о допущении доказательств в целях защиты от обвинений в подобных преступлениях (статья 240). В доктрине и судебной практике высказывались по этому поводу разные точки зрения.

36. В возражении Правительства указывалось, что по за­конодательству Испании, в частности, по статье 461 Уголовного кодекса, доказательство достоверности распространенных сведений как средство защиты допустимо только тогда, когда оскорбления направлены против гражданских служащих, нахо­дящихся при исполнении служебных обязанностей; ни до, ни после 1978 г. Верховный Суд не позволял когда-либо исполь­зовать exceptio veritatis  для оскорблений, которые не были бы направлены против отдельных личностей. Однако г-н Кастеллс оскорбил Правительство в целом.

37. Исходя из текста статьи 461 Уголовного кодекса, Суд считает такое толкование разумным. Прецедентов такого рода, по-видимому, не было — отсюда колебания, выказанные Вер­ховным Судом в его разъяснениях от 19 мая 1982 г. (см. п. 12 выше), что, однако, не имеет значения: разъяснение охватыва­ло в общей форме несколько возможных типов оскорблений и должно было применяться в новых ситуациях; вышеупомянутое решение ограничилось тем, что применило его к особым об­стоятельствам (см. mutatis mutandis решение по делу "Обсервер" и "Гардиан" против Соединенного Королевства от 26 но­ября 1991 г. Серия А, т. 216, с. 27—28. п. 53).

Поэтому Суд, как и Комиссия, считает, что нормы, регу­лирующие условия оспариваемого вмешательства, были дос­таточно предсказуемы, исходя из целей статьи 10 п. 2 Конвен­ции.

2. Правомерность преследуемой цели

38. Согласно утверждению заявителя ни выдвинутое про­тив него обвинение, ни последующее его осуждение не пресле­довали правомерной цели, подпадающей под действие статьи 10 п. 2. Действия, в которых он был обвинен, — и это допускал сам Верховный Суд, не вызывали какой-либо тревоги; как явст­вует из судебного решения от 31 октября 1983 г., вмешательст­во решало не задачу защиты общественного порядка и нацио­нальной безопасности, а фактически охраняло честь Прави­тельства-ответчика.

39. Однако в своем решении от 10 апреля 1985 г., на ко­торое ссылается Правительство, Конституционный Суд сделал упор на то, что безопасность государства может оказаться в опасности из-за попыток дискредитировать демократические институты (см. п. 17 выше). В своей статье г-н Кастеллс не про­сто описывает очень серьезную ситуацию в Стране Басков, он обвиняет власти, в частности, полицию в пассивности и даже попустительстве организаторам преступной деятельности, под­разумевая тем самым, что Правительство также несет ответст­венность.

Таким образом, можно сказать, и это соответствует точке зрения Правительства и Комиссии, что в конкретных обстоя­тельствах Испании 1979 г. судебное преследование заявителя было начато в целях "предотвращения беспорядков" в смысле статьи 10 п. 2, а не только для "защиты репутации... других лиц".

5. Необходимость вмешательства

40. Г-н Кастеллс отметил свое согласие с Комиссией и подчеркнул чрезвычайную важность свободы слова для выбор­ного представителя — выразителя мнений и обеспокоенности своего электората. Эта свобода заслуживает дополнительных гарантий, когда обсуждаются вопросы, представляющие обще­ственный интерес. Так было и в этом случае; спорная статья была частью широкой дискуссии о климате нестабильности, сложившемся в Стране Басков начиная с 1977 г. Осуждение заявителя скорее призвано было защитить власти от атак оп­позиции, чем Правительство от необоснованных и порочащих обвинений; хотя разглашение фактов, о которых шла речь, ста­вило Правительство в неловкое положение, оно отвечало об­щественным интересам.

41. Правительство подчеркивало, что свобода слова не является абсолютной; она налагает "обязанности и ответст­венность" (статья 10 п. 2 Конвенции). Г-н Кастеллс преступил  обычные границы политической дискуссии; он оскорбил демократическое Правительство, способствуя дестабилизации в  критический для Испании период, а именно вскоре после при­нятия Конституции, когда группы разной ориентации равно при­бегают к насилию.

42. Суд напомнил, что свобода слова, закрепленная в статье 10 п. 1, составляет одну из важнейших опор демократи­ческого общества и одно из главных условий его прогресса. При условии соблюдения требований статьи 10 п. 2 она приме­нима не только к "информации" или "идеям", которые встреча­ются благосклонно или рассматриваются как безобидные либо безразличные, но и в отношении тех. которые задевают, шоки­руют или беспокоят. Таковы требования плюрализма, толе­рантности и либерализма, без которых нет "демократического общества" (см. inter alia решение по делу Хэндисайд против Соединенного Королевства от 7 декабря 1976 г. Серия А. т. 24, с. 23. п. 49. и вышеупомянутое решение по делу "Обсервер" и Гардиан". Серия А. т. 216, с. 30, п. 59 (а)).

Свобода слова важна для всех, но это особенно спра­ведливо, когда речь идет о выборных представителях народа. Они представляют свой электорат, привлекают внимание к его заботам и отстаивают его интересы. Соответственно, вмеша­тельство в осуществление свободы слова члена Парламента от оппозиции, каковым является заявитель, требует самого пристального внимания со стороны Суда.

43. В рассматриваемом деле г-н Кастеллс выражал свое мнение не в зале заседаний Сената, что он мог бы делать, не опасаясь санкций, он предпочел сделать это в периодической печати. Однако это не означает, что он был не вправе критико­вать таким образом Правительство.

В этой связи не следует забывать особую роль прессы в правовом государстве. Хотя она и не должна преступать опре­деленных границ, установленных  inter alia для предотвращения беспорядков и защиты репутации других лиц, тем не менее, на нее возлагается обязанность передавать информацию и идеи по политическим и иным вопросам, представляющим общест­венный интерес (см. mutatis mutandis решение по делу "Санди тайме" против Соединенного Королевства от 26 апреля 1979 г. Серия А. т. 30, с. 40. п. 65. и вышеупомянутое решение по делу "Обсервер" и Гардиан". Серия А. т. 216, с. 30, п. 59 (О)).

Свобода печати предоставляет для граждан один из са­мых совершенных способов открывать для себя и вырабаты­вать мнение о взглядах и позиции своих политических лидеров. В частности, она дает политикам возможность высказываться по поводу того, что заботит общественное мнение, позволяет участвовать в свободной политической дискуссии каждому, что является стержнем понятия демократического общества (см. решение по делу Лингенс против Австрии от 8 июля 1986 г. Серия А. т. 103,с; 26. п. 42).

    44. В своем решении от 31 октября 1983 г. Верховный Суд встал на ту точку зрения, что статья перешла грань между политической критикой и оскорблением, хотя и несколько смяг­ченным образом (см. п. 13 выше).

     45. Суд, как и Комиссия, отметил, что г-н Кастеллс начал с критики безнаказанности, которой пользуются члены различ­ных экстремистских группировок, совершивших ряд нападений в Стране Басков, начиная с 1977 г. Тем самым он рассказывал о фактах, представляющих большой интерес для общественно­го мнения того региона, где продается большая часть тиража данного периодического издания. Однако в своих выводах он выдвинул серьезные обвинения против Правительства, кото­рое, по его мнению, несет ответственность за возникшее поло­жение (см. п. 7 выше).

46. Свобода политической дискуссии, несомненно, не яв­ляется абсолютной по своей природе. Государства-участники могут подвергать ее определенным "ограничениям" или "санк­циям", но Суду принадлежит право выносить окончательное решение о совместимости этих мер со свободой слова, вопло­щенной в статье 10 (см. mutatis mutandis вышеупомянутое ре­шение по делу "Обсервер" и Гардиан").

Пределы допустимой критики в отношении Правительст­ва шире, чем в отношении рядового гражданина или даже по­литического деятеля. В демократической системе действия или упущения Правительства должны стать предметам пристально­го внимания не только законодательных и судебных властей, но также прессы и общественного мнения. Более того, домини­рующее положение, которое занимает Правительство, делает необходимым, чтобы оно демонстрировало сдержанность, ко­гда встает вопрос об уголовном преследовании за критику, особенно когда имеются другие средства ответа на неоправ­данные нападки его противников или средств массовой инфор­мации. Тем не менее, у компетентных органов государственной власти как гарантов общественного порядка остается открытой возможность принятия мер, в том числе уголовно-правового характера, направленных на то, чтобы адекватным образом, без излишних эксцессов реагировать на безосновательные или недобросовестные обвинения порочащего характера.

47. Г-н Кастеллс несколько раз предлагал в Верховном' Суде. а в последующем в Конституционном суде, установить, что приведенные им факты достоверны и хорошо известны. С его точки зрения, это лишало его утверждения какого-либо оскорбительного звучания (см. п. 11 и 16 выше).              

19 мая 1982 г. Верховный Суд объявил такие доказатель­ства недопустимыми на том основании, что нельзя использо­вать достоверность фактов как средство защиты, если речь идет об оскорблениях, направленных против государственных институтов (см. п. 12 и 13 выше); он подтвердил такое толкова­ние в своем решении от 31 октября 1983 г. (см. п. 13 выше). Конституционный Суд решил, что это вопрос о соблюдении за­конности и в качестве такового находится за пределами его компетенции (см. п. 17 выше).

Поэтому заявитель при рассмотрении возбужденного против него уголовного дела по статье 161 Уголовного кодекса не мог ссылаться в свою защиту на добросовестность и досто­верность фактов.                                       

48. В возражении Правительства говорилось, что, т.к. утверждения г-на Кастеллса не были достаточно точны, они не могли претендовать на то, что их правдивость будет подтвер­ждена; более того, они имеют оценочный характер, в отноше­нии к которым критерий достоверности неприменим.

Этот аргумент не убедителен. Вышедшая в "Пунто и Ора де Еускал-херриа" статья должна рассматриваться в целом. Заявитель начал ее с длинного списка нападений и убийств, совершенных в Стране Басков, затем подчеркнул, что они ос­тались безнаказанными; далее в статье он утверждал о причастности к ним различных экстремистских организаций, которые он назвал, а в конце возложил ответственность за создавшееся положение на Правительство. На самом деле достоверность многих из этих утверждений поддавалась проверке, а г-н Кастеллс обоснованно мог рассчитывать, что ему дадут возмож­ность доказать свою добросовестность.

Невозможно судить, каков был бы результат разбира­тельства, если бы Верховный Суд согласился допустить дока­зательства, которые заявитель хотел приобщить к делу, но Суд придает решающее значение тому обстоятельству, что Верхов­ный Суд объявил такие доказательства неприемлемыми применительно к рассматриваемому преступлению (см. п. 12 вы­ше). Он считает, что такое вмешательство в осуществление свободы слова заявителя не было необходимым в демократи­ческом обществе.

49. Правительство ссылается также на относительно мягкий характер наложенных санкций, но в свете предыдущего вывода Суд не обязан анализировать данный довод.

50. Суд решил, что имело место нарушение статьи 10.

II. Предполагаемое нарушение статьи 14 в сочетании со статьей 10

51. Г-н Кастеллс требовал считать его жертвой дискри­минации, потому что другие люди высказывали подобные взгляды без наложения на них каких-либо уголовных санкций. Он ссылался на статью 14, которая сформулирована следую­щим образом:

"Пользование правами и свободами, признанными в на­стоящей Конвенции, должно быть обеспечено без какой-либо дискриминации по признаку пола, расы, цвета кожи, языка, ре­лигии, политических или иных убеждений, национального или социального происхождения, принадлежности к национальным меньшинствам, имущественного положения, рождения или лю­бым иным обстоятельствам".

Правительство отрицало утверждение заявителя.

52. Поскольку данный вопрос не является ключевым в деле. Суд не считает необходимым его рассмотрение (см. inter alia решение по делу Эйри против Ирландии от 9 октября 1979 г Серия А. т. 32, с. 16, п. 30).

III. Применение статьи 50

53. В соответствии со статьей 50 "Если Суд установит, что решение или мера. принятые судебными или иными вла­стями Высокой Договаривающейся Стороны, полностью или частично противоречат обязательствам, вытекающим из на­стоящей Конвенции, а также если внутреннее право упомяну­той Стороны допускает лишь частичное возмещение последст­вий такого решения или такой меры, то решением Суда. если в этом есть необходимость, предусматривается справедливое возмещение потерпевшей стороне".

54. Заявитель хотел, прежде всего, добиться публикации краткого изложения решения Суда в газетах Страны Басков, Мадрида и других провинциях страны, а также изъятия всякого упоминания о его осуждении из Центрального уголовного архи­ва.

Суд указал, что он не компетентен принимать такие обя­зывающие решения (см. mutatis mutandis решение по делу "Манифаттура ФЛ" против Италии от 27 февраля 1992 г. Серия А.т.230-В.с.21.п.22).

 

А. Материальный ущерб

55. Г-н Кастеллс потребовал 375 000 песет в качестве компенсации за потерю заработка. Как обвиняемый, отпущен­ный под залог, он должен был пятьдесят два раза отмечаться в суде по месту жительства (Сан-Себастьян), и три раза в Вер­ховном Суде в Мадриде (см. п. 8 и 9 выше), что привело к поте­ре времени и возможности заниматься профессиональной дея­тельностью в качестве адвоката.

Суд придерживается той точки зрения, что данное огра­ничение вряд ли могло причинить ущерб г-ну Кастеллсу, т.к., будучи адвокатом, он часто посещал суды, о которых идет речь. Причинение ему материального ущерба, таким образом, не установлено.

Б. Нематериальный вред

56. Заявитель потребовал также компенсации морально­го вреда, не называя конкретных цифр. Суд не исключает на­личие такого вреда, но, исходя из обстоятельств дела, считает, что признание настоящим судебным решением факта наруше­ния само по себе представляет достаточно справедливое удовлетворение.

С. Издержки и расходы

57. В качестве компенсации издержек и расходов, поне­сенных им в испанских судах, г-н Кастеллс потребовал 2 181476 песет. Суд присуждает ему только 1 000 000 песет, т.к. спорные суммы относились к жалобам ампаро. т.е. тем, кото­рые не были признаны Комиссией приемлемыми.

58. Наконец заявитель хотел получить 3 328 000 песет за понесенные им издержки и расходы в органах Конвенции, а также 20 000 немецких марок гонораров г-ну Корффу и г-ну Верваеле.

Как и Правительство, Суд считает чрезмерным число ад­вокатов, представлявших г-на Кастеллса, который предстал перед Судом в сопровождении четырех адвокатов; следует также иметь в виду, что Комиссия объявила некоторые перво­начально заявленные жалобы неприемлемыми.

Проведя оценку по справедливости, Суд присуждает г-ну Кастеллсу компенсацию на общую сумму 2000000 песет.

По этим основаниям суд единогласно

1. Постановил, что он компетентен рассматривать пред­варительное возражение Правительства, но отверг его;

2. Постановил, что имело место нарушение статьи 10;

3. Постановил, что нет необходимости рассматривать дело по статье 14, в сочетании со статьей 10;

4. Постановил, что настоящее судебное решение пред­ставляет собой достаточное справедливое удовлетворение предполагаемого морального вреда в целях статьи 50;

5. Постановил, что Королевство Испания должно выпла­тить заявителю в течение трех месяцев 3 000 000 (три миллио­на) песет за издержки и расходы;

6. Отверг оставшуюся часть требований заявителя. Совершено на английском и французском языках и огла­шено во Дворце прав человека в Страсбурге 23 апреля 1992 г.

Марк-Андре

Грефъе

 

Эйссен Рольф Риссдал

Председатель

"ИНФОРМАЦИОНСФЕРАЙН ЛЕНТИА" (INFORMATIONSVEREIN LENTIA) и другие против АВСТРИИ

Судебное решение от 24 ноября 1993 г.

КРАТКОЕ НЕОФИЦИАЛЬНОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ     

ОБСТОЯТЕЛЬСТВ ДЕЛА

А. Основные факты

Предметом настоящего дела явился отказ австрийских властей в лице региональных органов управления почт и теле­коммуникаций выдать лицензии на создание радиовещатель­ных и телевизионных предприятий местного значения. Первый заявитель, получивший такой отказ, — "Информационсферайн Лентиа", компания, которая намеревалась создать замкнутую кабельную сеть, призванную объединить многочисленные ка­бельные службы в городе Линце. После того как отказ регио­нального управления был подтвержден Национальным управ­лением почт и телекоммуникаций, компания обратилась в Кон­ституционный Суд. Последний сослался на статью 10 Европей­ской Конвенции, где оговорено, что эта статья не препятствует государствам осуществлять лицензирование, в т. ч. и такое, о каком идет речь в настоящем деле. Поэтому, по мнению Кон­ституционного Суда, хотя статья 10 направлена на то, чтобы гарантировать свободу мнений и информации, это не означает, что такого рода лицензию может получить каждый, кто пожела­ет. Федеральный конституционный закон Австрии от 23 ноября 1979 г. отнес всю сферу радио- и телевещания к ведению госу­дарства; этот Закон фактически зарезервировал право на ве­щание за Национальной радиовещательной корпорацией, и никакого другого правоприменительного акта, кроме Закона, регулирующего деятельность этой организации, нет. Конститу­ционный Суд передал дело в Административный суд, который в свою очередь отказал в удовлетворении заявки на выдачу ли­цензии 10 сентября 1986 г.; его решение, по существу, повто­рило логику рассуждений Конституционного Суда.

Между 1987 и 1989 г. второй заявитель работал вместе с другими лицами над проектом создания частной радиостанции в Каринтии. В последующем он отказался от своих планов, узнав, что согласно действующему законодательству в том виде, как оно толкуется Конституционным Судом, получить необходимую лицен­зию невозможно.

Третий заявитель — Австрийская ассоциация, член Европей­ской федерации свободных радиостанций. В 1988 г. она попыталась получить лицензию на создание в Южной Каринтии радиостанции для передачи некоммерческих программ на немецком и словацком языках. Она получила отказ сначала Регионального управления почт и телекоммуникаций Клагенфурта, а затем Главного национального управления почт и телекоммуникаций в Вене 19 декабря 1989 г. и 9 августа 1990 г. соответственно. Решение было подтверждено Кон­ституционным Судом 30 сентября 1991 г.

Четвертый заявитель является акционером итальянской ком­пании, которая ведет коммерческое радиовещание на Австрию, хо­тел бы заниматься аналогичной деятельностью в самой стране. Од­нако с учетом сложившейся юридической практики он решил к соот­ветствующим властям не обращаться.

Пятый заявитель — частная компания, зарегистрированная как акционерное общество по австрийскому законодательству. 8 ноября 1988 г. она обратилась в Региональное управление почт и телекоммуникаций Линца с просьбой предоставить ей частоту для местной радиостанции, которую предлагала создать в Зальцбурге. 28 апреля 1989 г. ее ходатайство было отклонено, 12 июля 1989 г. решение об отказе было подтверждено Главным управлением, а 18 июня 1990 г. жалоба была отклонена Конституционным Судом.

В. Разбирательство в Комиссии по правам человека

Жалобы поступили в Комиссию в период с 16 апреля 1987 г. по 20 августа 1990 г. Комиссия объединила их в единое производ­ство 13 июля 1990 г. и 14 января 1992 г. 15 января 1992 г. она со­чла жалобы на нарушение статей 10 и 14 приемлемыми.

В своем докладе от 9 сентября 1992 г. Комиссия установила факты и выразила мнение, что имело место нарушение статьи 10 (единогласно в том, что касается первого заявителя, и четырна­дцатью голосами против одного в отношении остальных) и что нет необходимости рассматривать дело в свете статьи 14 (едино­гласно в отношении первого заявителя и четырнадцатью голосами против одного применительно к остальным).

Комиссия передала дело в Суд 26 октября 1992 г.

 

ИЗВЛЕЧЕНИЕ ИЗ СУДЕБНОГО РЕШЕНИЯ

ВОПРОСЫ ПРАВА

I. О предполагаемом нарушении статьи 10

26. Заявители жаловались, что они не могли создать ра­диостанцию или, как в случае с "Информационсферайн Лентиа", телевизионную станцию, т. к. согласно законодательству Австрии это право зарезервировано за Австрийской радиове­щательной корпорацией. Они утверждали, что это образует мо­нополию, несовместимую со статьей 10, которая предусматри­вает:

"1. Каждый человек имеет право на свободу выражать свое мнение. Это право включает свободу придерживаться своего мнения и свободу получать и распространять информа­цию и идеи без какого-либо вмешательства со стороны госу­дарственных органов и независимо от государственных границ. Настоящая статья не препятствует государствам осуществлять лицензирование радиовещательных, телевизионных или кине­матографических предприятий.

2. Осуществление этих свобод, налагающее обязанности и ответственность, может быть сопряжено с формальностями, условиями, ограничениями или санкциями, которые установле­ны законом и которые необходимы в демократическом общест­ве в интересах государственной безопасности, территориальной целостности или общественного спокойствия, в целях предотвращения беспорядков и преступлений, для охраны здоровья и нравственности, защиты репутации или прав других лиц, предотвращения разглашения информации, полученной конфиденциально. или обеспечения авторитета и беспристрастности правосудия".                                        

Правительство не согласилось с утверждением заявите­лей, тогда как Комиссия по существу его приняла.

27. Суд отметил, что оспариваемое ограничение равно­сильно "вмешательству" в осуществление заявителями их сво­боды распространять информацию и идеи; это то общее, что имеется в делах всех участников данного разбирательства. Единственный вопрос, который в связи с этим возникает, было ли такое вмешательство оправданным.

В этой связи тот факт, что ни г-н Хайдер — второй заяви­тель, ни г-н Вебер — четвертый заявитель никогда не обраща­лись за лицензией на вещание (см. п. 12, 15 выше), не имеет

значения; во время слушаний в Комиссии Правительство со­гласилось, что оба эти заявителя могут рассматриваться как пострадавшие, и оно не утверждало обратного перед Судом.

28. В заявлении Правительства говорилось, что доста­точным основанием для оспариваемого вмешательства служит статья 10 п. in fine, эта последняя фраза пункта, с его точки зрения, подлежит отдельному толкованию. В качестве субсидиарного довода оно ссылалось на то, что вмешательство подпа­дает под условия п. 2 той же статьи.

29. Суд напоминает, что предмет и цель последнего предложения п. 1 статьи 10, а равно сфера его применения. должны рассматриваться в контексте статьи в целом и, в част­ности, во взаимосвязи с требованиями п. 2 (см. решение по делу «Гроппера радио АГ" и другие против Швейцарии от 28 марта 1990 г. Серия А, т. 173, с. 24, п. 61, и решение по делу "Аутроник АГ от 22 мая 1990 г. Серия А, т. 178. с. 24, п. 52). Поэтому необходимо установить, соответствует ли режим лицен­зирования каждому из этих положений.

А Пункт 1, третье предложение

30. С точки зрения Правительства, система лицензирования, о которой говорится в конце п. 1. позволяет государст­вам не только регулировать технические аспекты аудиовизу­альной деятельности, но и определять их место и роль в современном обществе. Они утверждают, что это ясно видно из формулировки третьего предложения п. 1, которая не столь сильно ограничивает органы государственной власти, как п. 2 статьи 11, позволяя им, таким образом, больше вмешиваться в осуществление означенной свободы. Эта формулировка остав­ляет государству более широкие пределы усмотрения при оп­ределении политики в отношении средств информации и спо­собов ее реализации. В отдельных случаях, как в Австрии, она может даже принять форму монополии публичной службы ра­диовещания как единственного имеющегося у государства средства гарантировать объективность и беспристрастность информации, сбалансированное представление о различных мнениях, а равно независимость людей и организаций, ответ­ственных за передачи.

31. По мнению заявителей, действующие в Австрии пра­вила, а в особенности монополия Австрийской радиовещатель­ной корпорации, отражают главным образом желание властей обеспечить политический контроль за аудиовизуальной сферой в ущерб плюрализму и свободе творчества. Устраняя всякую конкуренцию, эти правила дополнительно служат обеспечению экономической жизнеспособности Австрийской радиовеща­тельной корпорации за счет серьезного ущемления свободы предпринимательской деятельности. Короче говоря, они не со­ответствуют третьему предложению п. 1.

    32. Как Суд уже отмечал, цель рассматриваемого по­следнего предложения состоит в том, чтобы четко сказать, что государствам при помощи системы лицензирования разреша­ется регулировать организацию вещания на своей территории, в особенности в его техническом аспекте (см. вышеупомянутое решение по делу Троппера радио АГ" и другие. Серия А, т. 173, с. 24. п. 61). Технические аспекты, без сомнения, важны, но предоставление или отказ в выдаче лицензий могут быть поставлены также в зависимость от других соображений, вклю­чая такие вопросы, как характер и цели предполагаемой стан­ции, ее потенциальная аудитория на национальном, регио­нальном либо местном уровне, обеспечение прав и удовлетво­рение потребностей конкретной аудитории, а равно выполне­ние обязательств, вытекающих из международных договоров.

Это может привести к вмешательству, цели которого пра­вомерны в соответствии с третьим предложением п. 1, но не совпадают с какой-либо из целей, изложенных в п. 2. Совмес­тимость такого вмешательства с Конвенцией должна, тем не менее, оцениваться в свете других требований п. 2.       

     33. Действующая в Австрии монополия на вещание способна содействовать повышению качества и сбалансированности программ благодаря контролю органов власти за средствами информации. Поэтому с учетом обстоятельств настоящего дела ее существование не противоречит третьему предложению п. 1. Остается, однако, определить, удовлетворяет ли она требованиям п. 2.

В. Пункт 2

34. Обжалуемое вмешательство, и это никем из участни­ков процесса не оспаривается, "предусмотрено законом". Суд также установил, что цель вмешательства правомерна (см. п. 32—33 выше), возникает вопрос, насколько такое вмешатель­ство "необходимо в демократическом обществе".

35. Договаривающиеся Государства пользуются опреде­ленной свободой усмотрения в оценке необходимости вмеша­тельства, но такое усмотрение сочетается с европейским кон­тролем. различным в зависимости от изменения обстоятельств. В делах, подобных настоящему, где произошло вмешательство и: в осуществление прав и свобод, гарантированных статьей 10 п. 1 контроль должен быть строгим вследствие важности прав, о которых идет речь, что неоднократно подчеркивал Суд. Необходимость такого вмешательства должна быть убедительным образом установлена (см. среди других источников вышеупо­мянутое решение по делу "Аутроник АГ". Серия А, т. 178, с. 26-27, п. 61).

36. Правительство обратило внимание, прежде всего, на политический аспект деятельности аудиовизуальных средств информации. В Австрии Конституционный закон в статье 1 п. 2 о радиовещании указывает на его цели: гарантировать объек­тивность и беспристрастность информации, плюрализм, сба­лансированность программ, независимость лиц и организаций, ответственных за передачу (см. п. 20 выше). С точки зрения Правительства, только действующая система, основывающая­ся на монополии Австрийской радиовещательной корпорации, дает властям возможность обеспечить достижение этих целей. Действующее законодательство и устав Австрийской радиове­щательной корпорации предусматривают независимость подго­товки программ, свободу журналистов и сбалансированное представительство политических партий и социальных групп в ее руководящих органах.

Сделав выбор в пользу настоящей системы, государство в любом случае действовало в рамках своей свободы усмотрения. которая оставалась неизменной со времени присоедине­ния к Конвенции. Лишь у немногих Договаривающихся Госу­дарств тогда были другие системы организации радио- и теле­вещания. Принимая во внимание разнообразие организацион­ных форм, существующих сейчас в данной области, нельзя всерьез утверждать, что за это время сложилась какая-либо единая европейская модель.

37. Заявители утверждали, что нет никакой необходимо­сти иметь государственную монополию в аудиовизуальной сфере для защиты общественного мнения от манипуляций, в противном случае было бы в равной степени необходимо иметь таковую и для прессы. Напротив, развитию плюрализма и объективности может способствовать только многообразие станций и программ. На самом деле австрийские власти стремятся, прежде всего, сохранить свой политический контроль над вещанием.

38. Суд неоднократно подчеркивал основополагающую роль свободы слова в демократическом обществе, в частности, когда при помощи прессы она служит, распространению ин­формации и идей, представляющих всеобщий интерес и кото­рые общественность вправе получать (см., например, mutatis mutandis решение по делу "Обсервер" и "Гардиан" от 26 ноября 1991 г. Серия А, т. 216, с. 29—30, п. 59). Эта роль не может быть успешно осуществлена без плюрализма, высшим гаран­том которого выступает государство. Это вдвойне справедливо в отношении аудиовизуальных средств информации, чьи про­граммы имеют широкую аудиторию.

39. Среди всех средств, призванных обеспечить уваже­ние ценностей, о которых идет речь, наибольшие ограничения на свободу слова налагает государственная монополия, а именно полная невозможность осуществлять вещание иначе как посредством национальной станции, и лишь в некоторых случаях и в весьма ограниченных пределах — при помощи местных кабельных станций. Далеко идущий характер подобных ограничений означает, что они могут быть оправданны только в случае особой необходимости.

     В результате технического прогресса, достигнутого за последние десятилетия, эти ограничения сегодня не могут быть оправданы соображениями количества имеющихся частот и каналов. Правительство согласно с этим. Кроме того, применительно к настоящему случаю имеющиеся ограничения во многом утратили смысл, в связи с увеличением числа иностранных передач, рассчитанных на австрийскую аудиторию, и решением Административного суда признать правомерность их ретранс­ляции по кабелю (см. п. 21 выше). Наконец, нельзя утверждать? что не существует других решений менее ограничительного характера; в качестве примера достаточно сослаться на прак­тику некоторых стран, где либо выдаются лицензии на специ­ально оговоренных условиях, содержание которых может из­меняться, либо предусматриваются различные формы участия частных лиц в деятельности национальных институтов.

40. Правительство привело, дополнительно экономиче­ский довод, а именно, что австрийский рынок слишком мал? чтобы вместить такое число частных станций, которое позво­лило бы избежать их концентрации и образования "частных монополий".

41. По мнению заявителей, это предлог для проведения политики, которая путем устранения всякой конкуренции стре­мится, прежде всего, гарантировать Австрийской радиовещательной корпорации доходы от рекламы за счет ущемления свободы предпринимательства.

42. Доводы Правительства Суд не убедили. Они противо­речат опыту нескольких европейских государств сопоставимого, с Австрией размера, где различным образом организованное сосуществование государственного и частного вещания сопро­вождается мерами, предотвращающими создание частных мо­нополий. Это показывает беспочвенность опасений Правительства.

     43. Короче говоря, как и Комиссия. Суд считает, что вмешательство. ставшее предметом спора, несоразмерно преследуемой цели и соответственно не является необходимым в демократическом обществе. Таким образом, имело место нару­шение статьи 10.

     44. С учетом обстоятельств дела этот вывод делает не нужным рассмотрение вопроса, как того требовал один из заявителей. о наличии нарушения статьи 14 в сочетании со стать­ей 10 (см. inter alia судебное решение по делу Эйри против Ир­ландии от 9 октября 1979 г. Серия А. т. 32, с. 16. П. 30).

II. Применение статьи 50

45. Статья 50 Конвенции гласит: "Если Суд установит, что решение или мера, принятые судебными или иными вла­стями Высокой Договаривающейся Стороны, полностью или частично противоречат обязательствам, вытекающим из на­стоящей Конвенции, а также если внутреннее право упомяну­той Стороны допускает лишь частичное возмещение послед­ствий такого решения или такой меры, то решением Суда, ес­ли в этом есть необходимость, предусматривается справед­ливое возмещение потерпевшей стороне".

Суд рассмотрел требования заявителей в свете заме­чаний сторон и критериев, сформулированных в его судебной практике.

А. Ущерб

46. Только два заявителя выразили намерение получить компенсацию за материальный ущерб:

"Информационсферайн Лентиа" - в сумме 900 000 австрийских шиллингов и "Радио Мелоди" — 5 444 714,66 австрийского шиллингов.

Они исходили из предположения, что получили бы ис­комые лицензии, если бы законодательство Австрии соответ­ствовало статье 10. Однако в свете свободы усмотрения, ко­торой располагают в данной области власти, это предполо­жение имеет чисто умозрительный характер, на что справед­ливо было указано представителем Комиссии. Поэтому ника­кая компенсация по этому основанию получена быть не мо­жет.

В. Издержки и расходы

47. Что касается издержек и расходов, то заявители по­требовали соответственно 136 023.54 шиллинга ("Информа­ционсферайн Лентиа"), 513 871.20 шиллинг (Хайдер). 390 115. 20 шилингов ("Агора"), 519 871. 20 шиллинг (Вебер) и 605 012.40 шиллингов ("Радио Мелоди").

Правительство придерживается той точки зрения, что первая из указанных сумм является разумной, а остальные не должны превышать 165 тысяч шиллингов в возмещение рас­ходов. понесенных в ходе разбирательства в Суде.

Произведя оценку на справедливой основе, Суд прису­дил 165 тысяч шиллингов каждому из следующих заявителей:

"Информационсферайн Лентиа", "Агора" и "Радио Мелоди" за судебные разбирательства, проведенные в Австрии и в Страсбурге. Г-н Хайдер и г-н Вебер, которые предстали толь­ко перед учреждениями Конвенции, имеют право на 100 000 шиллингов каждый.

ПО ЭТИМ ОСНОВАНИЯМ СУД ЕДИНОГЛАСНО

1. Постановил, что имело место нарушение статьи 10 Конвенции;

            2. Постановил, что Республика Австрия должна выплатить в течение трех месяцев в порядке компенсации издержек и расходов по 165 000 (сто шестьдесят пять тысяч) австрийских .шиллингов каждому из следующих заявителей: "Информацион-сфераин Лентиа". "Агора" и "Радио Мелоди", и по 100 000 (сто тысяч) австрийских шиллингов заявителям Хайдеру и Веберу.

3. Отклонил оставшуюся часть требования о справедли­вом возмещении.

Совершено на английском и французском языках и огла­шено во Дворце прав человека в Страсбурге 24 ноября 1993 г.

Дарк-Андре

Грефъе

Эйссен Рольф Риссдал

Председатель

IV.

ЙЕРСИЛД  (JERSILD) против ДАНИИ

Судебное решение от 23 сентября 1994 г.

КРАТКОЕ НЕОФИЦИАЛЬНОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ

ОБСТОЯТЕЛЬСТВ ДЕЛА           

А. Основные факты

Во время событий, послуживших поводом для возникновения настоящего дела, г-н Йене Олаф Йерсилд, гражданин Дании, журналист на службе Датской радиовещательной корпорации, был откомандирован в распоряжение ее воскресной программы ново­стей "Санди ньюс мэгэзин".

31 мая 1985 г. газета "Информейшен" опубликовала статью, где описывались расистские настроения группы молодых людей. называвших себя "зеленые куртки", из Остербро в Копенгагене. В свете этой статьи редакторы "Санди ньюс мэгэзин" решили сде­лать документальный фильм о "зеленых куртках". В последующем заявитель вступил в контакт с представителями этой группы, при­гласив троих из них участвовать в телевизионном интервью. Во время интервью, которое проводил заявитель, трое членов ука­занной группы отпускали оскорбительные и пренебрежительные замечания в адрес эмигрантов и иных этнических групп в Дании. Все это продолжалось примерно пять-шесть часов, из которых два или два с половиной часа были записаны на видеопленку. В последующем заявитель отредактировал и сократил сделанный из интервью фильм до нескольких минут. 21 июля 1985 г. он был передан в эфир Датской радиовещательной корпорацией.

В последующем были возбуждены уголовные дела: против трех молодых людей за их расистские заявления на основании статьи 266 (о) Уголовного кодекса, а против заявителя и руководи­теля отдела новостей Датской радиовещательной корпорации за оказание пособничества и подстрекательство к их распростране­нию на основании статьи 266 (Ь) в сочетании со статьей 23. 24 ап­реля 1987 г. указанные лица были осуждены городским судом Ко­пенгагена. Г-н Йерсилд был оштрафован на 1000 датских крон. Он и руководитель отдела новостей подали апелляцию на решение городского суда, которое, однако, было поддержано Высоким Су­дом Восточной Дании и Верховным Судом.

 

 

В. Разбирательство в Комиссии по правам человека

Жалоба, поданная 25 июля 1989 г. в которой заявители утверждали, что стали жертвами нарушения статьи 10 Конвен­ции, была объявлена Комиссией приемлемой 8 сентября 1992 г.

В докладе от 8 июля 1993 г. Комиссия, установив обстоя­тельство дела, выразила мнение, что имело место нарушение статьи 10 (двенадцатью голосами против четырех)

Дело было передано в Суд Комиссией 9 сентября 1993 г., а Правительством Дании — 11 октября 1993 г.

ИЗВЛЕЧЕНИЕ ИЗ СУДЕБНОГО РЕШЕНИЯ

ВОПРОСЫ ПРАВА

 I. О предполагаемом нарушении статьи 10

25. Заявитель настаивал, что его осуждение и приговор за пособничество и подстрекательство к распространению расистских замечании нарушили его право на свободу слова в смысле статьи 10 Конвенции, которая гласит:

"1. Каждый человек имеет право на свободу выражать свое мнение. Это право включает свободу придерживаться своего мнения и свободу получать и распространять инфор­мацию и идеи без какого-либо вмешательства со стороны го­сударственных органов и независимо от государственных границ. Настоящая статья не препятствует государствам осу­ществлять лицензирование радиовещательных, телевизионных или кинематографических предприятий.

2 Осуществление этих свобод, налагающее обязанно­сти и ответственность, может быть сопряжено с формально­стями условиями, ограничениями или санкциями, которые установлены законом и которые необходимы в демократиче­ском обществе в интересах государственной безопасности, территориальной целостности или общественного спокойст­вия, в целях предотвращения беспорядков и преступлений, для охраны здоровья, нравственности, защиты репутации или прав других лиц, предотвращения разглашения информа­ции, полученной конфиденциально, или обеспечения ав­торитета и беспристрастности правосудия"

26 Правительство оспаривало это утверждение, тогда как Комиссия поддерживала его

27. Общим во мнениях сторон является то, что меры, приведшие к возникновению дела заявителя, представляют собой вмешательство в осуществление им права на свободу слова

Более того, данное вмешательство, несомненно, "пре­дусмотрено законом", т. к. осуждение заявителя основывалось на статьях 226 (b)  23 (1) Уголовного кодекса. В этом контек­сте Правительство указало, что первая из них была включена в законодательство во исполнение требований Конвенции ООН. Довод Правительства, как его понимает Суд, состоит в том, что хотя статья 10 Конвенции и подлежит применению, Суд применяя п. 2 означенной статьи, должен учитывать, что соответствующие статьи Уголовного кодекса следует толко­вать и применять в широком смысле в соответствии с логикой Международной Конвенции о ликвидации всех форм расовой дискриминации, принятой ООН в 1965 г. (см п. 21 выше) Дру­гими словами, статья 10 не должна толковаться таким обра­зом, который бы ограничивал, допускал изъятия или сводил на нет право на защиту от расовой дискриминации на основа­нии Конвенции ООН.

Наконец, бесспорно и то, что вмешательство преследо­вало правомерную цель, а именно "защиту репутации или прав других лиц".

Единственный спорный вопрос заключается в том, были ли такие меры "необходимыми в демократическом обществе".

28. Заявитель и Комиссия придерживались той точки зрения, что, несмотря на обязательства Дании как участника Конвенции ООН (см п. 21 выше), необходимо найти справед­ливое равновесие между "защитой репутации или прав других лиц" и правом заявителя распространять информацию. Со­гласно заявителю, такой баланс намечен в одном из пунктов статьи 4 Конвенции ООН, где указывалось, что должное внимание должно быть уделено и принципам содержащимся во Всеобщей декларации прав человека, и правам, ясно изло­женным, в статье 5 настоящей Конвенции ООН. Этот пункт был "внесен при подготовке проекта документа в связи с опа­сением ряда государств-членов, что требование статьи 4 (а) "[государства-участники] должны объявить уголовно наказуе­мым деянием всякое распространение идей, основывающих­ся на расовой ненависти или превосходстве", — имеет слиш­ком всеохватывающий характер и могло бы вызвать трудно­сти в отношении других прав человека, а частности, права на свободу слова и убеждений. Заявитель именно этим объяснял, почему Комитет Министров Совета Европы, обратившись к государствам-членам с призывом ратифицировать Конвен­цию ООН, предложил, чтобы в акт ратификации было добав­лено заявление о толковании, где подчеркивалась бы inter alia необходимость должного уважения к правам, содержащимся в Европейской Конвенции (Резолюция (68) 30, 31 октября 1968 г.).

Заявитель и Комиссия подчеркнули, что оскорбитель­ные замечания, взятые в контексте телепередачи, в целом скорее демонстрировали глупость их авторов, представляли их в смешном свете, чем служили пропаганде их расистских взглядов. Общее впечатление от программы состояло в том, что она привлекала внимание общественности к вопросу, имеющему большое общественное значение, а именно ра­сизму и ксенофобии. Заявитель умышленно включил оскорби­тельные заявления в свой телесюжет не с намерением со­действовать распространению расистских представлений, а чтобы противодействовать им, разоблачить их. Заявитель настаивал на том, что он пытался показать, проанализиро­вать и объяснить своим зрителям новый для Дании того вре­мени феномен — появление у полуграмотной и социально уязвимой молодежи воинствующего расизма. Вместе с Комис­сией он считал, что телепередача не могла оказать сущест­венного отрицательного воздействия на "репутацию или пра­ва других лиц". Интересы защиты свободы слова заявителя таким образом, брали верх над интересами защиты послед­них.

Кроме того, заявитель утверждал, что если бы Закон об ответственности средств информации 1991 г. уже вступил в силу на рассматриваемый период времени, то ему бы не гро­зило судебное преследование, т.к. согласно этому акту ответ­ственность за наказуемое заявление в принципе должен не­сти только его автор. Это подрывает довод Правительства о том, что его осуждение требовалось по Конвенции ООН и яв­лялось "необходимым в демократическом обществе" в смыс­ле статьи 10.

29. Правительство, возражая, утверждало, что заяви­тель отредактировал телесюжет, посвященный "зеленым курткам", в сенсационном, а не информативном ключе и что информационная или новостная ценность была минимальной. Телевидение является мощным средством воздействия, и большинство датчан обычно смотрят передачи новостей, в которых был показан этот сюжет. Заявитель, зная, что это может повлечь уголовную ответственность, тем не менее, подстрекал "зеленые куртки" к расистским заявлениям перед телекамерой и ничего не противопоставил им в своей про­грамме. Слишком хитроумно было бы предполагать, что зри­тели не примут эти замечания за чистую монету. Нельзя при­давать значение тому обстоятельству, что на передачу посту­пило лишь небольшое количество жалоб, т.к. из-за отсутствия информации и недостаточного знания датского языка и даже из страха насильственных репрессалий со стороны расистов жертвы оскорбительных комментариев, вероятно, боялись жаловаться. Заявитель, таким образом, не справился с "обя­занностями и ответственностью", лежащими на нем как на тележурналисте. Наложенный на него штраф находится на нижней границе шкалы санкций, применяемых за правонару­шения. предусмотренные статьей 206 п. (Ь). и потому мало­вероятно, чтобы это могло устрашить какого-либо журналиста, пожелавшего внести лепту в общественную дискуссию о расизме и ксенофобии; он лишь служит публичным напоми­нанием о том, что к расистским высказываниям следует отно­ситься всерьез и нетерпимо.

     Более того, Правительство оспаривало утверждение,  что вопрос рассматривался бы иначе, если бы в рассматри­ваемый период Закон об ответственности средств информации 1991 г. уже действовал. Норма, согласно которой ответст­венность за наказуемое заявление может быть возложена только на его автора, знает несколько исключений (см. п. 20 выше); вопрос о том, как стало бы рассматриваться дело заявителя в соответствии с Законом 1991 г., является чисто умо­зрительным.

Правительство подчеркнуло, что на всех трех уровнях рассмотрения суды Дании, которые в принципе находятся в лучшем положении, чем Европейский Суд, чтобы судить о воздействии программы на население страны, провели тща­тельное сопоставление всех вовлеченных в дело интересов. Проведенное судами рассмотрение аналогично тому, которое производится на основании статьи 10; их решения лежат в предоставленной национальным властям сфере усмотрения и соответствуют неотложной социальной потребности.

30. Суд хотел бы с самого начала подчеркнуть, что он полностью сознает насущную необходимость борьбы с расо­вой дискриминацией во всех ее формах и проявлениях. Воз­можно, правильно, как предположил заявитель, что в резуль­тате последних событий понимание опасности расовой дискриминации сегодня острее, чем в рассматриваемый период, т.е. десять лет назад. Тем не менее, вопрос уже тогда приоб­рел всеобщую значимость, что иллюстрируется принятием в 1965 г. Конвенции ООН. Следовательно, цель и назначение Конвенции ООН имеют большую важность при определении того, было ли осуждение заявителя, — которое, как подчерки­вает Правительство, основывалось на положении Закона, принятого, чтобы обеспечить выполнение Данией своих обя­зательств по Конвенции ООН, — "необходимым" в смысле статьи 10 п. 2.

Обязательства Дании в соответствии со статьей 10 должны в меру возможного толковаться так, чтобы они были совместимы с ее обязательствами в соответствии с Конвен­цией ООН. В задачу Суда не входит толкование статьи 4 Кон­венции ООН. Однако Суд придерживается мнения, что при­менение в настоящем деле статьи 10 Европейской Конвенции совместимо с обязательствами Дании по Конвенции ООН.

31. Отличительной чертой настоящего дела является то, что сам заявитель не делал предосудительных заявлений, а лишь содействовал их распространению в качестве телеви­зионного журналиста, ответственного за программу новостей Датской радиовещательной корпорации (см. п. 9—11 выше). При оценке того, были ли его осуждение и вынесение приго­вора "необходимыми". Суд, таким образом, должен будет принять во внимание принципы, установленные в его судеб­ной практике применительно к роли прессы (как они были суммированы, например, в решении по делу "Обсервер" и Гардиан" от 26 ноября 1991 г. Серия А, т. 216.с. 29—30. рк 59).

Суд вновь подчеркнул, что свобода слова является од­ной из главных опор демократического общества и что пре­доставляемые прессе гарантии имеют особое значение (там же). Пресса, выполняя возложенную на нее функцию распро­странения информации и идей в общественных интересах, не должна преступать пределов, установленных inter alia в инте­ресах "защиты прав и репутации других лиц". В то время, как на прессу возлагается задача распространять такие инфор­мацию и идеи, общественности предоставляется право полу­чать их. Если бы это было иначе, то пресса была бы не в со­стоянии играть свою жизненно необходимую роль "сторожево­го пса общественности" (там же). Эти принципы, хотя они и были сформулированы прежде всего в отношении печатных средств информации, без сомнения, применимы и к аудиови­зуальным средствам информации.

При рассмотрении "обязанностей и ответственности" журналиста потенциальное воздействие соответствующего средства информации является важным фактором; повсюду признается, что аудиовизуальные средства информации час­то обладают значительно более непосредственным и мощ­ным воздействием, чем печать (см. Перселлс и другие про­тив Ирландии, решение Комиссии о приемлемости от 16 ап­реля 1991 г.. жалоба № 15404/89, О.К. т. 70. с. 262). Аудиови­зуальные средства информации способны с помощью обра­зов передавать смысл, который не в силах донести печатные средства информации.

В то же время методы объективного и сбалансирован­ного репортажа могут существенно варьироваться в зависи­мости от других особенностей средства информации. Ни дан­ному Суду, ни национальным судам не подобает подменять в этом вопросе своими собственными взглядами суждения прессы относительно того, к какой технике репортажа следует прибегать журналистам. В этом контексте Суд напоминает, что статья 10 защищает не только содержание выражаемых идей и информации, но и форму их передачи (см. решение по делу Обершлика от 23 мая 1991 г. Серия А, т. 204. с. 24, п. 57).

Суд будет рассматривать обжалуемое вмешательство в свете дела в целом и определит, являются ли основания, вы­двигаемые национальными властями в его оправдание, соот­ветствующими и достаточными, и были ли использованные средства соразмерны с преследуемой правомерной целью (см. вышеупомянутое решение по делу "Обсервер" и "Гардиан", с. 29—30, п. 59). Поступая так. Суд должен убедиться также в том. что национальные власти применяли нормы, со­ответствующие принципам статьи 10, и, более того, что их применение основывалось на приемлемой оценке обстоя­тельств, относящихся к делу (см., например, решение по делу Швабе от 28 августа 1992 г. Серия А, т. 242-В. с. 32—33. п. 29).

Оценка Суда должна учитывать манеру, в которой был подготовлен телесюжет о "зеленых куртках", его содержание, контекст, в котором он вышел в эфир, и цели программы. Учи­тывая обязательства, взятые на себя государствами на осно­вании Конвенции ООН и других международных договоров, принимать эффективные меры для ликвидации всех форм расовой дискриминации, предотвращения распространения и борьбы с расистскими учениями и практикой (см. п. 21 выше), важным аспектом анализа Суда будет оценка, насколько сю­жет, о котором идет речь, если его рассматривать как целое, объективно выглядел как способствовавший пропаганде ра­систских взглядов и идей.

32. Национальные суды особенно подчеркивали то об­стоятельство, что заявитель сам взял на себя инициативу по подготовке телесюжета о "зеленых куртках" и что он не только заранее знал, что во время интервью будут, вероятно, сдела­ны расистские заявления, но и поощрял такие заявления. Он отредактировал программу таким образом, чтобы включить в нее оскорбительные утверждения. Без его активного участия эти замечания не были бы распространены среди широкого круга лиц и не были бы, таким образом, наказуемы (см. п. 14, 18 выше).

Суд убедился, что это были надлежащие основания в целях статьи 10 п. 2.

33. С другой стороны, говоря о содержании сюжета о "зеленых куртках", следует отметить, что телевизионный ве­дущий начал представление программы со ссылки на недав­нюю дискуссию в обществе и выступления в прессе по поводу расизма в Дании, приглашая тем самым зрителя смотреть передачу под этим углом зрения. Далее он объявил, что цель и данной передачи состоит в том, чтобы затронуть определенные аспекты проблемы, опознать в некоторых людях раси­стов. дав описание их ментальности и социального происхож­дения. Нет оснований сомневаться в том, что последовавшие интервью выполнили эту задачу. Взятый в целом, данный те­лесюжет объективно был не похож на материал, цель которо­го состояла в пропаганде расистских идей и взглядов. Напро­тив, в нем очевидно стремление при помощи интервью вы­ставить на всеобщее обозрение, проанализировать и объяс­нить поведение именно этой группы молодых людей, ограни­ченных и недовольных своим социальным положением, склонных к насилию и уже имеющих судимость. Таким обра­зом, были затронуты специфические аспекты проблемы, ко­торая уже тогда вызывала большую озабоченность обще­ственности.

Верховный Суд отметил, что новостная или информа­ционная ценность телесюжета была недостаточна, чтобы оп­равдать распространение оскорбительных замечаний (см. п. 18 выше). Однако в свете принципов, изложенных в п. 31 выше, Суд не видит причин для того, чтобы ставить под вопрос оценку намерений сотрудников редакции "Санди ньюс мэгэзин" или информационной ценности оспариваемого телесю­жета, которые легли в основу их решения подготовить сюжет и выпустить его в эфир.

34. Более того, следует иметь в виду, что данный сюжет "был передан в эфир как часть серьезной датской программы новостей, и он был рассчитан на хорошо информированную аудиторию (см. п. 9, выше).

Суд не убедил довод, также подчеркнутый националь­ными судами (см. п. 14 и 18 выше), что телесюжет о "зеленых куртках" был представлен без попыток что-либо противопос­тавить выраженным в нем экстремистским взглядам. Как представление сюжета телевизионным ведущим, так и пове­дение самого заявителя во время интервью показывают, что он отчетливо отмежевался от опрашиваемых, например, ха­рактеризуя их как "группу экстремистски настроенной моло­дежи", сторонников Ку-клукс-клана и ссылаясь на уголовное прошлое некоторых из них. Заявитель также парировал неко­торые расистские заявления, напомнив, например, что есть чернокожие люди, которые выполняют важную работу. И, на­конец, не следует забывать, что взятая в целом кинозарисов­ка показывала, что расистские заявления были только частью общей антисоциальной установки "зеленых курток".

По общему признанию, телесюжет не напоминал специ­ально об аморальности, опасности и противозаконности рас­пространения расовой ненависти или идей превосходства од­ной расы. Однако, учитывая вышеупомянутые элементы про­тивопоставления и ограниченные возможности краткого сюжета в рамках общей программы, а также журналистскую са­мостоятельность в выборе использования форм выражения, Суд не считает отсутствие таких напоминаний в профилакти­ческих целях существенным.

35. Репортажи, строящиеся на интервью, отредактиро­ванных или не редактированных, представляют собой одно из важнейших, средств, при помощи которых пресса может иг­рать свою исключительно важную роль "сторожевого пса об­щественности" (см., например, вышеупомянутое судебное решение по делу "Обсервер" и Гардиан". с. 29—30, п. 59). Наказание журналистов за содействие в распространении за­явлений, сделанных другим лицом по ходу интервью, могло бы серьезно помешать прессе вносить свой вклад в обсуждение проблем, представляющих общественный интерес, если только речь не идет об особо серьезных ситуациях. В этом отношении Суд не приемлет довода Правительства о незна­чительном размере штрафа; единственное, что имеет значе­ние, так это факт осуждения журналиста.

Нет сомнений, что высказывания, за которые были осу­ждены "зеленые куртки" (см. п. 14 выше), были более чем ос­корбительны для лиц, принадлежавших к тем группам, против которых они были нацелены, и что такие замечания не поль­зуются защитой статьи 10 (см., например, решения Комиссии о приемлемости по делам Глиммервеена и Хагенбеека, жало­бы № 8348/78 и № 8406/78. О.Р. 18, с. 187; и дело Кюнена. жалоба № 12194/86. ОЯ. 56, с. 205). Однако, даже учитывая манеру, в которой заявитель подготовил телевизионный сю­жет о "зеленых куртках" (см. п. 32 выше), не было доказано, что данный телесюжет, взятый в целом, оправдывал осужде­ние и наказание журналиста за преступление, предусмотрен­ное Уголовным кодексом.

36. Более того, никем не оспаривается, что при подго­товке телепередачи заявитель не преследовал расистских целей. Хотя он и ссылался на это при разбирательстве дела внутренними судами, из мотивировочной части соответст­вующих судебных решений не видно, чтобы они приняли во внимание это обстоятельство (см. п. 14, 17 и 18 выше).

37. С учетом вышеизложенного, основания, выдвинутые в поддержку осуждения заявителя и вынесения обвинительного приговора, недостаточны для того, чтобы со всей убеди­тельностью установить, что имевшее место вмешательство в осуществление его права на свободу слова было "необхо­димым в демократическом обществе", а использованные при этом средства были соразмерны с преследуемой правомер­ной целью защиты "репутации или прав других лиц". Соответ­ственно это вмешательство привело к нарушению статьи 10 Конвенции.

II. Применение статьи 50

38. Г-н Йерсилд потребовал справедливого возмещения на основании статьи 50, которая гласит:

"Если Суд установит, что решение или мера, принятые судебными или иными властями Высокой Договаривающейся Стороны, полностью или частично противоречат обязательст­вам, вытекающим из настоящей Конвенции, а также если внутреннее право упомянутой Стороны допускает лишь час­тичное возмещение последствий такого решения или такой меры. то решением Суда, если в этом есть необходимость. предусматривается справедливое возмещение потерпевшей стороне".                                           

39. Правительство часть его требований приняло. Ко­миссия отказалась от каких-либо комментариев.          

А. Возмещение вреда             

40. Заявитель потребовал, чтобы 1000 крон —сумма на­ложенного на него штрафа — были возмещены Датской радио­вещательной корпорации, которая временно уплатила за него штраф.

41. Правительство не возражает, и Суд считает, что ука­занная сумма должна быть присуждена.

В. Моральный вред

42. Заявитель потребовал 20 000 крон — в качестве ком­пенсации за моральный вред. Он настаивал, что вред был при­чинен его профессиональной репутации, а сам он тяжело пе­режил свое осуждение.

43. Суд отмечает, что заявитель по-прежнему работает в "Санди ньюс мэгэзин" в Датской радиовещательной корпорации и что его работодатель оказывал ему поддержку на протяжении судебного разбирательства, inter alia заплатив за него штраф (см. п. 9. 40 выше) и оплатив судебные издержки (см. п. 44 ни­же). Он согласен с Правительством, что в этом отношении са­мо установление факта нарушения статьи 10 представляет со­бой адекватное справедливое возмещение морального вреда.

С. Издержки и расходы

44. В отношении издержек и расходов заявитель потре­бовал:

(а) 45 000 крон за работу, проделанную его адвокатом г-ном Дж. Стокгольмом в ходе разбирательства во внутренних судах;

(Ь) за судебные издержки, понесенные в ходе разбира­тельства в Страсбурге, 13 126,80 крон для г-жи Иоганнесен, 6900 фунтов стерлингов для г-на Боиле и 50 000 крон (исключая 25%-ный налог на добавленную стоимость) для г-на Триера;

(с) 20 169,20 крон на покрытие расходов по письменно­му и устному переводу, а также за экспертные заключения;

(в) 25 080 крон, 965.40 фунтов и 4075 французских франков за транспортные расходы и расходы по проживанию, понесенные в связи со слушаниями в Европейской Комиссии и Суде, а также прочие расходы.

Часть вышеупомянутых издержек и расходов была вре­менно оплачена Датской радиовещательной корпорацией.

45. Правительство не возражало против вышеуказанных требований. Суд считает, что заявитель имеет право на пол­ное возмещение означенных сумм. Они должны быть увели­чены в зависимости от налога на добавленную стоимость, ко­торый может быть на них начислен.

ПО ЭТИМ ОСНОВАНИЯМ СУД

1. Постановил двенадцатью голосами против семи, что имело место нарушение статьи 10 Конвенции;

2. Постановил семнадцатью голосами против двух, что в течение трех месяцев Дания должна выплатить заявителю 1000 (тысячу) датских крон в качестве компенсации за имуще­ственный ущерб; а за издержки и расходы — сумму, которая должна быть определена в соответствии с условиями, изло­женными в п. 45 настоящего судебного решения;

3. Отверг единогласно оставшуюся часть требования о справедливом возмещении.

Совершено на английском и французском языках и ог­лашено на публичном заседании во Дворце прав человека в Страсбурге 23 сентября 1994 г.

Герберт Петцольд

Исполняющий обязанности Грефье

Рольф Риссдал

Председатель

В соответствии со статьями 51 п. 2 Конвенции и 53 п. 2 Регламента Суда к настоящему решению прилагаются отдель­ные мнения судей.

 

СОВМЕСТНОЕ ОСОБОЕ МНЕНИЕ СУДЕЙ РИССДАЛА. БЕРНХАРДТА, ШПИЛЬМАНА И ЛОИЗУ

1. Наш Суд впервые столкнулся с делом, касающимся рас­пространения расистских высказываний, которые отрицают при­надлежность к "человеческим существам" большой группы лю­дей. В своих более ранних решениях Суд, на наш взгляд, спра­ведливо подчеркивал большое значение для демократического общества свободы печати и средств информации в целом, но ему ни разу не приходилось рассматривать ситуацию, где "репу­тация или права других лиц" (статья 10 п. 2) оказывались до та­кой степени в опасности.

2. Мы согласны с большинством (п. 35 судебного реше­ния), что высказывания самих "зеленых курток" "не пользуются защитой статьи 10". То же самое должно относиться к журнали­стам, которые распространяют подобные высказывания с благо­желательным комментарием или с одобрением. Этого однознач­но нельзя сказать о заявителе. Поэтому, по общему мнению, трудно найти правильный баланс между свободой прессы и за­щитой других лиц. Но большинство Суда придало гораздо боль­шее значение свободе журналиста, чем защите тех, кто вынуж­ден страдать от расовой ненависти.

3. И из письменного текста интервью (п. 11 судебного ре­шения), и из видеофильма, который мы смотрели, очевидно, что замечания "зеленых курток" не могут быть терпимы в обществе, основанном на соблюдении прав человека. Заявитель сократил полный текст интервью до нескольких минут, вследствие чего и даже наверное умышленно в нем были оставлены самые грубые замечания. Раз это так, то было совершенно необходимо допол­нить его, по крайней мере, четко выраженной неодобрительной фразой. Большинство Суда усматривает такое неодобрение в контексте всего интервью. Но это лишь толкование загадочного молчания. Никто не может исключить, что некоторая часть ауди­тории нашла в данном телевизионном сюжете подтверждение своим расистским предрассудкам.

А каковы должны быть чувства тех, чье человеческое дос­тоинство стало мишенью и даже вовсе отрицалось "зелеными куртками"? Могло ли у них сложиться впечатление, что, если смотреть в контексте, данная телевизионная передача содейст­вует их защите? В подобной ситуации добрых намерений журна­листа недостаточно, особенно там, где он сам спровоцировал расистские заявления.

4. Международная Конвенция о ликвидации всех форм ра­совой дискриминации, возможно, не требует наказания журнали­стов, ответственных за подготовку телесюжетов такого рода. С другой стороны, она поддерживает точку зрения, что средства информации тоже обязаны занять четкую позицию в вопросе о расовой дискриминации и ненависти.

5. Угроза расовой дискриминации и преследований в на­шем обществе, конечно, является серьезной проблемой, и Суд справедливо подчеркнул огромную важность борьбы с расовой дискриминацией во всех ее формах и проявлениях (п. 30 судеб­ного решения). Датские суды полностью сознают, что защита лиц, чье человеческое достоинство попирается, должна быть соотнесена с правом на свободу слова. Они тщательно проана­лизировали ответственность заявителя, и основания для их вы­вода были совершенно уместны. Защита расовых меньшинств не может быть менее значимой, чем право на распространение информации, а в конкретных обстоятельствах настоящего дела данному Суду не следовало, по нашему мнению, подменять соб­ственным балансом конфликтующих интересов тот, что был най­ден Верховным Судом Дании. Мы убеждены, что датские суды действовали в пределах сферы усмотрения, которая должна быть оставлена государствам-участникам в этой чувствительной области. Соответственно, решения датских судов нельзя рас­сматривать как ведущие к нарушению статьи 10 Конвенции.

СОВМЕСТНОЕ ОСОБОЕ МНЕНИЕ СУДЕЙ ГЁЛЬКЮКЛЮ,

 РУССО И ВАЛЬТИКОСА

Мы не можем разделить мнение большинства Суда по делу Иерсилда. Действительно, в этом деле спор идет по поводу двух важнейших принципов, один из них — это свобода слова, нашед­шая воплощение в статье 10 Конвенции, другой — запрет брать под защиту расовую ненависть, что, безусловно, является одним из ограничений, разрешенных статьей 10 п. 2, а, кроме того, слу­жит объектом основополагающих документов по правам человека, принятых Генеральной Ассамблеей ООН, в особенности Конвенции о ликвидации всех форм расовой дискриминации 1965 г. Оче­видно, что данная Конвенция не может игнорироваться при при­менении Европейской Конвенции. Более того, она является для Дании обязательной. Ею должен также руководствоваться в своих решениях Европейский Суд по правам человека, в частности, в отношении содержания, которое она придает терминам, используемым в Европейской Конвенции и установленным Конвенцией в общей форме исключениям.                               

В данном деле сделанные расистские заявления были охотно воспроизведены в передаче Датского телевидения без ка­кой-либо существенной реакции со стороны комментатора, что фактически равносильно подстрекательству к неуважению ино­странцев вообще, но особенно чернокожих людей, описываемых как принадлежащих к низшей, недочеловеческой расе ("ниггеры... не люди... Возьмите фотографию гориллы, а затем взгляните на ниггера, у них одинаковое строение тела... Ниггер не человек, это животное, что верно также и в отношении всех иностранных рабо­чих, турков, югославов и прочих, как бы они ни назывались").

Несмотря на то, что мы ценим особое значение, которое придают свободе слова некоторые судьи, тем более, что совсем недавно их страны были ее лишены, мы не можем принять того,  чтобы эта свобода распространялась и на подстрекательство к расовой ненависти, и на презрение к народам иным. чем тот, к которому мы принадлежим, и на апологию применения насилия по отношению к указанным народам. Прозвучало требование защи­тить телепередачу на том основании, что она вызовет здоровую реакцию отторжения у зрителей. Но это было бы проявлением оптимизма, который, мягко говоря, опровергается опытом. Сегодня большие группы молодых людей, и даже всего населения, выбитые из колеи трудностями жизни, безработицей и бедностью, жаждут только одного — найти "козлов отпущения", которых им предлагают без каких-либо реальных слов предостережения. В  данном случае — и это весьма важный момент — журналист, от­ветственный за подготовку передачи, о которой идет речь, не сделал никакой реальной попытки оспорить взгляды, представленные в передаче, что было необходимо, если ее воздействие планиро­валось сбалансировать, по крайней мере для зрителей.        

Раз это так, мы полагаем, что, приняв меры уголовного характера. более того, весьма умеренные, судебные учреждения Дании никоим образом не нарушили статью 10 Конвенции.

ДОПОЛНИТЕЛЬНОЕ СОВМЕСТНОЕ ОСОБОЕ МНЕНИЕ СУДЕЙ ГЁЛЬКЮКЛЮ И ВАЛЬТИКОСА

Мы проголосовали против п. 2 постановляющей части су­дебного решения, потому что мы твердо убеждены, что заявитель был не прав, никак не отреагировав на апологию расизма, поэтому мы считаем неоправданным присуждение ему какой бы то ни было компенсации.

 

С О Д Е Р ЖАН И Е

Введение___________________________________________________________________ 3

Общие замечания, касающиеся ст. 10___________________________________________ 5

Моника Маковей,

член Координационного комитета Совета Европы, преподаватель Национального института журналистики, адвокат

Защита свободы выражения своего мнения (ч. 1 ст. 10 Конвенции)______________7

Что гарантирует часть 1 ст. 10 Конвенции?______________________________________7

Свобода придерживаться своего мнения________________________________________10

Свобода распространять информацию и идеи____________________________________10

 Свобода получать информацию и идеи._________________________________________14

Свобода печати______________________________________________________________14

Свобода радио- и телевещания_________________________________________________17

Система ограничений, налагаемых на осуществление права на свободу выражения своего мнения (ч. 2 ст. 10 Конвенции)______________________________________________19

Осуществление этих свобод... может быть сопряжено с______________________________19

Осуществление этих свобод, налагающее

обязанности и ответ­ственность __________________________________________________20

Формальности, условия, ограничения или штрафные санкции_________________________24

Три требования для законного вмешательства в свободу

выра­жения своего мнения_______________________________________________________29

Осуществление этих свобод... может быть сопряжено с...

ограни­чениями или санкциями, которые предусмотрены законом______________________31

Осуществление этих свобод... может быть сопряжено с та­кими...ограничениями..., которые...необходимы...в интересах национальной безопасности, территориальной целостности или общественного порядка, в целях предотвращения беспо­рядков или преступлений, для охраны здоровья и нравственно­сти, защиты репутации или прав других лиц, предотвращения разглашения информации, полученной конфиденциально, или обеспечения авторитета и беспристрастности правосудия._______________________________________________35

Осуществление этих свобод... может быть сопряжено с...

ограниче­ниями..., которые... необходимы в демократическом обществе________________37

Свобода выражения своего мнения и национальная безопасность_____________________39

Свобода выражения своего мнения и предотвращение

беспоряд­ков или преступлений__________________________________________________50

Свобода выражения своего мнения и защита нравственности_________________________55

Свобода выражения своего мнения и защита

репутации или прав других лиц__________________________________________________58

Свобода выражения своего мнения и обеспечение

авторитета и беспристрастности правосудия________________________________________70

Защита журналистских источников и правомерные цели_____________________________ 74

Е.А. Чефранова,

профессор Российской правовой академии Министерства юстиции Российской Федерации

Комментарий _________________________________________________________________77

Приложение_________________________________________________________________ 102