РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ ПРАВОСУДИЯ

Урсула Килкэли Е.А. Чефранова

ЕВРОПЕЙСКАЯ КОНВЕНЦИЯ О ЗАЩИТЕ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА И ОСНОВНЫХ СВОБОД

Статья 8

Право на уважение частной и семейной жизни, жилища и корреспонденции

Прецеденты и комментарии

МОСКВА 2001

 

УДК 341.231.14 ББК 67.91 К 11

Авторы:

Доктор Урсула Килкэли — преподаватель права университет­ского колледжа Корка в Ирландской Республике. Специалист по во­просам, касающимся детей, семьи и Европейской конвенции по пра­вам человека. Она является автором опубликованной в 1999 г. книги, в которой анализируются более 600 касающихся детей дел, рассмат­ривавшихся Европейской Комиссией и Европейским Судом в Страс­бурге. Она также принимала участие в рассмотрении Комитетом ООН по правам ребенка отчетов, представленных Ирландией и Велико­британией.

Елена Александровна Чефранова,

вице-президент Российской правовой академии Министерства юстиции Российской Федерации, профессор

Пособие, подготовленное для российских судей, призвано озна­комить с практикой Европейского Суда по правам человека по приме­нению статьи 8 Европейской Конвенции, закрепляющей право граж­данина на уважение личной и семейной жизни, жилища и корреспон­денции.

Издание финансируется в рамках Совместной программы Европейской Комиссии и Совета Европы, при поддержке Правительства Соединенного Королевства

ISBN 5-93916-004-2

© Урсула Килкэли, 2001

© Е А. Чефранова, 2001 © Российская академия правосудия, 2001

 

ОТ АВТОРОВ

С 5 мая 1998 г., дня, с которого юрисдикция Европейско­го суда по правам человека была распространена на Россию, не было еще вынесено ни одного решения по делу, рассмот­ренному по существу, где ответчиком бы выступало Прави­тельство Российской Федерации. Таким образом, пока отсут­ствуют примеры того, как, с точки зрения соблюдения поло­жений Европейской конвенции о защите прав человека и ос­новных свобод (далее - Конвенция), в целом, и исследуемой ст. 8, в частности, будут расценены Европейским судом (да­лее - Суд) те или иные положения отечественного законода­тельства, а также справедливость ведения судебного разби­рательства. Однако применяемое Судом в Страсбурге право судебного прецедента позволяет сделать вполне уверенные прогнозы. Ведь на собственных ошибках учатся дураки (не уверен в слове!), а умные учатся и на ошибках других.

Предлагая Вашему вниманию этот труд, всесторонне анализирующий практику толкования и применения Судом ст. 8 Конвенции, Авторы полны надежды на то, что их скром­ные усилия не будут напрасными: пособие поможет россий­ским судьям не только осмыслить накопленный в Европе бо­гатый опыт судебной защиты от произвольного вмешательст­ва в личную и семейную жизнь, жилище и корреспонденцию граждан, но и даст повод по-новому посмотреть на некоторые нормы российского законодательства и складывающуюся правоприменительную практику.

Позволим себе напомнить читателям, что Суд обеспечи­вает неукоснительное соблюдение и исполнение норм Конвен­ции государствами-участниками Конвенции путем разрешения конкретных дел, которые были приняты к производству Судом по жалобам граждан и неправительственных организаций.

Жалобы могут быть поданы только на нарушение прав, гарантированных как самой Конвенцией, так и Протоколами к ней. Жалоба должна исходить от самого потерпевшего и мо­жет быть подана не позднее чем через 6 месяцев после рассмотрения дела в кассационной инстанции, то есть после вступления в законную силу решения суда, кроме того, обжа­ловать в Суд можно только те нарушения, которые допущены после 5 мая 1998 г., дня ратификации Конвенции Российской Федерацией.

В компетенцию Суда не входит выявление ошибок, со­вершенных судебными органами внутри того или иного госу­дарства-участника Конвенции и связанных с противоречиями практики и законодательства. Суд в Страсбурге не наделен правом отменять или изменять решения российских судов, он правомочен признавать, что нарушение норм, гарантируемых Конвенцией, имело место. На государство, не сумевшее обеспечить своим гражданам защиту их прав, решением Суда возлагается обязанность возмещения вреда, причиненного в результате допущенного нарушения.

Профессор Е.А. Чефранова

 

ВВЕДЕНИЕ

Судьи Российской Федерации должны осознавать, что инкор­порация Конвенции в российское внутригосударственное право оз­начает, что при осуществлении правосудия, им придется регулярно встречаться с гражданами, которые будут ссылаться на права, га­рантированные Статьями Конвенции. В связи с этим возникают два очевидных вопроса:

• какой закон следует применять в качестве верховенствующего,

• когда спор подлежит разрешению с применением норм внутреннего права и Конвенции, но между ними усматрива­ется противоречие?

Ответ на этот вопрос очевиден и состоит в том, что права, га­рантированные Конвенцией, являются главенствующими по отно­шению к внутреннему праву. Соответственно, если положения внут­реннего права и Конвенции вступают в противоречие, должны при­меняться положения Конвенции. Однако может возникнуть ситуа­ция, при которой положение внутреннего права, определяемое Кон­венцией, не соответствует Конституции. Любой конфликт между по­ложениями Конституции Российской Федерации и Конвенции дол­жен разрешаться в пользу Конституции.

• Как надлежит применять статьи Конвенции, на которые ссылались до меня (и на те права, которые гарантируются этими статьями), при очень краткой и сжатой природе этих положений?

Ответ состоит в том, что судьи должны оценивать претензии, предъявляемые на основании Конвенции, путем применения прин­ципов, положенных в основу судебной практики Суда, а при отсутст­вии там приемлемых принципов, бывшей Европейской Комиссии и Суда по правам человека. (Последние два института были расфор­мированы при вступлении в силу в ноябре 1998 г. 11 Протокола к Конвенции).

В чем значение судебной практики? Она устанавливает точ­ные критерии, которые следует использовать судье при ответе на вопрос, применимы ли нормы Конвенции к рассматриваемому спо­ру. Эти критерии различаются в зависимости от того, какие именно статьи Конвенции рассматриваются. В данной работе обращается внимание на критерии, применяемые Судом в отношении индивидуальных претензий в рамках ст. 8, которые должны применяться судьей Российской Федерации при рассмотрении им исков, осно­ванных на ст. 8 Конвенции.

 

 

 

 

ЧАСТЬ I.

СТАТЬЯ 8

1. Каждый человек имеет право на уважение его личной и семейной жизни, его жилища и его корреспонденции.

2. Не допускается вмешательство со стороны государственных органов в осу­ществление этого права, за исключением вмешательства, предусмотренного законами и необходимого в демократическом обществе в интересах нацио­нальной безопасности, общественного спокойствия, экономического благо­состояния страны, в целях предотвращения беспорядков или преступлений, охраны здоровья или нравственности или защиты прав и свобод других лиц.[1]

Статья 8 разделена на две части. В первой - устанавливаются права, гарантируемые каждому человеку в рамках данной статьи - право на уважение его личной жизни, семейной жизни, его жилища и корреспонденции. Вторая говорит о том, что эти права не являются абсолютными и могут быть ограничены государством, но только на основании закона и в интересах, прямо перечисляемых в ней. Во вто­рой части ст. 8 указываются и те обстоятельства, при которых власти могут обоснованно оспаривать права, содержащиеся в ч. 1 этой же статьи. Часть 2 ст. 8 включает только те причины вмешательства, ко­торые соответствуют закону и необходимы в демократическом обще­стве при преследовании одной или более законных целей и которые могут рассматриваться государством в качестве приемлемых ограни­чений прав каждого человека, изложенных в ст. 8.

ПРЕДЕЛЫ ДОПУСКАЕМОГО УСМОТРЕНИЯ

При определении того, являются ли меры, применяемые госу­дарством, соответствующими ст. 8, допускается некоторая степень свободы, известная как «предел усмотрения». Этот принцип был впервые установлен в деле Хендисайда (Handyside)[2], имевшего от­ношение к ст. 10, но постановление Суда по этому делу равно имеет значение и в случаях, рассматриваемых в ст. 8. В нем говорится, что «взгляды на требования, предъявляемые к нравственным устоям в разное время и в разных местах, не являются одинаковыми, особенно в нашу эпоху», и что «государ­ственные власти благодаря постоянной и непосредственной связи с реальной жиз­нью своих стран, в принципе, находятся в лучшем положении, чем международные судьи, когда выражают свое мнение по конкретному содержанию требований о «не­обходимости» «ограничения» или «штрафной санкции», национальным властям страны следует сделать начальную оценку необходимого реального социального воздействия, подразумеваемого в понятии «необходимость» в данном контексте.

Следовательно, ст. 10 (2) оставляет вопрос о пределах усмотрения до неко­торой степени открытым. Эти пределы определяются как внутренним законодатель­ством, так и должностными лицами, в том числе и судьями, к которым обращаются для интерпретации и выяснения возможности применения соответствующих законов.

Однако Суд идет дальше и отмечает, что доктрина не дает странам-участницам неограниченных возможностей толкования и повторяет, что именно он, Суд, является ответственным за обеспе­чение соблюдения государством обязательств Конвенции. Что каса­ется ст. 8, то в этом случае Суду следует установить окончательные правила, по которым взаимодействие с правом, определяемым Кон­венцией, может обосновываться частью 2 данной статьи, и, таким образом, внутренний предел усмотрения идет «рука об руку» с ев­ропейским надзором. Такие пределы усмотрения оказываются свя­занными посредством суда с двумя группами обстоятельств:

• при определении того, является ли допустимым вмешательст­во в права, обозначенные в ч. 1 ст. 8, с точки зрения общест­венных интересов, содержащихся в ч. 2 этой же статьи.

• при оценке достаточности действий государства для выпол­нения любого положительного обязательства в рамках этого положения.

Пределы усмотрения, представленные компетентными нацио­нальными органами власти, могут меняться в соответствии с об­стоятельствами, предметом обсуждения и его основами. При опре­делении границ свободы усмотрения в отношении к ст. 8 следует принимать во внимание следующие факторы:

Существует ли общая основа для законов стран, ратифициро­вавших Конвенцию:[3] Там, где очевидно наличие общей практики, там пределы усмотрения будут весьма узкими, и трудно будет обос­новать отклонение от них. С другой стороны, там, где общий подход не является распространенным, там свобода действий, предостав­ляемая Судом странам ответчикам, будет велика.[4]

Диапазон предела усмотрения будет различаться в соответ­ствии с контекстом, и, например, он может оказаться особенно зна­чительным в таких областях, как защита прав детей. В этом случае Суд признал, что между странами, заключившими соглашение, су­ществует различие в подходах к проблемам защиты ребенка и вме­шательства государства в дела семьи. Он принял это во внимание при разбирательстве соответствующих случаев в рамках Конвенции, разрешив государствам определять степень свободы действий в данной области. Кроме того, Суд признал, что ввиду своей большей близости к подобным деликатным и сложным проблемам, опреде­ляемым на национальном уровне, было бы лучше предоставить ме­стным органам власти возможность проведения оценки обстоя­тельств в каждом конкретном случае и, в результате, определить наиболее приемлемый способ защиты прав ребенка. Например, в случаях установления опеки и попечительства местным органам власти, имеющим непосредственный контакт с заинтересованными лицами на стадии, когда меры по обеспечению интересов детей только еще вырабатываются или же непосредственно после их при­менения, виднее какие именно меры наиболее приемлемы в той или иной ситуации.[5] Государство определяет степень свободы в отно­шении того, как личная и семейная жизнь рассматриваются в ст. 8, и это отражается на том, как оценивается баланс между вмешатель­ством государства в дела семьи и его целью.

Тот факт, что обычное право, политика и практика весьма значительно различаются в странах-участницах, можно использо­вать для обоснования пределов усмотрения. При рассмотрении бе­ла Хендисайда (Handyside) Суд определил, что невозможно устано­вить единую европейскую концепцию морали в рамках внутреннего права различных стран-участниц. Он также заявил, что взгляды на мо­ральные требования, определяемые соответствующими законами этих стран, меня­ются в зависимости от времени и места, и, в особенности, в нашу эпоху, характери­зующуюся быстрой эволюцией мнений по данному вопросу.

Однако при рассмотрении дел Даджена[6] (Dudgeon) и Норриса[7] (Norris) Суд не согласился с тем, что пределы свободы усмотрения были достаточно широкими для того, чтобы позволить соответст­венно Великобритании и Ирландии говорить о криминализации гомосексуализма. Дело в том, что в Северной Ирландии гомосексуа­лизм признавался уголовно наказуемым преступлением. В 1978 г. Правительство Соединенного Королевства опубликовало законо­проект, в случае принятия которого акты гомосексуального характе­ра, совершаемые по согласию между двумя лицами мужского пола в возрасте от 21 года в интимной обстановке, переставали бы счи­таться уголовным преступлением не только на территории Север­ной Ирландии. Однако под давлением общественного мнения насе­ления Северной Ирландии проект был отозван. Г-н Даджен, являв­шийся гомосексуалистом и принимавший активное участие в кампа­нии за пересмотр северо-ирландского Закона о гомосексуализме, был подвергнут длительному допросу в полиции относительно его гомосексуальных наклонностей. Затем против него намеревались начать уголовное преследование, но через год объявили, что он не будет преследоваться по закону. В жалобе, поданной в Европейскую комиссию, Даджен утверждал, что уголовное право Северной Ир­ландии, запрещая добровольные приватные гомосексуальные от­ношения между взрослыми мужчинами, осуществляет необоснован­ное вмешательство в его право на личную жизнь, предусмотренное ст. 8 Конвенции. Заявитель также утверждал, что по законодатель­ству Северной Ирландии он подвергается риску уголовного пресле­дования в связи с гомосексуальными наклонностями, испытывает постоянное страдание и нервное напряжение вследствие самого факта существования подобных законов, а также боязнь притесне­ния и шантажа. По мнению Правительства Соединенного Королев­ства, право Северной Ирландии, преследующее любые гомосексу­альные связи, не нарушает ст. 8, оно находит свое обоснование в ч. 2 ст. 8, поскольку вмешательство предусмотрено законами и не­обходимо в демократическом обществе в интересах охраны здоро­вья, нравственности и защиты прав и свобод других лиц. Однако такое мнение не было разделено Судом.

Главный вопрос, возникающий в связи с содержанием ст. 8 применительно к настоящему делу, заключается в том, насколько «необходимо в демократическом обществе» сохранение действую­щего в Северной Ирландии законодательства, преследующего в уго­ловном порядке за добровольные гомосексуальные контакты взрос­лых мужчин. Признав, что законодательство Северной Ирландии в этой сфере необходимо для защиты интересов определенных обще­ственных групп, равно как и морали общества в целом. Суд, согласившись с тем доводом, что одной из целей законодательства явля­ется ограждение незащищенных членов общества, в первую очередь молодежи, от последствий гомосексуализма, тем не менее, указал на то, что для признания ограничения необходимым в обществе, которое характеризуется терпимостью и открытостью, это ограничение долж­но быть соразмерным преследуемой правомерной цели. Сущест­вующее в Северной Ирландии моральное неприятие гомосексуализ­ма, а также озабоченность общественности тем, что любое послаб­ление закона приведет к эрозии существующих нравственных прин­ципов, не могут явиться основанием для столь значительного вмеша­тельства в личную жизнь гражданина. Суд резюмировал, что ограни­чение, которому подвергся г-н Даджен несоразмерно преследуемым целям, а именно, защите общественной морали.

ИСПОЛЬЗУЕМЫЕ КРИТЕРИИ

При вынесении решения по жалобе отдельного лица в рамках ст. 8 Конвенции необходимо пройти две стадии проверки. Первая стадия касается применимости ст. 8; другими словами, является ли право, нарушение которого обжалуется, действительно правом, га­рантированным ч. 1 ст. 8 Конвенции. Это часто приводит к дискус­сии, например, о том, что включается в понятие частной жизни или жилища в рамках данной статьи. Если с учетом судебной практики Суда судья определяет, что право, на которое ссылается человек (например, право, предусмотренное в отношении свободы жилища), фактически не является правом, на которое распространяется дей­ствие ч. 1 ст. 8, то ст. 8 не применяется, и на этом рассмотрение жа­лобы оканчивается.

Однако, если будет установлена возможность применения ст. 8, то Суд должен перейти ко второй стадии проверки. Наиболее часто встречается ситуация, при которой человек жалуется на то, что государство предприняло действие, которое этот человек рас­сматривает как нарушение своих прав в рамках ст. 8; в этой ситуа­ции Суд должен определить, было ли нарушение права, предусмот­ренного ст. 8, оправдано с точки зрения ч. 2 ст. 8. Бывает также, что жалобы подаются, хотя и не столь часто, на то, что государство или органы власти должны были, но не совершили действие, которое, как считает заявитель, было бы необходимо для соблюдения его прав в соответствии со ст. 8. В этом случае Суду следовало бы установить, действительно ли имелись у государства при данных об­стоятельствах обязательства действовать таким образом, как об этом говорится в жалобе. Оба эти подхода рассматриваются ниже.

Проверка проводится Судом всякий раз при рассмотрении дел, связанных со ст. 8. Конечно, во многих случаях нет необходи­мости в подробном обсуждении каждого пункта, но, тем не менее, следует проводить каждый этап проверки перед принятием реше­ния. Два последующие раздела руководства касаются тем, имею­щих отношение к двум этапам такой проверки. Последний раздел касается реальных аспектов выполнения ст. 8.

ПЕРВЫЙ ЭТАП ПРОВЕРКИ, СВЯЗАННОЙ С ПРИМЕНЕНИЕМ СТ. 8

Действительно ли предмет жалобы попадает в перечень прав, защищаемых ч. 1 cm. 8? Для того, чтобы привлечь к защите ст. 8, существо выдвигаемой жалобы должно соответствовать набо­ру «тем», рассматриваемых в статье. Необходимо установить, отно­сится ли предмет интереса человека к тому, что защищается в рам­ках этого перечня, а именно к личной жизни, семейной жизни, жи­лищу или корреспонденции.

В чью задачу входит установление того, имеет ли отноше­ние выдвигаемая претензия к ч. 1 cm. 8? Заявитель сам должен охарактеризовать то, что, по его мнению, нуждается в защите, и сделать это перед Судом в рамках своего понимания ч. 1 ст. 8. Так например, в деле Гаскина против Соединенного Королевства[8], заявитель, молодой человек, который провел практически все свое детство в детских домах, успешно убедил большинство в Суде в том, что его интерес в получении доступа к конфиденциальной ин­формации, касающийся его пребывания под государственной опе­кой, относится к его личной и семейной жизни. Поскольку потреб­ность узнать и понять свое детство и ранние этапы развития явля­ется для него жизненно важной, а вовсе не представляет некоторый общий интерес в вопросе о доступе к информации, обеспечение конфиденциальности которой необходимо для защиты третьих лиц, что, разумеется, не подпадает под действие ст. 8.

Кроме того, когда заявитель ссылается в своем заявлении на нарушение более чем одного права, из числа защищаемых по ст. 8, и это признано правомерным, Суд может избегать точного упомина­ния о том, какое именно из перечисленных в рассматриваемой нор­ме прав имеется в виду. Например, в случае Класс против Герма­нии[9] оказалось, что жалоба относительно Закона G 10, ограничив­шего право на тайну переписки, почтовых отправлений, телефонных разговоров, представляет вмешательство в личную и семейную жизнь и нарушает тайну корреспонденции.

Подход Суда к вопросу о применимости ч. 1 cm. 8? Сущность четырех понятий: «личная жизнь», «семейная жизнь», «неприкосно­венность жилища» и «тайна корреспонденции», содержащихся и защищаемых ч. 1 ст. 8, отнюдь не является раз и навсегда опреде­ленной. Суд уклонился от установления специфических правил по их определению. В частности, его подход состоит в том, чтобы оп­ределить применимость ст. 8 - и тем самым установить, соответст­вует ли предмет индивидуальной жалобы тому перечню прав, кото­рые защищаются по ст. 8 -по каждому конкретному делу, от дела к делу, создавая тем самым концепцию независимого и гибкого пони­мания положений Конвенции. Гибкость подхода Суда позволяет ему принимать во внимание уровень социального, правового и техниче­ского развития отдельных стран, входящих в Совет Европы. Такой подход, естественно, затрудняет однозначное определение понятий «личная жизнь», «семейная жизнь», «жилище или корреспонден­ция». Общий подход к рассмотрению содержания этих четырех по­нятий будет дан ниже. Однако важно уяснить, что эти понятия не статичны, а напротив, динамичны настолько, насколько их значения способны развиваться и изменяться по мере развития самого обще­ства. Важно также и то, что они обладают способностью охватывать широкий круг разнообразных явлений, причем некоторые из них свя­заны друг с другом, а некоторые - взаимно перекрываются.

ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ. СУЩНОСТЬ ПОНЯТИЯ

Согласно мнению Суда личная (частная) жизнь - это емкая категория, которой невозможно дать исчерпывающего определения.[10] Очевидно, что эта категория шире, чем право на личную жизнь, и она касается таких сфер, внутри которых каждый человек волен развивать это понятие и наполнять его определенным смыс­лом.  В 1992 г. Суд заявил: Было бы непозволительно ограничить понятие [лич­ной жизни] «внутренним кругом», в котором может жить отдельный человек своей личной жизнью, которую он выбирает, и исключить оттуда целиком внешний мир, не входящий в этот круг. Уважение к личной жизни должно также включать определен­ный набор прав для установления и развития взаимоотношений с другими аспектами жизни человека.[11]

Таким образом, понятие личной жизни с необходимостью включает право на развитие взаимоотношений с другими лицами и внешним миром.

Какие взаимоотношения составляют личную жизнь? Взаимо­отношения, которые не охватываются понятием семейная жизнь, ис­пользуемым в ст. 8, но, тем не менее, могут претендовать на защиту в рамках Конвенции, в случаях, когда такие взаимоотношения состав­ляют личную жизнь. К таким взаимоотношениям могут быть отнесены:

• взаимоотношения между приемными родителями и детьми, о которых они заботятся;[12]

• взаимоотношения между людьми, которые еще не вступили в брак;[13]

• взаимоотношения между гомосексуалистами и их партнерами как с детьми, так и без детей;[14]

Личная жизнь не распространяется на взаимоотношения меж­ду владельцем и его домашними животными.[15]

Каковы пределы того, что сексуальные отношения попада­ют в состав понятий, определяющих личную жизнь? Сексуальная жизнь отдельного лица является частью его личной жизни, для ко­торой она составляет важный аспект. Таким образом, личная жизнь гарантирует область, внутри которой индивидуум может устанавли­вать отношения различного рода, включая сексуальные, следова­тельно, выражение и проявление сексуальных предпочтений и ин­дивидуальных особенностей подпадает под защиту ст. 8. В деле Даджен против Соединенного Королевства[16] Суд указал, что в кон­кретном случае, при учете персональных обстоятельств заявителя, само существование законодательства, ставящего вне закона гомо­сексуальное поведение, непосредственно и постоянно оказывает влияние на его личную жизнь: он либо уважает закон и воздержива­ется от запрещенных половых актов, даже приватных и доброволь­ных, к которым он предрасположен вследствие своей гомосексуаль­ной ориентации либо совершает подобные действия и, тем самым, подвергает себя уголовному преследованию. Однако не всякая сек­суальная активность попадает в диапазон понятий ст. 8. В деле Лас­ки, Джаггард и Браун против Соединенного Королевства[17] заяви­тели участвовали в общих садомазохистских действиях, проводи­мых с целью достижения сексуального удовлетворения. Хотя Суд не дал формального определения тому, подпадало ли поведение зая­вителей под понятие личная жизнь, он, тем не менее, сделал неко­торые оговорки относительно возможности распространения защи­ты, обеспечиваемой по ст. 8, на действия, в которые вовлекается значительное число людей; используются специально оборудован­ные помещения; привлекаются новые члены, а также производится видеозапись, а видеоматериалы впоследствии распространяются среди участников подобных оргий.

Каковы пределы того, что социальная активность попадает в состав понятий, определяющих личную жизнь? Имеются некото­рые доказательства того, что в прецедентном праве существует об­ласть личных взаимоотношений, лежащих вне «внутреннего круга», которая, тем не менее, подпадает под определение личной жизни.

В деле МакФили против Соединенного Королевства[18] Ко­миссия установила, что принцип важности (значимости) взаимоот­ношений с другими лицами применим также и к заключенным, и, та­ким образом, уважение к личной жизни требует определения степе­ни «ассоциированности» для лиц, находящихся в заключении. Таким образом, свобода вступать в определенные общественные отноше­ния с другими лицами является еще одной социальной характери­стикой личной жизни.

Некоторые судьи Суда выразили точку зрения, согласно ко­торой личная жизнь включает возможность эффективного участия в социальной жизнью, являющейся аспектом личной жизни. Это приводит к возможности (по причинам культурной и лингвистической близости) установления социальных взаимоотношений с себе по­добными и имеет особое значение в иммиграционных делах.[19]

Относятся ли деловые (профессиональные) взаимоотноше­ния к личной жизни? В деле Нимиц против Германии[20] в офисе зая­вителя, адвоката по профессии, был произведен обыск. В жалобе Нимиц утверждал, что было нарушено право на уважение его жи­лища и корреспонденции. Правительство Германии, возражая про­тив жалобы, утверждало, что ст. 8 не предоставляет защиты от обы­ска в адвокатской конторе, Конвенция проводит четкую грань между личной жизнью и жилищем, с одной стороны, и профессиональной и деловой жизнью и служебными помещениями, с другой Суд в своем решении указал на то, что не считает возможным или необходимым дать исчерпывающее определение понятию «личная жизнь».

Было бы слишком строго ограничить ее интимным кругом, где каждый может жить своей собственной личной жизнью, как он пред­почитает, и, тем самым, полностью исключить внешний мир из этого круга. Уважение личной жизни должно также включать до некоторой степени право устанавливать и развивать отношения с другими людьми. Более того, кажется, нет принципиальных оснований, что­бы такое понимание «личной жизни» исключало деятельность про­фессионального и делового характера, именно в своей работе большинство людей имеют значительное, если не наибольшее, ко­личество шансов развивать отношения с внешним миром. Эта точка зрения подтверждается тем фактом, что не всегда возможно четко разграничить, какая деятельность человека составляет часть его профессиональной и деловой жизни. Таким образом, особенно в случае, когда человек имеет гуманитарную профессию, его работа в таком контексте может стать неотъемлемой частью его жизни до такой степени, что становится невозможным отделить, в качестве кого он действует в данный момент времени.

Лишение человека защиты по ст. 8 на том основании, что мера, против которой подана жалоба, относится к профессиональной Деятельности, рискует привести к неравенству, поскольку такая за­щита могла бы остаться доступной лишь для того, чья профессио­нальная и непрофессиональная деятельность настолько тесно переплетены, что нет никакой возможности их разграничить. Ранее Суд не проводил разграничения такого рода: он полагал, что имело место вмешательство в личную жизнь, когда, например, прослуши­вались телефонные разговоры, и деловые, и личные, и когда обыск был связан исключительно с деловой активность, Суд не полагался только на это обстоятельство как обоснование для исключения при­менения ст. 8

Какие действия или меры могут быть расценены как вмешательство в личную жизнь?

Всегда ли прослушивание телефонных разговоров затраги­вает личную жизнь? Было признано, что использование скрытых подслушивающих устройств для прослушивания частных телефон­ных разговоров подпадает под определение вмешательства в лич­ную жизнь Более того, это положение применено вне зависимости от содержания телефонных переговоров. В деле А против Фран­ции[21] частное лицо тайно произвело запись телефонного разговора при содействии высокопоставленного сотрудника полиции. Прави­тельство Франции утверждало, что записываемые переговоры, свя­заны с деятельностью комиссии по убийствам и не относятся к лич­ной жизни. Европейская Комиссия признала переговоры затрагива­ли общественный интерес, но это не лишает их частного характера. Суд также согласился с этим аргументом.

В деле Хэлфорда против Соединенного Королевства[22] те­лефонные переговоры как деловые, так и частные, были признаны подпадающими под понятие «личной жизни», даже когда проводи­лись с телефона, установленного в офисе.

Напротив, в том случае, когда заявитель использовал радио канал гражданской авиации, прослушивание не рассматривалось как вмешательство в личную жизнь, поскольку разговор шел на вол­не, доступной другим пользователям, и он не мог классифициро­ваться как частный разговор[23]

Является ли сбор государством в отношении своих граждан сведений личного характера вмешательством в их личную жизнь? Сбор информации официальными представителями Государства об

отдельном человеке без его согласия всегда касается личной жизни этого человека и, таким образом, подпадает под защиту ч. 1 ст. 8 Можно привести следующие примеры

• официальная перепись населения,[24] в которую включаются обязательные вопросы, относящиеся к полу, семейному поло­жению, месту рождения и другим сведениям личного характера;

• снятие и хранение отпечатков пальцев, фотографий и других сведений о личности полицией,[25] даже если полицейские ар­хивы являются секретными;[26]

• сбор медицинских сведений и ведение записей медицинского характера;[27]

• принудительный сбор сведений налоговыми органами для вы­явления и детализации личных расходов (и, таким образом, интимных сведений, относящихся к личной жизни);[28]

• система персональной идентификации, подобная тем, кото­рые охватывают административные и гражданские сведения, включая состояние здоровья, социальные услуги и налоги

Доступ к персональным данным

Ограниченность доступа к сведениям, хранящимся в архивах государственных органов и органов местного самоуправления может иметь отношение к личной жизни в зависимости от характера содер­жащейся там информации В деле Гаскина против Соединенного

Королевства[29] Суд постановил, что поскольку в личном деле заявителя со­держатся сведения сугубо личного характера о его детстве, развитии и последующей жизни, получение такой информации необходимо для того, чтобы узнать и понять свое детство и ранние этапы развития, эти данные, таким образом, являются «главным ис­точником информации о его прошлом и годах развития», ограничение доступа к ним Суд посчитал нарушением ст. 8, а процедуры, существующие в Соединенном Королев­стве, не обеспечивающими уважения права заявителя на частную и семейную жизнь.

Согласно британскому законодательству доступ к записям пер­сональных досье открывается только при условии наличия согласия составителя записей Считается, что конфиденциальность подобных записей имеет важное значение для получения объективной и надеж­ной информации, и она может быть также необходима для защиты прав и законных интересов третьих лиц. Следует заметить, что с по­добной проблемой российские судьи могут встретиться в связи с уста­новлением усыновления, как известно, тайна усыновления обеспечи­вается российским законом, но ее неукоснительное соблюдение может серьезнейшим образом затрагивать интересы усыновленного лица.

Касаются ли сведения об изменении имени и фамилии лич­ной жизни? Хотя в ст. 8 явно не упоминается вопрос об имени и фа­милии, вопрос о фамилии отдельного человека относится к его/ее личной и семейной жизни, поскольку он подразумевает вопрос пер­сональной идентификации. Тот факт, что может существовать об­щественный интерес в вопросе о регламентировании использования фамилии, не является достаточным, чтобы вывести вопрос о фами­лии отдельного лица из-под защиты положения об уважении личной и семейной жизни.[30] Те же принципы применимы и к именам, кото­рые тоже имеют отношение к личной и семейной жизни, поскольку этот вопрос относится к проблеме идентификации личности в рам­ках своих семей сообщества.[31]

Касается ли вмешательство прессы личной жизни? Отсутст­вие защиты от вмешательства прессы или опубликование в средствах массовой информации абсолютно интимных, не позорящих деталей личной жизни еще не было предметом значительных спорных ситуаций в Страсбурге. В отношении некоторых исков, таких как Ирландское де­ло, где заявительница жаловалась на то, что страховая компания сфо­тографировала ее вне своего дома и тем самым нарушила ее личную жизнь,[32] и бело, представленное графом и графиней Спенсер, ка­сающееся вторжения прессы в их личную жизнь,[33] было объявлено, что они не могут быть приняты к рассмотрению судами ввиду несовер­шенства местных средств судебной защиты. Определение того, может ли возникнуть вопрос о предоставлении судебной защиты при вмеша­тельстве прессы в сферу личной жизни, может зависеть от того, на­сколько определенное лицо нуждается в судебной защите, от степени вмешательства в сферу личной жизни и от возможности предоставления различных местных средств судебной защиты для обеспечения эффективного и адекватного удовлетворения.

Определение законных связей

Оспаривание отцовства. Г-н Расмюссен, гражданин Дании, женился и его жена родила девочку. У заявителя возникли сомнения относительно отцовства, но он воздержался от непризнания отцовст­ва, поскольку хотел сохранить брак. Позднее Расмюссен обратился в Апелляционный суд в Дании за разрешением подать иск о непризна­нии отцовства, поскольку истек срок, установленный датским законо­дательством для подачи такого иска, в чем ему было отказано. В жа­лобе, поданной в Европейскую Комиссию, заявитель утверждал, что стал жертвой дискриминации по признаку пола, поскольку, согласно датскому законодательству, его право на доступ в суды с целью ос­порить отцовство по отношению к ребенку было ограничено опреде­ленным сроком, в то время как его бывшая жена могла обратиться в суд в любое время. Жалоба была признана приемлемой, в частности высказано мнение о нарушении ст. 8. В судебном решении по данно­му делу суд, среди прочего, указал, что ст. 8 защищает не только «семейную», но также и «личную жизнь». Хотя целью судебного раз­бирательства, на котором настаивал заявитель, было законное рас­торжение (прекращение) существующих семейных связей, определе­ние его правового статуса в отношении ребенка, несомненно, каса­лось личной жизни заявителя. Поэтому суд признал факты этого дела подпадающими под действие Статьи 8.[34] Вместе с тем суд по данно­му делу не усмотрел ни факта дискриминации, то есть нарушения ст. 14, поскольку, как указал Суд, «учитывая пределы усмотрения, предоставленные властям, они не нарушили принцип соразмерно­сти» Следует заметить, что по признанию Суда, в большинстве слу­чаев подобные законные отношения составляют семейную жизнь.

Транссексуалы. Вопросы, касающиеся отказов транссексуалам, произведшим изменение пола, во внесении соответствующих исправлений в акты гражданского состояния, а также в другие офи­циальные документы, были признаны относящимися к правам по уважению личной жизни в рамках ч. 1 ст. 8.[35]

Так, в поданной жалобе заявительница утверждала, что при рождении была зарегистрирована как ребенок мужского пола и по­лучила имя Норбер. С самого раннего возраста ребенок вел себя по-женски, так как ощущал себя девочкой, и семья относилась к не­му именно так. Позднее заявительница прошла курс гормональной терапии, которая привела к феминизации ее внешности, затем ей произвели операцию по изменению пола и с тех пор она живет с мужчиной, за которого хотела бы выйти замуж. По утверждению заявительницы, отказ в признании ее подлинного пола, отказ раз­решить смену имени нарушает ст. 8.

Заявительница в частности подчеркивала, что документов с указанием пола становится все больше: выписки из акта о рожде­нии, компьютерные удостоверения личности, паспорт Европейского Сообщества. Наконец, она сталкивается с финансовыми проблема­ми, так как на ее счетах и чеках указаны не только имя и фамилия, но и ее первоначальный пол.

Суд по делу В. к Франции констатировал, что заявительница ежедневно оказывается в ситуации, которая несовместима с долж­ным уважением ее частной жизни. Следовательно, даже с учетом той свободы усмотрения, которой располагают государства, налицо нарушение необходимого равновесия между общественными инте­ресами и интересами частного лица, то есть нарушение ст. 8. Суд постановил пятнадцатью голосами против шести, что государство - ответчик должно в 3-месячный срок выплатить заявительнице 100.000 (сто тысяч) французских франков в возмещение морального вреда и 35.000 (тридцать пять тысяч) французских франков за су­дебные издержки и расходы.

Физическая и моральная неприкосновенность

В деле Х & Y против Нидерландов[36] Y как умственно непол­ноценная жила в детском доме для детей с такими недостатками. На следующий день после того, как девушке исполнилось 16 лет, гр-н В. увел ее в свою квартиру, заставил раздеться и вступить с ним в сексуальные отношения, что вызвало у девушки серьезное психиче­ское потрясение. Отец потерпевшей подал жалобу в полицию на предмет возбуждения уголовного дела. Однако прокуратура, куда из полиции была передана жалоба, отказала в возбуждении уголовного преследования против В, ограничившись сделанным ему предупре­ждением, поскольку согласно закону Нидерландов такая жалоба могла быть заявлена только самой потерпевшей.

В поданной в Европейскую Комиссию жалобе от собственного имени и от имени потерпевшей ее отец утверждал, что отсутствие норм, позволяющих ей или ему возбудить уголовное дело против человека, совершившего над девушкой сексуальное насилие, пред­ставляет собой нарушение ее права на "неприкосновенность част­ной жизни" по ст. 8. Жалоба была признана приемлемой и было от­мечено, имело место нарушение ч. 1 ст. 8 в отношении потерпевшей Y. При этом Суд признал, что «факты, лежащие в основе жалобы, касаются «личной жизни», что охватывает как физическую, так и моральную стороны жизни индивида, включая его сексуальную жизнь».

Таким образом, нежелательное нападение одного лица на другое является нарушением личной жизни последнего.

Всякое ли посягательство на физическую неприкосновен­ность может рассматриваться как вмешательство в личную жизнь? Хотя некоторые посягательства на физическую неприкосно­венность отдельной личности могут рассматриваться как покушение на личную жизнь этого человека, не все подобные действия будут признаны таковыми. Дело Костелло-Робертса против Соединен­ного Королевства[37] касалось возможности применения ст. 8 в си­туации, когда имело место применение телесного наказания в от­ношении маленького мальчика. В этом случае Суд указал, что Меры,

принимаемые в области образования, могут, при определенных обстоятельствах, расцениваться как посягательства на уважение и неприкосновенность личной жизни, но отнюдь не любой акт такого воздействия, о котором можно сказать, что он небла­гоприятно влияет на физическую или моральную неприкосновенность личности, с необходимостью должен быть признан вмешательством в личную жизнь.[38]

В рассматриваемом случае суд отметил, имея в виду общий смысл, назначе­ние и цели Конвенции, а также учитывая, что, отправляя ребенка в школу, родители тем самым в той или иной степени уже допускают вмешательство в его личную жизнь, Суд полагает, что действия, на которые жалуется заявитель, не влекут за со­бой негативного воздействия на его физическую или моральную неприкосновенность, Достаточного для того, чтобы подпасть под запреты, устанавливаемые в ст. 8.[39]

В этом случае легкая природа наказания и тот факт, что оно налагалось в формальном школьном окружении, составили основу для решения Суда.

Являются ли обязательные медицинские обследования на­рушением неприкосновенности личной жизни? Обязательное ме­дицинское обследование, вне зависимости от его объема, подпада­ет под действие ч. 1 ст. 8. Известны следующие примеры:

• анализы крови и мочи, которые берутся у заключенных для проверки на наркотики, которые берутся у водителей для оп­ределения наличия алкоголя в организме, или те, которые ис­пользуются при определении отцовства;[40] Обязательную вак­цинацию, обследования зубов, ТВ анализ и рентгенография у детей;[41]

• обязательное управление питанием[42]

Могут ли вводимые Государством меры безопасности рас­сматриваться как вмешательство в личную жизнь? Различные ме­ры, применяемые Государством для защиты общества от различных опасностей, такие как обязательное использование ремней безопас­ности или использование защитных приспособлений в промышленно­сти, также могут рассматриваться в рамках ч. 1 ст. 8, хотя они, конеч­но, будут признаны правомерными согласно ч. 2 данной статьи.

СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ

Понятие семейной жизни постоянно эволюционировало на протяжении всего времени действия Конвенции и продолжает раз­виваться с учетом современных изменений социальных и культур­ных моделей семейной жизни. Суд применяет гибкий подход к ин­терпретации семейной жизни, принимая во внимание разнообразие семейных взаимоотношений, возможности развода и успехи меди­цины. Семейная жизнь включена непосредственно в сферу личной жизни, где ей обеспечивается право свободного от произвольного вмешательства государства существования. Однако в ст. 8 не со­держится упоминание о праве установления семейной жизни, на­пример путем заключения брака, или о возможности иметь детей.[43]

Что составляет семейную жизнь? Как правило, Суд решает вопрос о наличии «семейной жизни» на основе фактов, рассматриваемых в каждом конкретном случае, и общего применяемого прин­ципа о существовании тесных личных связей между участниками отношений. Анализируя позицию Суда от прецедента к прецеденту, можно сделать вывод о том, что нельзя исчерпывающим образом определить какие же конкретно взаимоотношения могут быть отне­сены к семейной жизни. В рамках дела Маркс Суд констатировал:

«Семейная жизнь» по смыслу ст. 8 включает по меньшей мере отношения между близкими родственниками, например отношения между дедушкой и бабушкой, с одной стороны, и внуками- с другой, поскольку такие родственники могут играть важную роль в семейной жизни» По делу Олсон суд заявил, что родные братья и сестры могут иметь право на семейную жизнь в рамках отношений между собой, не зависимых от отношений между детьми и родителями, констатировав нарушение шведским правительством ст. 8 в результате разлучения трех родных братьев, взятых под государственную опеку.

В случаях, когда оспаривалось вмешательство в осуществле­ние права на семейную жизнь Суд рассматривал кровное родство как исходную предпосылку для установления наличия семейной жизни. Вместе с тем, Суд придает значение и тому, что определенные меж­личностные связи должны наличествовать между лицами, до того, как можно будет сказать, что отношения между этими лицами представ­ляют собой «семейную жизнь» в смысле ст. 8 Конвенции.

В целом, можно отметить, что страсбургское прецедентное право безусловно признает, что права по ст. 8 имеют малолетние дети по отношению к родственникам по восходящей линии родства. Суд даже не считает совместное проживание малолетних детей и их родителей необходимым условием существования «семейной жизни «между ними: «с момента рождения ребенка и в силу самого факта рождения между ним и его родителями, состоящими в браке, суще­ствуют узы, составляющие «семейную жизнь», даже, если родители не проживают вместе - заключил Суд в решении по делу Беррехаб.

Вместе с тем Суд выступает с более жестких позиций при доказывании наличия семейных связей между взрослыми родственника­ми, особенно, когда заявители оспаривают иммиграционные правила.

Можно констатировать, что распространение «нестандарт­ных» моделей проживания значительно усложнили для Суда опре­деление существования семейной жизни и обязательств государст­ва по отношению к личности, вследствие этого все более широкий спектр межличностных взаимоотношений Суд признает подпадаю­щими под определение «семейной жизни».

Семья, основанная на браке. Защита в соответствии со ст. 8 всегда распространяется на браки, которые можно охарактеризо­вать как законные и действительные. Отсутствие законного брака, либо его заключение без намерения создать семью (фиктивный брак), для того, чтобы обойти иммиграционные законы или получить гражданство, может исключить предоставление защиты в рамках действия ст. 8.

Ребенок, родившийся у родителей, состоящих в действительном и законном браке, является ipso iure частью этих отношений, поэто­му с момента рождения ребенка и в силу самого факта рождения меж­ду ним и его родителями существуют узы, составляющие «семейную жизнь».[44] Таким образом, взаимоотношения между родителями, со­стоящими в браке, всегда подпадают под действие ч. 1 ст. 8.

Является ли брак необходимым для осуществления права на семейную жизнь? Статья 8 безусловно применяется к отношениям между матерью и ее ребенком вне зависимости от ее семейного по­ложения. По делу Маркс Суд указал, что, гарантируя право на ува­жение семейной жизни, ст. 8 предполагает наличие семьи. Статья 8 не делает различий между семьями с «законными» и «незаконны­ми» детьми. Подобное различие не соответствовало бы слову «каж­дый». Суд обратил также внимание на то, что Комитет министров Совета Европы считает одинокую мать и ее ребенка единой семьей, ничем не отличающейся от других семей. Таким образом, по мне­нию Суда, ст. 8 применима к «семейной жизни» с «незаконными» детьми, равно как и семей с «законными» детьми.[45] Следовательно, отношения между одинокой матерью и ее ребенком всегда подпа­дают под защиту по ст. 8.

О парах, брак которых не зарегистрирован, которые прожива­ют вместе со своими детьми, обычно говорят, что они могут счи­таться семьей. Это было определено в деле Джонстона[46] где ус­тойчивый характер взаимоотношений (заявителей) и тот факт, что они не отличались от семьи, основанной на браке, убедили суд в вынесении своего решения.

Является ли совместное проживание необходимым для осу­ществления права на защиту семейной жизни? По делу граждани­на Марокко г-на Беррехаб против Нидерландов было установлено, что он состоял в браке с гражданкой Нидерландов. Незадолго до рождения дочери брак был расторгнут, вследствие чего власти Ни­дерландов отказались возобновить Беррехабу вид на жительство и выслали из страны. Заявитель утверждал, что отказ от предостав­ления нового вида на жительство после расторжения брака и, как результат, постановление о высылке его из Нидерландов является нарушением ст. 8 Конвенции. В решении по делу Суд указал, что не рассматривает совместное проживание как sine qua поп семейной жизни родителей и малолетних детей. Суд считает, что отношения между супругами, возникшие вслед­ствие законного и подлинного брака, и подобные отношениям между супругами Бер­рехаб, должны рассматриваться «как семейная жизнь», даже если родители не живут вместе.

Конечно, как отметил Суд в решении, последующие события могут нарушить такие отношения, однако в данном конкретном случае все обстояло иначе. Действительно, г-н Беррехаб и его супруга, рас­торгшие брак, не жили вместе во время рождения дочери и не возоб­новили совместное проживание после этого, тем не менее до высыл­ки из Нидерландов г-н Беррехаб виделся с дочерью 4 раза в неделю, причем каждая встреча длилась по несколько часов. Частота и регу­лярность свиданий с дочерью доказывают, что г-н Беррехаб придавал им очень большое значение. Поэтому Суд не может согласиться с тем, что между заявителями была прекращена «семейная жизнь» По этим основаниям Суд постановил, что была нарушена ст. 8 Конвен­ции и обязал Нидерланды выплатить заявителям 20.000 голландских гульденов в качестве справедливой компенсации.[47]

Таким образом, члены семьи, которые не живут вместе из-за развода или из-за того, что отделены друг от друга, тем не менее, могут претендовать на защиту в соответствие со ст. 8.

Может ли семейная жизнь существовать без совместного проживания или брака? Подход Суда к проблеме может быть пока­зан на примере дела Бугханеми против Франции. Заявитель, уро­женец Туниса, прибыл во Францию в 1968 г. и проживал там вместе с семьей (родителями, братьями и сестрами) вплоть до высылки из страны. Заявитель находился в фактических брачных отношениях с гражданкой Франции, родившей ребенка в 1993 г., которого Бугханеми официально признал. Поскольку Бугханеми неоднократно при­влекался к уголовной ответственности за совершенные им преступ­ления, министр внутренних дел еще в 1988 г. подписал распоряже­ние о его высылке из страны на том основании, что его присутствие на территории Франции является угрозой общественному порядку, но заявитель вернулся во Францию и проживал там нелегально. По утверждению г-на Бугханеми, высылка его из страны, произведен­ная французскими властями, явилась вмешательством в его част­ную и семейную жизнь и нарушила его права, гарантированные Статьей 8 Конвенции. Суд счел, что сомнения Правительства Фран­ции относительно наличия семейных отношений между Бугханеми и матерью его ребенка не лишены оснований: их совместная жизнь началась, по всей видимости, после его незаконного возвращения во Францию и продолжались один год, а на момент его повторной высылки и за много месяцев до рождения ребенка они уже не жили вместе. Тем не менее, как указано в решении Суда, нельзя прийти к заключению об отсутствии у заявителя частной и семейной жизни во Франции. Заявитель признал, хотя и довольно поздно, рожденного ребенка. В понятие семьи, на котором основана Статья 8, входят и узы, которые существуют между лицом и его ребенком, даже если мать и отец не проживают совместно и независимо от того, рожден ли ребенок в браке или вне него. Хотя эта связь может быть наруше­на последующими событиями, это может происходить лишь при ис­ключительных обстоятельствах. Кроме того, как отметил Суд, роди­тели г-на Бугханеми и его братья и сестры проживают на законных основаниях во Франции, и ничто не доказывает, что их не связывают семейные узы. Из-за высылки заявитель оказался разлученным со своими родственниками и ребенком. Таким образом, Суд констати­ровал, что высылка может рассматриваться как вмешательство в осуществление права, предусмотренного ст. 8.[48]

Ни задержка отцом признания своего ребенка, ни недостаточ­ная финансовая поддержка своего ребенка, ни его решение оста­вить ребенка на попечение родственникам при эмиграции в одно из государств, участников Конвенции, не были в этой связи признаны в качестве исключительных обстоятельств.[49] Презумпция того, что ст. 8 применяется автоматически к отношениям между одним из роди­телей и ребенком вне зависимости от их характера, была применена также в деле Содербека, касающегося усыновления.[50] В этом случае было признано, что неженатый отец и его дочь имеют право на се­мейную жизнь вне зависимости от того факта, что они никогда не проживали вместе и у них не было регулярных контактов.

Применима ли ст. 8 к случаям воспрепятствования созда­нию семейной жизни? В том случае, когда один из родителей пре­пятствует развитию семейных связей ребенка, возможность семей­ной жизни может быть достаточным основанием для привлечения к защите ст. 8. Это усматривается из дела Кигана против Ирландии[51] где мать дочери заявителя начала процесс о ее удочерении без со­гласия или ведома отца, тем самым, лишая его возможности уста­новить тесные личные связи с дочерью. Отношения между заявите­лем и матерью ребенка продолжались, как отмечено в решении су­да, более 2 лет, в течение одного года они проживали совместно. Более того, зачатие ребенка было результатом продуманного реше­ния, и они также планировали пожениться. Их отношения в то время подпадали под понятие семейной жизни в смысле ст. 8. Тот факт, что их отношения впоследствии испортились, меняет данный вывод не больше, чем если бы они были супружеской парой, законно заре­гистрировавшей брак и оказавшейся в аналогичной ситуации. Из этого следует, указал Суд, что с момента рождения ребенка между заявителем и его дочерью существовала связь, образующая семей­ную жизнь. Обращает на себя внимание тот факт, что к такому вы­воду Суд пришел, несмотря на то, что у них была лишь одна воз­можность для встречи.

   Может ли семейная жизнь существовать без кровной связи? Хотя Суд обращал большее внимание на социальные, чем на био­логические аспекты проблемы при определении того, существует ли семейная жизнь, он лишь раз нашел, что семейная жизнь имела ме­сто между людьми, у которых отсутствовала кровная связь. В деле Х, У & Z против Соединенного Королевства[52] Суд посчитал, что взаимоотношение между транссексуалом мужчиной (прежде бывшим женщиной) и его ребенком, родившимся в результате искусственного осеменения от донора (AID), составляли семейную жизнь При принятии этого решения Суд признал существенным, что, во-первых, в других отношениях их взаимоотношения были неотличи­мы от традиционной семейной жизни, а во-вторых, транссексуал, принимал участие в AID-процессе в качестве отца ребенка.

Суд еще не определился с тем, составляют ли сексуальные однополые отношения семейную жизнь. В деле Керкховена против Нидерландов Комиссия не нашла возможности определить, что ус­тойчивые отношения между двумя женщинами и ребенком, рожден­ной одной из них при помощи AID-процесса, относятся к семейной жизни.[53] Невзирая на то, что они жили вместе, как семья и делили между собой родительские обязанности в отношении ребенка, их требование легального признания было сочтено имеющим отноше­ние только к личной жизни. При рассмотрении этого дела Суд мог бы следовать и созданному им же прецеденту для X, Y & Z, имея в виду, что семейная жизнь включала бы взаимоотношения одного пола вне зависимости от отсутствия кровной связи.

Является ли кровная связь достаточной сама по себе? То­гда как отсутствие биологической связи не препятствует признанию возникших взаимоотношений семейной жизнью, напротив, наличие исключительно кровной или генетической связи еще не является достаточным для данной цели. Таким образом, взаимоотношение между донором спермы и ребенком, родившимся в результате ее использования, обычно не будет достаточным для установления семейной жизни, в смысле ст. 8, до тех пор, пока не появится значи­мое свидетельство того, что имеются тесные личные связи в допол­нение к кровной связи.[54]

Какие другие взаимоотношения составляют семейную жизнь? В случае, когда на рассмотрение Суда попадают иные отно­шения. Суд устанавливает наличие семейной жизни в каждом кон­кретном случае, опираясь на представленные факты. В отношении к семье расширенного состава и другим «классификациям» прецедентное право говорит следующее:

• семейная жизнь может существовать между детьми и их ба­бушками и дедушками, поскольку они играют «значительную роль в семейной жизни».[55]

• отношения Родных братьев и сестер, как несовершеннолетних[56] так и взрослых,[57] также подпадают под понятие семей­ной жизни.

• взаимоотношение между дядей или тетей и его/ее племянни­ком или племянницей могут подпадать под понятие семейной жизни в том случае, когда имеется конкретное свидетельство установления тесных личных связей. Так в случае Бойль про­тив Соединенного Королевства[58] заявитель жаловался на отказ в доступе к его племяннику, который был передан под  опеку государства. По этому делу было признано, что семей­ная жизнь существует между дядей и его племянником на ос­нове того факта, что мальчик оставался на уик-энд со своим дядей, который, как считали местные власти, был для него «хорошим отцом».

• семейная жизнь может существовать между родителями и детьми, рожденными в результате вторичных взаимоотноше­ний, или детьми, рожденными в результате еще одного брака или адюльтера, в частности, когда отцовство ребенка было определено, и у сторон имеются тесные личные связи.[59]

• отношения между приемными родителями и детьми в принципе          подпадают под защиту ст. 8.[60]

• будут ли связи между ребенком и его/ее приемными родите­лями считаться семейной жизнью, зависит от фактов каждого конкретного случая, в частности, были ли у ребенка тесные личные связи с его/ее настоящими родителями и того, как  долго приемная семья заботится о ребенке.[61] Чем дольше ребенок находился под защитой приемных родителей, тем более вероятно, что будет признано существование семейных  связей.

  Может ли закончиться семейная жизнь? Однажды возник­ну, семейная жизнь не заканчивается при разводе,[62] или в том случае, когда стороны больше не проживают совместно.[63] Она также не заканчивается, когда принимается решение отдать ре­бенка на попечение.[64] Хотя последующие события, такие, как усы­новление[65] или высылка,[66] могут разорвать связи семейной жизни, Суд установил, что это может иметь место только при исключи­тельных обстоятельствах.[67]

ЖИЛИЩЕ

Жилище по смыслу ст. 8 - это то место, где человек прожива­ет постоянно, и поэтому могут быть случаи, когда все места прожи­вания составляют жилище в рамках смысла ч. 1 ст. 8. Жилище, где проводятся отпуск или праздники и рабочие общежития или другие места долговременного проживания могут представлять собой ис­ключения.

Является ли право собственности достаточным чтобы создать жилище? В решении по делу Джиллоу против Соединен­ного Королевства[68] Суд указал, что заявители, владевшие, но не проживавшие в своем доме в течение 19 лет, могут, тем не менее, называть этот дом своим жилищем в смысле ст. 8. Такой вывод ос­новывался на том, что, несмотря на длительное отсутствие, заяви­тели всегда намеревались вернуться, и у них сохранялись непре­рывные достаточные связи со своей собственностью, в такой степе­ни, чтобы ее можно было рассматривать как их жилище.

Образует ли жилище нежилая недвижимость (офис)? В 1992 г. Суд расширил понятие «жилище», признав таковым и неко­торую нежилую недвижимость, предоставив тем самым защиту этой недвижимости в рамках ст. 8. В деле Нимитц против Германии[69] Нимитц по профессии адвокат, в офисе которого был произведен обыск, в жалобе утверждал, что фактом проведения обыска было нарушено право на уважение его жилища и корреспонденции. Что касается понятия «жилище», то Суд отметил, что не всегда можно про­вести четкое разграничение между жильем и офисом, в частности, потому, что вести деятельность, которую можно отнести к профессиональной или деловой, можно с таким  же успехом и со своего места жительства, и, наоборот, можно заниматься делами, которые не относятся к профессиональной сфере, в офисе или коммерческих служебных помещениях. Узкое понимание термина «жилище» может привести к такой же опасности неравенства, как и узкое понимание «личная жизнь». Суд подытожил: «Если говорить в общем, толкование слова «жилище» как охватывающего служебные помещения, более созвучно с предметом и целью ст. 8».

При таких обстоятельствах, служебная недвижимость подпа­дает под защиту ст. 8.

КОРРЕСПОНДЕНЦИЯ

Право на уважение к корреспонденции человека - это право на установление коммуникации (связи) человека с другими лицами без вмешательства и цензуры.

Что составляет корреспонденцию? Хотя в понятие корреспон­денции с очевидностью включаются материалы, пересылаемые по­чтой, Суд определил также, что это понятие включает телефонные[70] и телексные[71] связи. В решении по делу Класс против Германии Суд указал на то, что «хотя телефонные разговоры конкретно не указаны в ч. 1 ст. 8, Суд считает, что такие разговоры входят в понятия «личная жизнь» и «корреспонденция», которые эта статья содержит».

Поскольку буквальное значение понятия «жилище» было ис­толковано расширительно, ожидается, что такая тенденция возоб­ладает и применительно к понятию «корреспонденция» с тем, чтобы идти в ногу с прогрессом коммуникационных технологий, которые создают все новые и новые средства коммуникаций, такие как элек­тронная почта (e-mail), со своей областью защиты. Однако прием­лемый уровень защиты изменяется с изменением типа используе­мого средства коммуникации.

Имеет ли значение содержание коммуникационного обмена? Защита в рамках ст. 8 относится к значению и методам коммуника­ции, а не к ее содержанию, и, таким образом, Правительство, на­пример, не может утверждать, что телефонные разговоры о крими­нальной деятельности не подпадают под действие ч. 1 ст. 8.[72] В деле Халфорда против Соединенного Королевства[73] было установлено, что защита, предоставляемая в соответствии со ст. 8, распро­страняется на телефонные переговоры, как служебные, так и част­ные, проводимые по телефону, установленному в офисе.

Имеет ли отношение к делу личность отправителя и адре­сата сообщения? Личность как отправителя, так и адресата коррес­понденции играет роль в определении того, что требуется в соот­ветствии со ст. 8. Например, Суд может внести ясность в то, на­сколько важна защита по отношению к письмам и другой корреспон­денции между адвокатами и их клиентами, в частности находящи­мися под стражей.

Имеются ли положительные обязательства со сто­роны Государства по отношению к правам, указан­ным в ст. 8, и в чем они состоят?

Как указал Суд: «Хотя по существу целью ст. 8 является в ос­новном защита индивида от произвольного вмешательства со сто­роны органов государственной власти, она не просто обязывает го­сударство воздерживаться от такого вмешательства: это негативное обязательство может дополняться позитивными обязательствами, неотъемлемыми от действительного уважения личной и семейной жизни.[74] Таким образом, также как и негативное обязательство не допускать произвольного вмешательства в личную и семейную жизнь человека, в его жилище и корреспонденцию, на Государство возлагается позитивное обязательство уважать весьма многочис­ленные личные интересы, не указанные в самой статье. Основой такой интерпретации ст. 8 служит содержащаяся в самой статье формулировка о праве человека на уважение его личной и семей­ной жизни и т.д., и это позволяет Суду расширить обязательства по отношению к одним только указанным правам. В деле Х & Y против Нидерландов[75] суд Признал, ЧТО [Статья 8] не только принуждает государство воздерживаться от ... вмешательства: в дополнении к этому негативному первона­чальному обязательству могут быть и положительные обязательства, неотъемлемые от действительного уважения личной и семейной жизни... Эти обязательства могут включать в себя принятие мер, направленных на обеспечение уважения личной жиз­ни даже в сфере отношений между отдельными личностями.

Следовательно, при определенных обстоятельствах Конвен­ция требует от Государства предпринять шаги направленные на обеспечение отдельному человеку реального уважения прав, пере­численных в ст. 8, и может потребовать также защитить отдельного человека от действий других частных лиц, которые препятствуют эффективному осуществлению их прав.

  Когда применяются положительные обязательства? Трудно идентифицировать обстоятельства, при которых следует пред­принять положительные действия с учетом ст. 8. Суд установил, что понятие «уважение» не является четко очерченным, и поскольку условия и обстоятельства в странах-участницах различны, вопрос о том,  что требуется для признания уважения к семейной жизни, существенно отличаются от дела к делу. Таким образом, государствам предоставляются широкие пределы усмотрения при решении во­проса о том, какое «уважение» необходимо при определенных обстоятельствах. Согласно решениям Суда при определении того, су­ществует или нет положительное обязательство, государство долж­но учитывать был ли нарушен справедливый баланс между общими интересами общества и интересами отдельного человека. При оп­ределении сути защищаемого права Суд указал, что цели, упомяну­тые в ч. 2 ст. 8, могут иметь отношение к делу, и, таким образом, критерий отличается от упоминаемых в ч. 2 ст. 8, когда необходимо соблюдать баланс между уже установленным правом и противобор­ствующими интересами, которые Государство стремится защищать. Во многих случаях различие в подходе по принятию положительного обязательства и обычным рассмотрением этого же случая в рамках ч. 2 ст.  8 будет очевидным из анализа оснований вынесенного решения  Суда, но не из самого решения.[76] С практической точки зрения,  возможно, что интересы всего сообщества сначала перевешивают, но при этом должны учитываться определенные обязательства по отношению к человеку по установлению преобладания его ин­тересов. Например, прецедентное право указывает, что там, где важное право личности поставлено на карту, и заявитель поставлен в невыгодное положение, положительное обязательство должно возобладать. С другой стороны, там, где это невыгодное положение не является столь значимым или там, где на карту поставлен важ­ный государственный интерес, такое развитие является менее правдоподобным.

Например, в деле Маркс против Бельгии[77] Суд признал, что уважение к семейной жизни между незамужней матерью и ее ребен­ком влечет положительное обязательство для государства по при­нятию мер, направленных на обеспечение интегрирования ребенка в его/ее семью с момента рождения. В этом случае ущерб для не­замужней матери и ее дочери будет более существенным по срав­нению с не столь значительным интересом государства по защите семьи, основанной на браке. Более того, предел усмотрения, пре­доставляемый государству, был слишком узким уже в силу того, что правовые и социальные условия в странах-участницах отражают тенденцию по исключению неравного отношения для замужних ма­терей и их детей. Это нашло свое отражение в принятии Европей­ской Конвенции по правовому статусу детей, рожденных вне закон­ного брака..[78] Таким образом, было определено, что положительное обязательство по отношению к семейной жизни необходимо влечет принятие мер по интегрированию ребенка в его/ее семью.

Однако Суд принял другое решение по делу X, Y & Z против Соединенного Королевства. Первоначально Суд установил, что отсутствие общего подхода среди стран-участниц Конвенции озна­чает, что государству предоставляются более широкая свобода ус­мотрения в отношении того, в чем должно выражаться уважение к семейной жизни для заинтересованных сторон - ребенка, рожденно­го при помощи AID-процесса и ее транссексуального отца. Как ре­зультат, суть положительного обязательства по уважению к семей­ной жизни была иной, чем по делу Маркс, и от государства требова­лось меньше действий для того, чтобы было констатировано, что требования по ст. 8 государством в данном конкретном случае со­блюдены. Соответственно, Суд отверг утверждение заявителя о том, что уважение к семейной  жизни требует от государства дать разрешение на внесение фамилии транссексуала в свидетельство о рождении ребенка в качестве отца.[79] Хотя и не было доказано, что установление отцовства в отношении ребенка, рожденного при по­мощи AID-процесса, противоречит интересам общества, но и не бы­ло также установлено, что такая запись является необходимой с точки зрения обеспечения прав и законных интересов ребенка.

 

ВТОРОЙ ЭТАП ПРОВЕРКИ СТ. 8

Действительно ли нарушались права, указанные в ст. 8? Если установлено, что разбирательство касается личной или се­мейной жизни, жилища или корреспонденции, Суд начинает прове­рять суть жалобы в рамках ч. 2 ст. 8. Часть 2 гласит, что не допускается вмешательство со стороны государственных органов в осуществление этого права, за исключением вмешательства, предусмотренного законами и необходимого в де­мократическом обществе в интересах национальной безопасности, общественного спокойствия, экономического благосостояния страны, в целях предотвращения бес­порядков или преступлений, охраны здоровья или нравственности или защиты прав и свобод других лиц

Что представляет собой вмешательство? После того как было установлено, что разбирательство касается права, защищае­мого: по ст. 8, следующим шагом проверки является установление того, нарушает ли действие, которое обжалуется, это право. В каче­стве примеров можно привести:

• отобрание детей у родителей и передача их на государствен­ное попечение;[80]

• приостановление получение корреспонденции заключенным;[81]

• обыск дома частного лица;[82]

• сбор и хранение информации в секретном полицейском досье.[83]

 Что должен доказать заявитель? Заявитель должен обосно­вать наличие вмешательства. Например, в деле Кэмпбелла против Соединенного Королевства[84] правительство утверждало, что заяви­тель-заключенный не доказал выдвинутое им обвинение в нарушение принадлежащего ему права на уважение корреспонденции, поскольку он не смог показать какое-либо вскрытое частное письмо. Однако Суд пришел к выводу, что вмешательство имело место, поскольку преоб­ладавший режим заключения позволял вскрывать и читать письма, условие на которое специально обратили внимание заявитель и его адвокат. При таких обстоятельствах заявитель был вправе утверждать, что он является жертвой нарушения его права на уважение корреспон­денции в рамках ст. 8. Таким образом, хотя заявитель не смог установить очевидность механического повреждения почтовых отправлений, которое могло бы представлять собой объект вмешательства, было признано достаточным, что заявитель смог убедительно доказать су­ществование высокой вероятности подобного вмешательства.

Является ли существование закона достаточным? В деле Даджеона против Соединенного Королевства[85] заявитель жало­вался на то, что закон, придающий криминальный характер гомосек­суальным отношениям, нарушал не имеющим оправдания образом его право на уважение к личной жизни в рамках ст. 8. Поскольку су­дебное преследование взрослых мужчин, добровольно соглашаю­щихся на половые отношения, не имеет место по закону уже в тече­ние некоторого времени, и сам заявитель не был осужден или под­вергнут судебному преследованию за это преступление, правитель­ство оспаривало то, что имело место нарушение права заявителя на уважение к его личной жизни на основе одного лишь факта сущест­вования репрессивного закона. Однако Суд признал, что угроза того, что преследование могло начаться, не была ни иллюзорной, ни тео­ретической и вследствие этого с учетом личных обстоятельствах заявителя само существование закона в уголовном порядке пресле­дующего добровольные гомосексуальные связи взрослых мужчин прямо и непрерывно влияло на его личную жизнь.

В каких случаях существование закона о секретной наблю­дении является достаточным для того, чтобы подобное наблю­дение было расценено как вмешательство в личную жизнь? Оче­видно, что многие из тех, за кем ведется намеренное секретное на­блюдение со стороны государства, становятся объектами вмеша­тельства. Другие могут это подозревать, но не иметь существенных доказательств. Затруднительность доказывания того, что имело ме­сто вмешательство приводит заявителя к утверждению о том, что само существование закона, допускающего слежку, является вме­шательством в личную жизнь в рамках Статьи 8. При определенных обстоятельствах такая жалоба может иметь успешную перспективу.

В деле Класса против Германии[86] Суд ответил утвердительно на вопрос, может ли лицо, считающее, что ему был нанесен ущерб каким-либо действием, нарушающим Конвенцию, на том основании, что в связи с имевшей место секретностью действий, против кото­рых оно возражает, оно не может указать ни на одно какое- либо конкретное действие, затрагивающее его лично. По мнению Суда, реальная эффективность Конвенции требует в таких обстоятельст­вах допустить возможность обращения с жалобой. Поэтому Суд признает, что лицо может при определенных условиях утверждать, что оно явля­ется жертвой нарушения (права), в связи с самим существованием тайных мер или законодательства, допускающего такие секретные меры, без необходимости под­тверждать, что такие меры фактически применялись к нему.

Однако ясно, что такое может иметь место только при опре­деленных обстоятельствах. В каждом конкретном случае условия должны быть определены в зависимости от того, какое право или какие права, закрепленные Конвенцией, были, как утверждается, нарушены, против каких секретных мер выдвинуты возражения и какая существует связь между заявителем и этими мерами.

В деле Мелоуна против Соединенного Королевства,[87] еще до Суда шла дискуссия о том, действительно ли прослушивался те­лефон заявителя. Правительство согласилось с тем, что один те­лефонный разговор был подслушан полицией, но отказалось после­довательно разглашать информацию о том, в каком еще объеме прослушивались его телефонные разговоры и просматривались ли письма, и, вообще, имели ли место подобные факты. Тем не менее, было признано, что: в качестве подозреваемого в скупке краденого он принадлежал к определенной группе лиц, против которых приме­нение прослушивания телефонных переговоров и перлюстрация обязательно должны были иметь место. [88]

В результате, Суд пришел к заключению, что сам факт существо­вания закона и практики, позволяющих и устанавливающих систему эффективного тайного наблюдения за телефонными переговорами, представляет собой нарушение права заявителя в рамках ст. 8 «вне зависимости от любых мер, в действительности применявшихся к нему».

Если имело место нарушение прав, закрепленных в ст. 8?

Для того чтобы быть совместимым с Конвенцией, любое на­рушение прав, защищаемых ч. 1 ст. 8, должно соответствовать кри­териям, перечисленным в ч. 2 этой статьи. В частности это вмешательство должно быть произведено в соответствии с законом и должно преследовать одну из законных целей, содержащихся в ч. 2, а также быть необходимо в демократическом обществе или быть соразмерным этой цели.

Было ли действие, нарушающее право, закрепленное в Статье 8, произведено в соответствии с законом? Меры, состав­ляющие нарушение права, указанного в ст. 8, могут быть признаны совместимыми с Конвенцией только, если они принимаются в соот­ветствии с законом. Если меры. Упоминаемые в жалобе, не соответ­ствуют требованиям законности - это нарушение ст. 8, и, как след­ствие, окончание дела. Определенные разделы законодательства представляются особенно уязвимыми в этом отношении, в том чис­ле Законы о секретном наблюдении, о защите детей и о просмотре корреспонденции заключенных.

Что означает «в соответствии с законом»? Для того, чтобы находиться «в соответствии с законом», нарушение, упоминаемое в жалобе, должно иметь законное основание, а рассматриваемый за­кон должен быть достаточно точным и содержать меры защиты от произвола властей.

У вмешательства должно быть законное основание. Пред­принимаемые меры окажутся спорными, если они проводятся не на основе законодательного акта, а вместо этого регулируются админи­стративной практикой или другими обязывающими указаниями. Но административная практика, даже если и придерживается закона, не дает гарантий, требуемых от «закона». По мнению Суда, любые меры по наблюдению за индивидами должны отвечать жестким условиям и процедурам, предусмотренным самим законодательством.

В деле Мелоуна против Соединенного Королевства[89] Суд рассматривал вопрос о том, имело ли законное основание для рас­поряжения о прослушивании телефонных разговоров. В то время телефонное прослушивание регулировалось административной практикой, подробности которой не публиковались, она не имела также специального законодательного закрепления. Суд решил, что не были достаточно точно определены рамки, в которых компетент­ные органы могут вести секретное прослушивание и методы, кото­рыми они могут пользоваться при установлении прослушивания те­лефонных разговоров; поскольку это была административная прак­тика, ее можно было изменить в любое время - это нарушение ст. 8.

В деле Хана против Соединенного Королевства[90] Суд при­знал что использование скрытого подслушивающего устройства вла­стями Соединенного Королевства не соответствовало закону в смыс­ле ст. 8. поскольку не существовало установленной законом системы, регулирующей использование подобных устройств, при ее использо­вании руководствовались Инструкцией Министерства внутренних дел, которая не была одобрена законодательно и не была опубликована.

Требование предсказуемости. Для удовлетворения требова­ния законности, с точки зрения ч. 2 ст. 8, закон, содержание которого подвергается сомнению, должен быть, во-первых, доступен для лиц, которых он касается, во-вторых, быть сформулированным с доста­точной точностью и определенностью, позволяющей заинтересован­ным лицам, при необходимости воспользовавшись правовой помощью, предвидеть в разумных пределах, зависящих от обстоятельств, по­следствия, которые могут повлечь за собой определенные действия.[91] Это положение известно как требование предсказуемости (предвиде­ния), и оно означает, что закон, предоставляющий свободу действий, не является сам по себе несовместимым с требованием предсказуе­мости при условии, что дискреционные полномочия и способ их осуще­ствления указаны с достаточной ясностью для того, чтобы определить правомерность цели указанных мер и обеспечить индивиду предостав­ляющей человеку адекватную защиту против произвольного вмеша­тельства властей.[92] Кроме того, способ реализации предоставляемой свободы действий административными властями может вполне соот­ветствовать требованиям ст. 8, если предусмотрена возможность су­дебного контроля за действиями административных органов.

С неизбежностью некоторые области, охватываемые законом, требуют предоставления большей, по сравнению с другими, свобо­ды действий органам государственной власти, и вопрос о совмести­мости этих законов со ст. 8 рассматривается Судом.

Требование предсказуемости и закон о защите ребенка. В деле Олссон против Швеции[93] родители были разлучены с детьми и помещены в разные приемные семьи, проживавшие на удаленном расстоянии от места жительства заявителей - родителей детей, взятых на государственное попечение. В своей жалобе заявители не отрицали, что власти действовали в соответствии со шведским за­коном. Однако они утверждали, что власти приняли меры не «в соответствии с правом» по смыслу ст. 8, поскольку законодательством не были установлены ограничения на применение дискреционный полномочий, и закон был сформулирован столь неопределенно, что результаты его применения оказались непредсказуемыми. Хотя Суд признал, что шведский закон, применимый к данному делу, является весьма неопределенным по своей терминологии и предоставляет довольно широкие пределы усмотрения, в особенности в отношении проведения в жизнь решений по делам об установлении государств венного попечения. В частности, он предусматривает возможность вмешательства властей в случае, если здоровье или развитие ребенка находятся под угрозой или в опасности, не требуя предоставления доказательств реального вреда. С другой стороны, обстоятельства, требующие взятия ребенка под государственное попече­ние, и осуществление такого решения настолько разнообразны, что едва ли возможен .закон, предусматривающий все случаи. Если бы в своем праве действовать власти были бы ограничены случаями конкретного причинения вреда, это безосновательно снизило бы эффективность необходимой ребенку защиты. К тому же гарантии про­тив произвольного вмешательства обеспечиваются тем, что осуще­ствление почти всех, предусмотренных законом полномочий или поручено, или подконтрольно административным судам на нескольких уровнях. Учитывая эти гарантии, указал Суд в своем решении, объем дискреционных полномочий, предоставленных законом властям, представляется Суду весьма разумным и приемлемым для целей ст. 8.                                               

Требование предсказуемости и скрытое наблюдение. По очевидным причинам закон о тайном наблюдении представляется весьма проблематичным с точки зрения требования предсказуемости. Соответственно возникает вопрос о том, как это требование применять в данной области.                                 

В деле Мелоуна против Соединенного Королевства Суд при­знал, что требования Конвенции относительно предсказуемости не могут быть абсолютно одинаковыми в специальном контексте, ка­сающемся перехвата телефонных сообщений для целей.

Соответственно возникает вопрос о том, как это требование применять в данной области.

В деле Мелоуна против Соединенного Королевства Суд при­знал, что требования Конвенции относительно предсказуемости не могут быть абсолютно одинаковыми в специальном контексте, ка­сающемся перехвата телефонных переговоров для целей полицей­ских расследований, как это имеет место там, где объектом соот­ветствующего закона является установление ограничений на пове­дение отдельных личностей. В частности, требование предсказуе­мости не может означать, что человеку следовало бы предвидеть, когда власти могут произвести перехват его переговоров, так чтобы он мог соответствующим образом построить свое поведение.

Аналогично в деле Леандера против Швеции[94] Суд признал, что отдельного человека нельзя обвинить в том, что он не смог точ­но предвидеть, какие проверки могут быть сделаны в рамках специ­альной полицейской операции. Тем не менее, Суд указал, что в сис­теме, применимой к гражданам положения закона должны быть сформулированы достаточно четко с тем, чтобы дать гражданам надлежащее указание относительно обстоятельств и условий, при которых публичные органы вправе прибегнуть к скрытому и потен­циально опасному вмешательству в осуществление права на ува­жение к личной жизни и корреспонденции.

Требование предсказуемости и прослушивание телефонных переговоров. В двух процессах против Франции - в деле Крюслэна[95] и в деле Ювига[96] - Суду пришлось определить, соответствует ли французский закон, регулирующий прослушивание телефонных раз­говоров граждан полицией, требованиям предсказуемости в смысле ч. 2 ст. 8. Так, часть доказательств, использовавшихся против Крюслэна в ходе судебного процесса, где он обвинялся в попытке совер­шения вооруженного ограбления и соучастии в убийстве, была пред­ставлена записью его телефонного разговора. Телефон Ювига про­слушивался в рамках расследования предполагаемого налогового мошенничества, совершенного Ювигом и его женой. Суд заявил, что оспариваемое Крюслэном и Ювигом вмешательство было обосно­ванным и законным с точки зрения французского права. Однако французское право, писаное и неписаное, не определяло с достаточ­ной четкостью рамки и способы осуществления соответствующего Дискреционного права, предоставленного публичным органам. Это еще более верно с точки зрения материальных прав, поскольку зая­вители не пользовались минимальной степенью защиты, на которую граждане вправе рассчитывать в демократическом обществе, где гос­подствует право. На основании вышеизложенного Суд постановил:

Прослушивание и другие формы перехвата телефонных раз­говоров представляют собой серьезное вмешательство в личную жизнь и корреспонденцию и соответственно должно основываться на «законе», который должен быть особенно точен. Существенно иметь четко сформулированные, подробные правила по данному вопросу, в особенности, поскольку применимые в этом случае тех­нологии все более усложняются.

В деле Ротару против Румынии[97] заявитель жаловался на то, что секретная румынская служба (РСС) имела и использовала досье, содержащее информацию о нем личного характера, часть из которой, по его утверждению, была ложной и носила клеветнический характер. Вопрос сводился к тому, был ли закон, разрешающий такое вмеша­тельство, доступен для заявителя и предсказуем с точки зрения его возможных результатов. Прежде всего, Суд отметил, что риск произ­вола больше в частности там, где право исполнения держится в сек­рете. Затем Суд заявил, что поскольку на практике реализация мер скрытого наблюдения за коммуникациями недосягаема для контроля как со стороны отдельных граждан, так и широкой общественности. Как следствие, закон должен достаточно точно определять рамки лю­бого такого дискреционного права, предоставляемого компетентным органам, и способы его осуществления с учетом законной (легитимной) цели той или иной меры. С тем чтобы обеспечить индивиду над­лежащую защиту от произвольного вмешательства.[98]

Вопрос, таким образом, состоял в том, определял ли внутрен­ний закон с достаточной степенью точности ситуации, в которых РСС могла хранить и использовать информацию, относящуюся к личной жизни заявителя. Установив, что соответствующий закон позволяет секретной национальной службе собирать, записывать и хранить информацию, Суд установил, что во внутреннем законе нет положений, накладывающих какое-либо ограничение на подобные действия. Например, было установлено, что в национальном законе ничего не говорилось о:

• характере информации, которая может записываться;

• категориях людей, против которых могут быть предприняты  меры наблюдения, такие как сбор и хранение информации;

 • обстоятельствах, при которых могут применяться подобные меры;

 • процедурах, которым необходимо следовать.

Закон не устанавливал также какого-либо предельного срока хранения информации или времени, в течение которого она могла собираться.[99] Кроме того, Суд отметил, что в отношении гарантий, необходимых для защиты от произвольного использования возможности сбора и хранения информации, в законе не предусмотрена какая-либо  процедура надзора ни во время реализации мер, ни после. Затем было заявлено, что поскольку не указаны с достаточной ясностью  рамки и способ реализации соответствующей свободы действий, предоставляемой органам государственной власти, как и вопрос об использовании РСС информации о личной жизни заявителя, то «это не находится в соответствии с законом» и нарушает ст. 8.  Требование предсказуемости и права лиц, находящихся в за­ключении и в иных условиях, ограничивающих свободу. В деле Херцегфалви против Австрии,[100] было установлено, что требование предсказуемости не удовлетворяется австрийским законом, разре­шающим куратору пациентов с психическими отклонениями решать, посылать ли пациенту его корреспонденцию. Возможности куратора были изложены в общих терминах и согласно решению Суда: при отсутствии каких-либо подробных указаний, касающихся существа дозволяемых ограничений, законных целей, для достижения кото­рых подобные ограничения устанавливаются, их продолжительности и рамок, [эти] законоположения не предоставляют минимальной степени защиты от произвола, требуемой правилами законности в демократическом обществе[101]

   Таким образом, хотя возможно использование определенных mep, применяемых в силу закона, а не самого законодательства, для указания необходимому широкому кругу представителей власти деталей перехвата персональных и частных коммуникаций, это позволено только в тех пределах, когда соответствующие меры применимы к лицам, находящимся в заключении. В деле Сильвера против Со­единенного Королевства,[102] где приостановка получения писем заявителем была проведена по распоряжению начальника тюрьмы, ко­торый не обладал на это законным правом, и заявителю не было дос­тупно содержание действующих правил, вследствие чего Суд при­знал, что имело место нарушение права заявителя на уважение его корреспонденции, предусмотренного ст. 8 Конвенции, а также и то, что указанное нарушение не может рассматриваться как правомер­ное, поскольку условия, изложенные в ч. 2 ст. 8 выполнены не были.

Суд пришел к аналогичному выводу и при рассмотрении дела Ниедбала против Польши,[103] где заявитель-заключенный жаловал­ся на то, что его письмо к Омбудсмену было перлюстрировано и за­держано в нарушение ст. 8. При рассмотрении вопроса о том, была ли перлюстрация корреспонденции заключенного проведена в соот­ветствии с законом, как того требует ч. 2 ст. 8, Суд отметил сле­дующие проблемы, возникающие при рассмотрении соответствую­щего польского закона:

• Отсутствие законных оснований, которые могли бы служить легальной базой для эффективной подачи заключенным жа­лобы на то, что корреспонденция лица, находящегося в за­ключении или под стражей, подвергается цензуре.

• Польский закон разрешает безусловную и неограниченную перлюстрацию корреспонденции заключенных представите­лями власти, действующими в рамках уголовно-исполнитель­ного законодательства.

• В результате закон не делает различия между разными кате­гориями лиц, с которыми может поддерживать связь заклю­ченный, и, следовательно, Омбудсмен также является объек­том цензуры.

• Соответствующие положения не устанавливают принципов, определяющих действие цензуры, и в частности они ничего не говорят о методах и временных рамках ее эффективного при­менения.

• Поскольку цензура применяется автоматически, представители власти не обязаны принимать обоснованное решение, указы­вающее на основания и цели ее эффективного применения.[104]

Принимая во внимание вышеизложенное, Суд пришел к за­ключению о том, что польский закон не указывает с достаточной ясностью рамки и способы реализации свободы действий, предостав­ляемой органам государственной власти в отношении контроля над корреспонденцией заключенных, что свидетельствует о нарушении ч.2 ст., 8.

Преследует ли вмешательство законную цель?

 Если вмешательство признано совместимым с законом, Суд приступает к рассмотрению вопроса о том, преследовало ли такое вмешательство законную цель в рамках ч. 2 ст. 8. В части 2 ст. 8 со­держится перечень целей, для достижения которых государство вправе добиваться доказательства обоснованности и правомерно­сти своих действий. Например, государство может утверждать, что:

• сбор и хранение информации об определенных лицах прово­дится в «интересах национальной безопасности»;

• просматривая корреспонденцию заключенных, оно добивает­ся предотвращения «беспорядков и преступлений»;

• при отобрании детей из неблагополучной семьи преследуется цель защиты «здоровья и морали» или «прав и свобод других лиц»;

• решение о высылке или депортации служит интересам «эко­номического благополучия страны».

Государство-ответчик должно обосновать цель вмешательства и тот факт, что основания разрешаемого вмешательства разнообраз­ны, например, в интересах национальной безопасности - означает, что обычно государство может указать на подходящий прецедент в поддержку вмешательства. Часто заявитель жалуется на то, что причина,  указываемая государством, не является «действительной» причиной для мотивировки вмешательства, хотя Суд неохотно принимает подобную жалобу. Можно сказать, что Суд обращает мало внимания на те цели, на которые ссылается государство как на основание своих действий, и часто объединяет эти цели - такие как защита здоровья и морали, прав и свобод других лиц - в одну общую цель.[105] Таким образом, в большинстве случаев Суд примет во внимание тот факт, что Государство действовало для достижения правомерной цели, и Суд лишь в крайнем случае отвергнет, если и вообще посчи­тает такое допустимым, законную цель или определенные цели, даже если они и оспариваются заявителем.

 

Является ли вмешательство необходимым в демократическом обществе?

Заключительный этап проверки на соответствие требованиям ст. 8 состоит в определении того, является ли допущенное вмеша­тельство «необходимым в демократическом обществе».

Что означает понятие «необходимо»? Для того чтобы у го­сударства была «некоторая» причина для вмешательства, послед­нее должно быть «необходимым». Значение понятия «необходимо» Суд поясняет различными терминами. Например, в деле Хендисайда против Соединенного Королевства:[106]

«Прилагательное «необходимое» в контексте Конвенции не столь многозначно, как слова «полезное», «разумное», или «удобное», но предполагает существование «насущной общественной потребности» в осуществлении данного вмешательства

Суд далее развил эту тему в деле Олсона против Швеции,[107] где отметил: понятие необходимости подразумевает, что вмешательство соответ­ствует возникшей социальной необходимости, и оно соразмерно преследуемой за­конной (легитимной) цели.

Таким образом, излишняя буквальность или, напротив, рас­ширительное толкование понятия «необходимость» были отвергну­ты Судом, который проводит политику соразмерности.

Характеристика демократического общества. Вероятно может вызвать удивление тот факт, что Суд подробно не опреде­лил, что же именно, по его мнению, характеризует общество как де­мократическое. Однако в деле Даджена против Соединенного Ко­ролевства[108] Суд настаивал на терпимости и широте взглядов как на двух основополагающих признаках демократического общества. В контексте ст. 8 подчеркивается важность существования власти закона в демократическом обществе и необходимость предупреж­дения произвольного вмешательства непосредственным действием прав, указанных в Конвенции. Кроме того, согласно заявлениям Су­да, Конвенция была создана для поддержания и продвижения идеа­лов и ценностей демократического общества.[109] Однако в демокра­тическом обществе для утверждения целей, провозглашенных в ст. 8, необходим баланс, достигаемый между правами отдельного человека и общественными интересами при применении принципа соразмерности.

 В чем состоит принцип соразмерности? В целом принцип соразмерности означает, что права человека не являются абсолютными и что осуществление права отдельного человека всегда должно соизмеряться с более широкими общественными интересами. Этот принцип представляет собой один из способов достижения баланса интересов, и Суд ныне весьма широко им пользуется применительно к Конвенции. Суд отмечал, что при толковании Конвенции необходимо учитывать ее особый характер как договора о коллективной гарантии прав человека и основных свобод. Таким образом, предмет и цель Конвенции как правового акта, обеспечивающего защиту  прав человека, требуют, чтобы ее нормы толковались и применялись таким образом, чтобы сделать ее гарантии реальными и эффективными. Кроме того, любое толкование прав и свобод, которые  гарантируются, должно соответствовать «общему духу Кон­венции - правового акта, целью которого является обеспечение и развитие идеалов и ценностей демократического общества. Всей Конвенции присущ поиск справедливого баланса между соблюдением интересов общества в целом и потребностями защиты фунда­ментальных прав каждого отдельного человека.[110]

 Как принцип соразмерности применим к cm. 8? При рассмот­рении вопроса о том, совместимы ли решения, принимаемые государствами-участниками Конвенции со ст. 8, Суд использует проверку соразмерности, которая в простейшем варианте включает в себя проверку баланса между правами отдельного лица и интересами государства. Однако Суд не предлагает обжалование решений национальных судов стран - участниц, и, таким образом, воздерживается от того, чтобы подменять суды государств - участников Конвенции  и навязывать им свое мнение в каждом конкретном случае. Вместо этого его роль состоит в том, чтобы решить применительно к данному конкретному делу, были ли у властей «соответствующие и достаточные причины» для принятия спорных мер.[111]

 .Принятие решения о том, соразмерно ли вмешательство цели,  которую оно преследует, часто оказывается сложным процессом,  включающим рассмотрение и учет множества факторов. Сюда относится решение вопроса о том, какие интересы защищаются при вмешательстве, насколько велико это вмешательство, каковы неотложные социальные нужды, которые стремится удовлетворить государство.

Интересы, которые должны быть защищены от вмеша­тельства. Суд, например, отметил в деле Даджена против Соеди­ненного Королевства,[112]  что настоящее дело касается самых ин­тимных аспектов личной жизни. Соответственно должны существо­вать действительно серьезные основания для того, чтобы вмеша­тельство со стороны государственной власти было правомерным с точки зрения целей, перечисленных в ч. 2 ст. 8. Таким образом, не­избежно, что некоторые права будут признаваться более важными, чем другие, что делает очень трудным обоснование соответствую­щего вмешательства.

Природа вмешательства. Чем шире и глубже вмешательст­во, тем более вескими должны быть причины для его оправдания. Необходимы веские причины для оправдания запрета на контакты между одним из родителей и ребенком, который, к примеру, нахо­дится под опекой, чем на ограничение таких контактов.

Неотложные социальные нужды также требуют внимательно­го рассмотрения, а меры, используемые для защиты национальной безопасности, могут быть оправданы легче, чем те, применение ко­торых пытаются обосновать, к примеру, необходимостью защиты морали. Заслуживает внимания и то, что характер демократического общества имеет отношение к исполнению. Данное положение Суд неоднократно подчеркивал в отношении обеспечения безопас­ности при защите человека от произвольного использования власти государством.

Предел усмотрения. Ясно, что Суд предоставляет нацио­нальным властям определенный предел усмотрения в вопросе о том, будет ли нарушение права, упоминаемого в ст. 8, оправданным в рамках ч. 2 этой статьи. Пределы усмотрения зависят не только от цели ограничительных мер, но и от природы самого деяния. Как бы­ло установлено: факторы, которые следует принимать во внимание при определении предела усмотрения в данной области, включают существование общих основ в законодательстве стран-участниц;

«чувствительности» рассматриваемой области и различия в правах, политике и практике стран-участниц.[113]

 

Как правило, границы предела усмотрения будут различными в зависимости от контекста. Например, было показано, что пределы усмотрения национальных властей весьма широки в таких областях как защита детей. В этих случаях Суд признает, что существует раз­личив В подходах к вопросу о защите ребенка, и вмешательству госу­дарства в дела семьи среди стран-участниц, и это принимается во внимание при разбирательстве дел, относящихся к Конвенции, путем предоставления государствам свободы действий в данной области. Кроме того, Суд также признал, что благодаря своей близости к чув­ствительным и сложным вопросам, определяемым на национальном уровне, местные власти имеют возможность объективнее оценить обстоятельства каждого случая и определить наиболее приемлемый способ действия. Например, в делах об опеке национальные власти имеют возможность на основе общения с заинтересованными лицами избрать наиболее приемлемые и эффективные способы решения проблемы уже на этапе, когда соответствующие меры только плани­руются, или немедленно после их введения.[114] В результате, государ­ству предоставляется свобода усмотрения с учетом тех особенно­стей, с которыми проявляется уважение к личной и семейной жизни в рамках ст. 8, и отражается в способе, которым устанавливается ба­ланс, между вмешательством и его правомерной целью.

Часть II. Материальное право

Вторая часть данного руководства подробно рассматривает применение прецедентного материального права Комиссией и Су­дом в контексте ст. 8: права на уважение личной и семейной жизни, жилища (дома) и корреспонденции.

Наша цель состоит в том, чтобы определить, совместимы ли определенные меры и действия со ст. 8, поскольку не каждая фабу­ла соответствует основной части Конвенции, но данный анализ не может быть исчерпывающим. Общие правила, сформулированные Судом в его прецедентном праве, и представленные для обсужде­ния, следует применять с учетом конкретных моментов.

 

ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ

Прецедентное право в отношении уважения личной жизни, ох­ватывает широкую область применения, включая сбор и хранение информации, доступ к персональной информации, регулирование использования фамилий и вопросы физической и моральной непри­косновенности. Вопросы, связанные с корреспонденцией, пересе­кающиеся с вопросами о личной жизни, рассматриваются в отдель­ном разделе.

Сбор и хранение персональной информации. Пределы, в кото­рых допускается сбор, хранение и использование Государством пер­сональной информации об отдельном человеке без его согласия, за­висят от совместимости со ст. 8. Подобные меры обычно бывают двух видов: во-первых, информация собирается и хранится полицией для предотвращения и недопущения преступлений, во-вторых, сек­ретные службы создают и поддерживают информационные файлы (досье) в интересах защиты национальной безопасности.

Какую информацию может собирать и хранить полиция?  Фотографии. Ответ на вопрос о том, является ли фотографирова­ние полицией вмешательством в личную жизнь человека, зависит от того, связано ли это с обстоятельствами личного характера или с общественно значимыми событиями, от того, используются ли полу­ченные таким образом материалы для ограниченного применения или существует вероятность, что они могут стать достоянием глас­ности.[115] В деле Фридла против Австрии[116] рассматривался тот факт, что полицейские власти Вены вели фотосъемку во время де­монстрации, в которой участвовал заявитель. После этого полиция идентифицировала заявителя, записала эти персональные данные и хранила их в административном файле, связанном с этими собы­тиями. Однако Комиссия не нашла, что это является нарушением его права на уважение к личной жизни и выдвинула три аргумента в защиту своего решения:

• это не было вмешательством во «внутренний мир», частную жизнь заявителя в отличие от того, когда власти вторгаются в жилище гражданина и производят фотосъемку;

фотографии связаны с общественным событием, а именно с демонстрацией в общественном месте, в котором заявитель  добровольно принимал участие;

 они использовались только для регистрации характера де­монстрации и поведения в ней участников для проведения последующих расследований, связанных с этим преступлений.

Однако при вынесении окончательного решения Комиссия придала также значение тому факту, что правительство заверило, что "Отдельные лица на сделанных фотографиях останутся анонимными в том отношении, что не будут записываться их фамилии, личные данные, и сделанные фотографии не будут вводиться в систему обработки данных, и не будут предприниматься действия по возможной идентификации сфотографированных лиц средствами обработки данных».

  Записи, относящиеся к совершенным в прошлом правонарушениям  Комиссия установила, что и вмешательство в личную жизнь отдельного человека, вызванное хранением данных, связанных с правонарушениями совершенными в прошлом, является не­значительным вмешательством в осуществление гражданами права на уважение частной жизни и, таким образом, может рассматри­ваться как необходимость в современном демократическом общест­ве для предотвращения преступлений.[117]

В деле Фридла против Австрии власти определили личность заявителя для преследования в судебном порядке по делу о дорожно-транспортном происшествии, хотя преследование не проводилось ввиду тривиального характера происшествия. В соответствии с заключением Комиссии, признано допустимым, чтобы полученная информация только содержалась в общем административном фай­ле, в котором хранятся данные о случаях, вызывающих сомнение и чтобы она не вводилась в систему обработки данных. В противоположном случае, должен рассматриваться вопрос о совместимости вмешательства со ст. 8.

Информация, связанная с террористической деятельно­стью. В отношении снятия отпечатков пальцев, фотографирования, а также сбора и хранения иной информации после неубедительного Расследования, проведенного на основании антитеррористического законодательства, хотя и может рассматриваться как вмешательство в осуществление освобожденными подозреваемыми их права на неприкосновенность частной жизни, однако в любом случае ведение таких наблюдений, сбор и хранение информации допустимо, с точки зрения Суда, в интересах «национальной безопасности» и «общественного порядка».

В деле МакВей против Соединенного Королевства[118] заяви­тели были допрошены, обысканы, у них взяли отпечатки пальцев и их сфотографировали в рамках антитеррористического закона. В жалобе заявители утверждали, что последующее хранение соответствующих данных представляет вмешательство в их личную жизнь Однако Комиссия пришла к заключению, что сбор и хранение ин­формации представляет собой» не более чем сравнительно не­большое вмешательство в осуществление заявителями их права на уважение частной жизни в условиях настоятельной необходимости вести борьбу с террористической деятельностью.

В деле Мюррей против Соединенного Королевства[119] было признано, что задержание заявительницы, составление записей о ее личности, а также ее фотографирование без ее ведома и согласия, то есть действия, ставшие предметом жалобы, были оправданны в свете ч. 2 ст. 8 как законные меры, необходимые в демократическом обществе в целях предотвращения преступлений в контексте борь­бы с терроризмом. Нельзя считать, подчеркнул Суд, что компетент­ные власти вышли за законные рамки расследования террористиче­ских преступлений, заведя и сохранив досье о личности арестован­ного лица или даже иных лиц, которые присутствовали во время ареста. О сведениях, полученных во время обыска нельзя сказать, что они не имеют отношения к процедуре ареста и допроса. Анало­гичные выводы применимы к факту фотографирования и сохране­ния фотографий. Эти меры, по мнению Суда, несомненно, пресле­довали правомерную цель предотвращения преступлений. Суд так­же не считает, что предпринятые действия были несоразмерны пре­следуемой цели. Этот дело подтвердило, что Суд будет рассматри­вать содержание и объем сведений, собранных полицией и служба­ми безопасности с учетом широких пределов усмотрения, обычно применяемых к таким случаям.

 

СБОР ДАННЫХ В ИНТЕРЕСАХ ЗАЩИТЫ НАЦИОНАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

Суд признает то обстоятельство, что для защиты национальной безопасности, государство может и должно иметь законы, позволяю­щие компетентным государственным органам производить сбор и по­следующее хранение информации, способами, исключающими обще­ственный контроль.[120] Кроме того, признается, что у властей должна быть возможность использовать эту информацию при оценке пригод­ности кандидатов в работе на должностях, важных для национальной безопасности. Государство ответственно за определение этих исклю­чительных условий и специальных мест работы. Однако в подобных случаях Суд говорит, что действия государства должны соответство­вать настоятельной общественной необходимости, а также быть про­порциональными. При этом должно удовлетворяться требование су­ществования адекватных и эффективных гарантий против злоупотреблений. Он говорит, что это необходимо с точки зрения риска, что «система секретного наблюдения для защиты национальной безо­пасности может подорвать или даже уничтожить демократию, под предлогом ее защиты».[121] Таким образом, государство должно закре­пить надлежащие и эффективные гарантии против злоупотреблений и определить адекватные рамки защиты, предлагая минимальные стандарты защиты для предотвращения злоупотребления властью самим государством и нарушения прав ст. 8.

Какие требуются процедурные защитные меры? В деле Леандера против Швеции[122] Суд подробно обсуждал характер проце­дурных защитных мер, необходимых для защиты личных прав по ст. 8. Заявитель жаловался на то, что шведское правительство хранит секретную информацию о нем и использует ее для отказа в предос­тавлении ему не только постоянной, но даже временной работы в государственных учреждениях, поскольку для такой работы требу­ется получить официальный допуск. Леандер жаловался на то, что как хранение, так и раскрытие этой информации вместе с отказом в предоставлении ему возможности опровергать ее, нарушают его право на уважение к личной жизни, гарантированное ч. 1 ст. 8. Хотя Суд согласился с тем, что существование системы персонального контроля представляет собой вмешательство в личную жизнь заявителя, но, вместе с тем, констатировал, что это было необходимо в демократическом обществе. Суд рассмотрел комплекс правовых политических и административных гарантий от произвольного осу­ществления вмешательства государственной власти в личную жизнь заявителя и пришел к выводу, «что государство — ответчик было вправе считать, что по данному делу интересы национальной безопасности превалируют над личными интересами заявителя... По­этому нарушений ст. 8 не было.

В список 12 мер защиты от произвольного вмешательства, ко­торые, как считает шведское правительство, создают достаточные правовые гарантии против злоупотреблений, Суд включил ряд по­ложений, разработанных для уменьшения отрицательных последст­вий при сборе и использовании информации. К ним относятся:

• хотя Национальное Управление Полиции оставляет за собой свободу действий в отношении информации, которая может быть введена для хранения, это регулируется законом и огра­ничивается инструкциями, утвержденными Правительством;

• введение информации в секретную полицейскую систему хра­нения должно отвечать требованиям согласно которым эта информация необходима для специальных целей полиции и предназначена для предотвращения и выявления «правона­рушений против национальной безопасности»;

• было установлено, что соответствующий закон содержит чет­кие и подробные положения о том, какую информацию можно использовать, какие представители власти могут ее использо­вать, при каких обстоятельствах может проводиться обмен та­кой информацией, какова процедура, которой должно следо­вать Национальное управление полиции при открытии досту­па к информации;

• наконец использование информации секретного полицейского регистра для иных целей ограничивается, как правило, слу­чаями общественного порицания и случаями, связанными с получением шведского гражданства.[123]

В деле Леандера против Швеции Суд уделил много внимания тому обстоятельству, что надзор за надлежащим использованием системы возлагается как на Парламент, так и независимые институ­ты, такие как Канцлер Юстиции, парламентский Омбудсмен и Пар­ламентский Комитет юстиции[124]

Кроме того, в отношении деятельности Национального управле­ния полиции Суд счел важным, что парламентские члены Управления: Принимают участие во всех решениях относительно того, следует ли предоставлять информацию запрашивающим ее представителям власти. В частности каждый из них обладает правом вето, наложение которого безусловно и безоговорочно воспрещает предоставление информации Управлением. В подобном случае решение о предос­тавлении информации может быть принято только самим Правительством, и только при обращении к нему Национального Комиссара полиции или при запросе одного из парламентариев. Это прямой и непосредственный контроль за наиболее важным аспектом регистра - предоставлением информации - обеспечивает надежную защи­ту от злоупотребления.[125]

Комплекс мер защиты, предусмотренный в шведской системе персонального контроля, являются достаточным для выполнения требований ч. 2 ст. 8 в данном случае.

В целом Суд конкретно рассматривает обстоятельства каждо­го дела и воздерживается от ссылок на системы, действующие в другой юрисдикции. Таким образом, роль Суда состоит в том, чтобы определить, находится ли проверяемая в каждом конкретном случае система в рамках установленных Конвенцией гарантий и достигнут ли баланс между требованиями о защите демократического обще­ства и правами гражданина на уважение его частной жизни.

ДОСТУП К ПЕРСОНАЛЬНЫМ СВЕДЕНИЯМ, ХРАНИМЫМ ГОСУДАРСТВОМ

Часто предметом жалобы является то, что человек не может получить информацию, которая имеется о нем/ней у государства, а не тот факт, что подобные сведения содержатся в архивах государ­ственных органов. В деле Гаскина против Соединенного Королев­ства[126] заявитель, который был взят на попечение в очень юном возрасте и оставался под опекой вплоть до достижения совершен­нолетия, хотел получить доступ ко всему досье, относящемуся ко времени его пребывания под опекой Государства. В отличие от дела Леандера заявитель в деле Гаскина не жаловался на тот факт, что информация о нем собиралась и хранилась. Напротив он жаловался на то, что ему не предоставили беспрепятственный доступ к инфор­мации, что, по его мнению, является нарушением права на уваже­ние его личной жизни в рамках ст. 8. Суд решил, что информация, содержавшаяся в файле, имеет отношение к личной и семейной жизни заявителя, и отсутствие доступа к ней - нарушение ст. 8. За­тем он перешел к рассмотрению того, был ли нарушен справедли­вый баланс между интересами общества - поддержание конфиден­циальном системы регистрации данных социальных служб - и инте­ресами отдельного человека - предоставление доступа к информа­ции, касающейся его личной жизни. В отношении последнего Суд отметил, что лица, подобные заявителю, имеют «жизненно важный интерес» в получении информации, необходимой для того чтобы знать и понимать свое собственное детство и раннее развитие. Од­нако, говоря об общих интересах, Суд отметил важную связь между получением объективной и надежной информации и поддержанием конфиденциальной системы, регистрирующей общественную ин­формацию, В результате он нашел, что система, предоставляющая доступ к записям [информации] в зависимости от согласия ее «со­ставителей», совместима в принципе со ст. 8. Однако трудности возникают с обеспечением интересов лиц, стремящихся получить доступ к информации о их личной и семейной жизни, когда «соста­витель» записей недоступен или необоснованно отказывает в даче согласия на ознакомление с записями. В соответствии с решением Суда, такая система соответствует принципу пропорциональности только тогда, когда она предусматривает, что в случае, когда соста­витель не дает никакого ответа или не дает своего согласия, окон­чательное решение о предоставлении доступа принимается незави­симым органом.[127] Там, где такая процедура отсутствует, возможно нарушение ст. 8.

Предоставление персональных сведении третьим лицам или общественности. Защита персональных сведений от разгла­шения - это вопрос принципиальной важности в аспекте осуществ­ления права личности на уважение личной и семейной жизни, и, со­ответственно, предоставление такой информации общественности или третьим лицам составляет вмешательство в личную жизнь, ко­торое труднее оправдать, чем ее хранение. В целом общественный интерес в получении информации должен перевешивать индивидуальное право на конфиденциальность с учетом законности пресле­дуемой цели и безопасности использования информации.

Предоставление (разглашение) информации в случае расследования и наказания преступления. В деле Доорсона против Нидерландов[128] Комиссия должна была рассмотреть вопрос о том, оправданно ли в свете ч. 2 ст. 8 вмешательство в личную жизнь, связанное с показом фотографии заявителя, хранящейся в поли­цейском досье, третьим лицам. Было подтверждено, что такое вмешательство, имевшее целью предотвращение преступления, было соразмерно законной цели по следующим причинам:

• Фотография была использована исключительно для рассле­дования;

• Фотография не стала достоянием общественности;

• Фотография была получена полицией законно во время пре­дыдущего ареста и следовательно, не таким способом, кото­рый расценивается как вторжение в личную жизнь.

Предоставление полицией информации прессе. Разглашение деталей ареста полицией прессе может вызвать некоторые сомне­ния в зависимости от обстоятельства каждого конкретного случая. В 1995 г. один заявитель жаловался на то, что детали, появившиеся в прессе вслед за его арестом по подозрению в непристойном напа­дении на мальчика, со ссылкой на конфискацию полицией у него дома большого количества детской порнографии, нарушают его Право на уважение личной жизни. Он жаловался на то, что полиция предоставила некорректную информацию детали прессе вместе с подробностями, делающими его узнаваемым для соседей, напри­мер. Комиссия решила, если даже считать доказанным, что имело место вмешательство, то оно было оправданным, и представляло собой фактическую хронику событий, преследовавших законную цель информирования общественности по вопросам, имеющим со­циальную значимость.

Предоставление медицинских данных и конфиденциаль­ность. По мнению Суда, фундаментальный принцип правовых сис­тем стран-участниц Конвенции состоит в конфиденциальности дан­ных о здоровье человека.[129] Его важность связана не только с пра­вом отдельного человека на личную жизнь, но и с обязанностью представителей медицинской профессии и работников здравоохра­нения в целом хранить медицинскую тайну. Следовательно, неспо­собность сохранить в тайне сведения медицинского характера мо­жет повлечь уклонение определенной части людей от диагностики и лечения, вообще, вследствие страха внушаемого возможной утеч­кой информации и оглаской, Что само по себе, как заявил Суд, не только создает угрозу собственно здоровью таких лиц, но и подры­вает превентивные усилия общества по сдерживанию пандемии.

При каких обстоятельствах могут предоставляться све­дения медицинского характера? В деле Z против Финляндии[130] заявитель жаловалась на то, что в ходе судебного разбирательства головного дела было допущено разглашение в прессе ее полного имени как носителя ВИЧ-инфекции, медицинского диагноза, что на­рушило ее право на уважение личной жизни, предусмотренное ст. 8. В ответ Суд установил, что ввиду того, что сведения о ВИЧ - инфицировании человека носят очень деликатный и личный характер, любые государственные меры, направленные на распространение или разглашение таких сведений без согласия пациента, тщательно исследуются Судом, так же как и гарантии, направленные на обеспечение эффективной защиты.[131]

В то же самое время Суд допускает, что интересы пациента и всего общества в целом по защите тайны медицинских сведений могут уступить по значимости интере­сам расследования и наказания преступлений, и обеспечения гласности судопроизвод­ства. Таким образом, каждый случай должен быть рассмотрен с учетом его особенно­стей и с учетом предела усмотрения, который есть у государства в данной области.

Решение суда по делу Z против Финляндии состояло в том, что изъятие истории болезни заявителя и приобщение ее к мате­риалам следствия были обоснованы достаточно убедительными аргументами, которые перевешивают интересы заявителя. Суд осо­бо подчеркнул, что меры были соразмерны преследуемой право­мерным целям, и, соответственно, не нарушают ст. 8 Конвенции. Однако Суд пошел дальше и определил, что, поскольку соответст­вующая информация прозвучала в ходе судебного процесса без ее согласия, право заявительницы на уважение личной и семейной жизни уже подверглось серьезному вмешательству, что не является оправданным с точки зрения необходимости достижения правомер­ных целей. Дальнейшее вмешательство, если медицинские сведе­ния о ней станут достоянием гласности, как это предусмотрено по финскому законодательству, через 10 лет, не имеет оснований, которые можно было бы считать достаточными, чтобы иметь преиму­щественную юридическую значимость по сравнению с интересами заявительницы в сохранении медицинских сведений в тайне в тече­ние более длительного срока. Решение сделать материалы доступ­ными гласности начиная с 2002 г., если оно будет исполнено, равно­сильно несоразмерному вмешательству в право заявительницы на уважение ее личной и семейной жизни, в нарушение ст. 8.

Предоставление сведений медицинского характера страхо­вой компании. В деле MS против Швеции[132] Суд установил, что ор­ганы здравоохранения государства - ответчика имели законное право передавать представителям социального страхования выпис­ку из медицинской истории болезни заявителя для целей получения страхового пособия. Такие действия были признаны соразмерными, поскольку сообщаемые сведения ограничивались только необходи­мой информацией, при этом применяемая процедура обеспечивала сохранение тайны и сопровождалась ограничениями и гарантиями от злоупотреблений.

ФАМИЛИИ

Подход Суда. Хотя вопросы, связанные с «регулированием» присвоения и изменения фамилий, попадают в рамки понятий лич­ной и семейной жизни в смысле ст. 8, тот факт, что Суд никогда не обнаруживал вмешательства в личную и семейную жизнь в связи с применением национальных правил, касающихся присвоения и из­менения фамилий, заставляет предположить, что это не тот аспект, которому следует уделять особое внимание. Прежде всего, посколь­ку у стран-участниц существует мало общего в вопросах ограниче­ний на изменения фамилий и их выбор, Суд допускает большую свободу усмотрения в данном вопросе. Кроме того, Суд указал, что существует признанный общественный интерес, которым можно оп­равдать наличие ограничений на изменение и выбор фамилий, в частности имеется в виду:

• значение, придаваемое устойчивости фамилий семей;

• точный регистрационный учет населения;

• защита личного неимущественного права на имя;

• связь носителей определенных фамилий с определенными семьями.

 

Однако, хотя и было признано, что подобные ограничения со­вместимы с уважением к личной жизни, использование различных правил для мужчины и женщины при вступлении в брак является к некоторой дискриминацией в рамках ст. 14 совместно со ст. 8.[133]

Изменение собственной фамилии. В деле Шарна против Финляндии финский заявитель жаловался на то, что в силу финских законов он не может изменить свою фамилию, что нарушает ст. 8. В частности он заявлял, что его фамилия создает определенные трудности, поскольку она является шведской и ее не могут произне­сти люди, разговаривающие по-фински, что приводит к задержке почтовой корреспонденции и возникновению кличек. Однако Суд не был убежден, что какое-то специфическое неудобство или особен­ность связаны именно с использованием фамилии заявителя, заме­тив, что клички и неудобства связанны со многими фамилиями.

Регистрация имен. В деле Гийо (Guillot) против Франции Суд нашел, что отказ в регистрации ребенка под именем «Цветок Мари» [«Fleur de Marie»] совместим со ст. 8. На это решение повлиял тот факт, что отказ в регистрации такого имени вовсе не означал запре­та называть ребенка таким именем в повседневной, приватной жиз­ни, а лишь исключал его использование в официальных документах. Суд посчитал также, что «осложнения», которые могут возникнуть в случае использования одного имени для официальных целей, а дру­гого - в социальной сфере, недостаточно для того, что ставить во­прос о вмешательстве в личную или семейную жизнь.

ФИЗИЧЕСКАЯ И МОРАЛЬНАЯ НЕПРИКОСНОВЕННОСТЬ

Когда необходимы положительные обязательства для удовлетворения cm. 8? Хорошо известно, что у государства могут быть положительные обязательства по защите граждан от наруше­ния их физической и моральной неприкосновенности. Дело Х & Y против Нидерландов[134] касалось отказа 16-летней умственно от­сталой девушке в праве на подачу жалобы на действия прокурора, отказавшего в возбуждении уголовного дела против лица, совер­шившего над ней насилие. Заявители сама девушка и ее отец в жа­лобе указали, что это нарушает ее права в рамках ст. 8, в результа­те Суд постановил, что могут возникнуть положительные обязательства, требующие, чтобы государство приняло меры даже в сфере отношений отдельных лиц между собой. На примере Х & Y было показано, что гражданско-правовые средства судебной защиты ока­зались недостаточными для защиты от тяжкого правонарушения насильственного характера. Кроме того, вследствие пробела в уго­ловном законодательстве заявительнице не обеспечивается необ­ходимая защита, хотя, как указано в решении суда, на карту постав­лены фундаментальные ценности и основные аспекты личной жиз­ни. В результате, было признано, что государство не выполнило свое положительное обязательство по защите права заявительницы на физическую неприкосновенность, что нарушает ст. 8.[135]

Когда медицинское обследование нарушает положения cm. 8? Как правило, в большинстве случаев вмешательство медицинского характера, являющееся нарушением физической неприкосновенности  как части личной жизни бывает оправдано необходимостью защи­ты здоровья и прав общества в целом или же прав самого обследуе­мого человека. Например, при рассмотрении вопроса о насильствен­ном кормлении в деле Херцегфалви (Hercztgfatvy) против Австрии, практика принудительного кормления была признана совместимой с уважением к личной жизни заявителя, поскольку согласно принципам психиатрии, принятым в то время, медицинская необходимость оп­равдывала подобное действие.

Совместимы ли личные обыски с уважением к личной жизни?

Было признано, что исследования обнаженного тела, включая ректальную проверку, проводимые в целях безопасности, не являются несовместимыми со ст. 8, хотя обычно такие действия представляют  вмешательство в личную жизнь. Однако вмешательство подобного рода обычно бывает оправдано с учетом обычных разумных требований тюремного заключения, где могут допускаться более широкие меры вмешательства, чем в отношении лиц, находящихся на свобо­де, поскольку преследуется правомерная цель «предотвращения преступления и беспорядков». Например, по делу МакФили против Соединенного Королевства[136] было установлено, что частые осмотры обнаженных тел требовались ввиду исключительных мер безопасности, предпринятых в тюрьме Мейз в Северной Ирландии, где  на практике возникла возможность тайного проноса опасных предметов. Комиссия установила, что хотя практиковавшиеся осмотры были оскорбительными для человека, они не были предна­меренно унизительными, в частности проходили без физического контакта и присутствия третьего офицера.

Совместимо ли установление уголовной ответственности за добровольные гомосексуальные контакты со cm. 8? В деле Даджена против Соединенного Королевства[137] был установлен важный принцип, согласно которому личное сексуальное поведение, являю­щееся жизненно важным элементом личной сферы человека, не мо­жет быть запрещено под страхом уголовного преследования только для того, чтобы «сохранить общественный порядок и приличия, дабы защитить граждан от того, что шокирует и оскорбляет». Поскольку дело касается самых интимных аспектов личной жизни, то как указал Суд, соответственно должны существовать действительно серьезные основания для того, чтобы вмешательство со стороны государствен­ной власти было правомерным с точки зрения целей ч. 2 ст. 8. Со­гласно практике Суда, чтобы признать ограничение «необходимым в демократическом обществе», которое, как известно, характеризуется терпимостью и открытостью, это ограничение должно быть соразмер­ным преследуемой правомерной цели. По делу Даджена Суд пришел к выводу, что сохранение закона, устанавливающего уголовное нака­зание, когда речь идет о гомосексуальных отношениях по взаимному согласию между взрослыми мужчинами, составляет неоправданное вмешательство в личную жизнь заявителя.

В деле Норриса (Norris) против Ирландии[138] суд пришел к та­кому же заключению в отношении ирландского закона, устанавли­вавшего уголовную ответственность за гомосексуальные отноше­ния, в том числе добровольные и приватные. И не согласился с до­водами Правительства о том, что уголовно-правовая регламентация мужского гомосексуализма оправдывается консерватизмом и рели­гиозностью северо-ирландского общества, что это обстоятельство Суду и следовало бы учесть, предоставив властям более широкие пределы усмотрения, когда речь заходит о защите общественной морали. Суд подчеркнул, что, признавая необходимость в демокра­тическом обществе определенного контроля над гомосексуальным поведением, в том числе и для того, чтобы не допустить корыстного использования и развращения лиц, которые являются особенно уязвимыми, например, в силу своего юного возраста. Однако именно национальные власти должны в первую очередь решить, какого рода гарантии требуются для защиты общественной морали в их стране. В частности именно они должны определить возраст, до ко­торого молодым людям должна быть предоставлена защита уголов­ным законодательством.

 Можно ли, вообще, регулировать личные сексуальные от­ношения? Заявители в деле Ласки (Laskey), Джаггард (Jaggard) и Браун (Brown) против Соединенного Королевства[139] обвинялись в том, что они занимались садомазохизмом, но они утверждали, что это нарушало их право на личную жизнь в рамках ст. 8. Хотя Суд выражал сомнение по поводу того, можно ли рассматривать добро­вольное участие в актах садомазохизма как аспект личной жизни, однако у Суда не было необходимости решать этот вопрос, посколь­ку в любом случае преследование действий, таких как насилие и нанесение побоев, независимо от согласия совершеннолетней жертвы, оправдывается направленностью на достижение правомер­ной цели - охраны здоровья.

Однако в деле ADT против Соединенного Королевства[140] Суд рассматривал вопрос о том, является ли преследование заяви­теля за записывание его сексуального поведения на видео неоправ­данным нарушением его права на уважение личной жизни. Суд со­гласился с правительством в том, что при некоторых обстоятельст­вах сексуальная активность может проявляться таким образом, что вмешательство государства может быть оправданным, однако он пошел дальше и установил, что в рассматриваемом случае вмеша­тельство нельзя признать допустимым и оправданным. В частности по делу было установлено, что заявитель совершал сексуальные действия, записываемые на пленку, с ограниченным числом друзей, которых не смущали возможные последствия подобных действий. Не отрицая того, что сами действия записывались на видео, Суд нашел, что заявитель был подвергнут преследованию собственно за саму сексуальную активность, а не за осуществление видеозаписи или за какой-либо риск вторжения в общественную сферу. Таким образом, сексуальное поведение было признано действительно «частным», что означает необходимость применения небольшого предела усмотрения, как и в других случаях, относящихся к личной жизни. Вследствие этих факторов Суд пришел к заключению, что как использование репрессивного законодательства, так и преследова­ние и обвинение заявителя были несоразмерны целям защиты об­щественной морали, прав и свобод других лиц в рамках ч. 2 ст. 8.

Проблемы признания изменения пола транссексуалами. Со­гласно мнению Суда трансексуалы, добивающиеся признания изме­нения их пола и признания прав в рамках Конвенции, поднимают правовые, социальные, медицинские и этические вопросы. Поэтому при  отсутствии  ясных договоренностей  между странами-участницами в этой области Суд допускает значительный предел усмотрения, и соответственно терпит неудачу в определении того, что уважение к личной жизни требует исправления свидетельства о рождении для записи «переопределения» пола транссексуала.[141] При этом Суд учитывал тот аргумент, что поскольку система регист­рации рождений основана на регистрации фактов в то время, когда они происходили, любые последующие изменения составили бы фальсификацию соответствующей записи. Он принял во внимание и то, что меры, защищающие транссексуала от разглашения сведений об изменении пола, имели бы неблагоприятные эффекты, включая вероятный риск недоразумений и осложнений в семейных и наслед­ственных отношениях. Поэтому суд решил, что при установлении баланса между общими интересами общества и интересами от­дельного человека весы склоняются в пользу общественных инте­ресов. В частности это проявляется в случае, когда транссексуалы могут изменить собственно имя и официальные документы. Однако, несмотря на свое прецедентное право, Суд признал, что он осознает серьезность проблемы, с которой сталкиваются транссексуалы в этой области, и заявил, что соответствующие положения следовало бы пересмотреть.

ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ И КОРРЕСПОНДЕНЦИЯ

Перехват сообщений - в форме прослушивания и записи те­лефонных переговоров или просмотра письменной корреспонден­ции - обычно представляет собой нарушение одного или более прав, защищаемых ч. 1 ст. 8, обычно это бывает право на уважение к личной жизни и корреспонденции. Спорными в таких случаях, уже рассматривавшихся выше, неизбежно будут вопросы о том, может ли заявитель доказать, что вмешательство действительно имело место и/или соответствовали ли принятые меры закону с соблюде­нием ч. 2 ст. 8. Вопрос о том, в каких пределах перехват сообщений является оправданным вмешательством в личную жизнь и коррес­понденцию рассматривается ниже.

Нарушение тайны почтовой корреспонденции

Имеет ли отношение ст. 8 к заключенным, имеющим право на получение корреспонденции? Хотя первоначально считалось, что существуют подразумеваемые ограничения исполнения Конвенции в отношении прав заключенных, Суд отклонил эти предположения в деле Голдера против Соединенного Королевства.[142] Однако он признал, что «необходимость» нарушения права заключенного на уважение к его корреспонденции должна приниматься во внимание при уважении к обычным и разумным требованиям заключения. Тем не менее, факти­чески это означает, что решение ограничить заключенного в праве на обмен корреспонденцией со своим адвокатом нарушает ст. 8.

Когда и как представители властей могут перехватывать корреспонденцию заключенных? В деле Кэмпбелла против Соеди­ненного Королевства[143] заявитель жаловался на то, что корреспон­денция, направленная им в адрес адвоката, а также адвокатом в адрес заявителя и Комиссии, вскрывалась и читалась тюремными властями, что дает Суду возможность точно установить, когда и как властям разрешается вскрывать корреспонденцию заключенных. Суд начал с утверждения, что переписка с адвокатами обладает специальной защитой в рамках ст. 8, и она особенно важна в усло­виях заключения, где защитнику может быть труднее лично посетить своего клиента, например, из-за большой удаленности тюрьмы. Суд пошел дальше и отметил, что цели конфиденциального общения с адвокатом нельзя достигнуть, если это общение автоматически яв­ляется предметом контроля. В результате, любое подобное вмеша­тельство требует серьезного оправдания.

Согласно мнению Суда, специальная защита, на которую имеет право корреспонденция между заключенным и адвокатом имеет право на существование в связи с положением Конвенции о том, что представители власти могут вскрыть письмо адвоката к своему подзащитному, находящемуся в заключении только в слу­чае, когда у них есть обоснованные причины полагать, что почтовое отправление содержит незаконное вложение, которое невозможно выявить обычными средствами[144]

Даже и в этом случае письмо следует только вскрыть, но не читать, и следует предоставить соответствующие гарантии, предот­вращающие прочтение письма, такие, например, как вскрытие пись­ма в присутствии адресата - заключенного.

В отношении чтения переписки заключенного с адвокатом Суд установил в деле Кэмпбелла, что это можно разрешить только в ис­ключительных обстоятельствах, в частности только когда у предста­вителей власти есть разумная причина полагать, что эта привилегия нарушается тем, что содержимое письма ухудшает безопасность тюрьмы, или безопасность остальных заключенных, или носит ка­кой-либо уголовно-наказуемый характер[145]

По мнению Суда, вопрос о том, что можно считать «разумной причиной» зависит от всех обстоятельств, но он предполагает наличие фактов или информации, которые могли бы удовлетворить независимых наблюдателей в том, что привилегированным каналом связи злоупотребляют[146]

Хотя государство утверждает, что предоставление специально­го статуса почтовой связи между заключенным и его адвокатом соз­дало бы риск того, что такой системой стали бы злоупотреблять, Суд посчитал, что необходимость уважения конфиденциальности в отно­шениях адвокат-клиент перевешивает возможность злоупотребления. Отсюда ясно, что перехват корреспонденции между заключенным и его адвокатом является нарушением прав ст. 8, которое может быть оправданно лишь исключительными обстоятельствами.

Применимы ли те же правила к корреспонденции заключен­ного, повторно взятого под стражу? Согласно решению Суда по делу Шоненберга и Дурмаза против Швейцарии[147] эти же принципы применимы и к корреспонденции между адвокатом и заключенным при повторном аресте. В этом случае жалоба заявителей состояла не в том, что сами представители власти получали информацию о содержимом письма, но в том, что они не передали ее адресату в нарушение ст. 8. Оправдание государства в отказе отправить пись­мо адресату заключалось в следующем: он давал повторно взятому под стражу лицу юридический совет, характер которого подверг бы угрозе успех проводимого расследования по уголовному делу. В сущности, в письме г-ну Дурмазу давался совет воспользоваться своим правом хранить молчание, и Суд согласился с тем, что это была законная тактика, осуществляемая в рамках прецедентного права Швейцарского Федерального Суда, эквивалент установлен и в других странах-участницах. Таким образом, перехват корреспонден­ции был расценен как несовместимый со ст. 8.

Можно ли перехватывать частную корреспонденцию заклю­ченного? Законность перехвата частной корреспонденции заклю­ченного зависит в большой степени от ее содержания. С целью пре­дотвращения беспорядков и преступлений в рамках ч. 2 ст. 8 могут быть «оправданны широкие меры вмешательства в случае... с за­ключенным по сравнению с лицом, находящимся на свободе»,[148] сами по себе меры по контролю над корреспонденцией заключен­ных не являются несовместимыми с Конвенцией. Например, дело Сильвера против Соединенного Королевства показывает, что пере­хват писем, содержавших угрозу насилия или обсуждение различ­ных аспектов уголовно-наказуемых действий, был признан необхо­димым в демократическом обществе в рамках ч. 2 ст. 8. С другой стороны со ст. 8 несовместимо задержание частного письма, «рас­считанного на оскорбление властей» или содержащее «материал, несомненно рассчитанный на оскорбление тюремных властей». Со­гласно мнению Суда, меры, которые не преследуют эти цели или любую другую цель, определенную в этом положении, не могут быть разрешены, и перехват исключительно частной корреспонденции будет, таким образом, несовместим с Конвенцией.[149]

ОПЕРАЦИИ ПО СЕКРЕТНОМУ НАБЛЮДЕНИЮ

Хотя Суд признал, что существование в демократическом об­ществе секретных служб законно, он, тем не менее, четко указал, что возможности секретного наблюдения за гражданами совмести­мы с Конвенцией только, если оно совершенно необходимо в целях охраны демократических институтов. В связи с этим на Суд оказал влияние тот факт, что демократическому обществу в целом могут угрожать шпионаж и терроризм. Поэтому Суд признал, что: сущест­вование некоторых разрешающих законодательных возможностей секретного наблюдения за почтой и телекоммуникациями является при исключительных обстоятельствах необходимым в демократиче­ском обществе для национальной безопасности и/или предотвра­щения беспорядков или преступлений.

Какие требуются гарантии? Хотя государство и обладает некоторой свободой действий в вопросе о том, как должна работать подобная система наблюдения, эта свобода не является неограни­ченной. Поэтому, как и для тайной деятельности государства, в дру­гих областях Суд должен быть удовлетворен наличием достаточных и эффективных гарантий от злоупотреблений подобной системой. Однако, согласно мнению Суда, такая оценка имеет относительный характер. Она зависит от обстоятельств конкретного дела, таких как природа, диапазон и продолжительность возможных мер, оснований для введения таких мер, от того, какие представители власти компе­тентны разрешать, проводить и наблюдать за подобными мерами, и от того, какие средства судебной защиты предоставляются нацио­нальным законодательством.[150]

В деле Класса против Германии[151] Суд должен был устано­вить, нарушает ли германское законодательство, разрешающее вскрытие писем и запись телефонных разговоров в целях защиты национальной безопасности и предотвращения беспорядков и пре­ступлений, права заявителя в рамках ч. 1 ст. 8 постольку, поскольку оно не дает достаточных гарантий против возможного злоупотребле­ния. В отношении необходимой защиты Суд подчеркнул, что в прин­ципе судебный контроль над наблюдением желателен. Однако он пошел дальше в вопросе об одобрении данной системы Германии даже с учетом того, что контролем за осуществлением негласного наблюдения наделены не суды, а Парламентский Комитет и Палата, называемая Комиссией G 10, приданная Комитету. Так произошло, поскольку Суд был удовлетворен тем, что обе эти структуры были независимы от властей, осуществляющих наблюдение, и были наде­лены достаточной властью для осуществления эффективного и по­стоянного контроля. Вследствие этого Суд пришел к заключению, что и при учете технических достижений в области шпионажа и распространения терроризма в Европе, германская система контроля не­гласного наблюдения отвечает требованиям ст. 8 Конвенции.

СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ

Когда существование семейной жизни признается в рамках понятий ст. 8, она защищается в целом ряде областей.

Юридическое признание семейных связей

Незамужняя мать и ее ребенок. В деле Маркс против Бель­гии[152] Суд признал, что семейная жизнь незамужней матери и ее ребенка определяется фактом рождения и биологической связью, которая ее и создала. Это означает, что безусловное и немедленное преобразование биологической связи в правовую является сущест­венным для гарантии уважения к семейной жизни в рамках ст. 8. Тот факт, что возможности этого признания могут отличаться в различ­ных странах-участницах, означает, что национальные власти поль­зуются пределом усмотрения по отношению к практическим вопро­сам осуществления признания. Однако важно отметить, что «уваже­ние семейной жизни предполагает, в частности, наличие во внут­реннем законодательстве правовых гарантий, которые делали бы возможным интеграцию ребенка в семью с самого момента его рож­дения».[153] Суд признал также, что внутренние законы страны, отно­сящиеся к семейным связям, должны давать возможность всем гра­жданам вести «нормальную семейную жизнь».

Положение ребенка, рожденного у родителей, не состоящих в браке. В деле Джонстона против Ирландии[154] Суд решил также, что нормальное развитие естественных семейных связей между ро­дителями, не состоящими в браке, и их детьми требует того, чтобы последние находились как в правовом, так и в социальном отноше­нии в таком же положении, что и дети родителей, состоящих в бра­ке. Таким образом, различное отношение к детям из-за различного семейного статуса родителей запрещается в рамках ст. 8 Конвенции и антидискриминационными положениями ст. 14.

Ребенок, родившийся путем искусственного осеменения от донора. Не у всех родителей и их детей есть возможность иметь свои естественные семейные связи, признанные в рамках ст. 8, хотя лю­бые исключения должны быть оправданны ссылками на важнейшие интересы ребенка в рамках ч. 2. В деле X, Y & Z против Соединенно­го Королевства[155] Суд не смог определить, что уважение к семейной жизни, на которое имеет право транссексуал, ставший из женщины мужчиной, его партнер и их дочь, рожденная путем искусственного осеменения от донора (ИОД), требует признания транссексуала в ка­честве отца ребенка в ее свидетельстве о рождении. Основой такого решение было отсутствие общих европейских стандартов о предос­тавлении родительских прав транссексуалам и отражения в законе отношений между ребенком, родившимся благодаря ИОД, и лицом, исполняющим социальную роль отца.[156] Отсутствие единства означа­ет, что у государства есть значительный предел усмотрения, когда приходится соблюдать баланс между правами отдельного человека и общества. Общественные интересы обслуживаются содержанием связующей системы семейного права, приоритетами которого явля­ются важнейшие интересы ребенка, и с учетом прав отдельных лич­ностей Суд пришел к заключению, что социальные и правовые не­удобства, испытываемые ребенком и его социальным отцом, вряд ли привели к серьезным неприятностям при данных обстоятельствах. В общем Суд не был убежден в том, что регистрация заявителя в каче­стве отца ребенка пойдет на пользу данному ребенку или вообще де­тям, зачатым путем ИОД. В результате он отказался выявить в ст. 8 скрытые обязательства признать в качестве отца ребенка социаль­ную личность, не являющуюся биологическим отцом.[157]

Права отца, не состоящего в браке. Некоторые государства разрешают матерям контролировать вопрос о внесении данных о неженатом отце в свидетельство о рождении ребенка. Будет ли та­кая практика нарушать ст. 8 зависит от того, является ли она оправ­данной с точки зрения интересов ребенка. Такое оправдание может иметь место только тогда, когда имеет место конфликт между роди­телями, и мать возражает против внесения таких данных в свиде­тельство о рождении на том основании, что это автоматически даст ему право опеки и доступа.

Необходима ли разделенная родительская ответствен­ность для уважения семейной жизни? Комиссия нашла, что невозможность не состоящим в браке родителям осуществлять совмест­ную законную опеку над своими детьми возникает в ситуациях, в большинстве из которых ребенок рожден вне брака, и это согласу­ется с Конвенцией, даже когда оба родителя хотят, чтобы данная ситуация разделенной родительской ответственности признавалась законом.[158] Суд еще не рассматривал подобную ситуацию.

Нарушает ли ст. 8 презумпция того, что муж является от­цом ребенка, рожденного его женой? Подход Конвенции к вопросу об отцовстве отражает преобладание социальной и биологической реальности над правовой в признании семейных связей. В 1993 г. мать подала жалобу на то, что невозможность для нее отвергнуть презумпцию того, что ее муж был отцом ее ребенка, несмотря на то, что он исчез за год до его рождения, нарушает ее право на уваже­ние к семейной жизни.[159] Суд принял ту точку зрения, что эта бездо­казательная презумпция нарушает ст. 8. В частности он признал, что

Уважение семейной жизни требует, чтобы биологические и со­циальные реалии превалировали над правовой презумпцией, которая, как и в данном случае, опровергается как установлением факта, так и волей заинтересованных лиц, без реальной выгоды кому-либо.[160]

Вопросы опеки, контактов и попечения

Может ли судебное решение об опеке нарушать cm. 8? Се­мейная жизнь не прекращается с разводом, и таким образом право на уважение семейной жизни в рамках ст. 8 осуществляется со­стоящими в браке, равно как и разведенными супругами вместе со своими детьми.[161] Когда ввиду разделения г-9з (семьи) право на опеку над ребенком передается судом одному из родителей, другой родитель может подать жалобу на это решение как на нарушающее его права на уважение семейной жизни. На решение Суда о том, являются ли решения, принятые на национальном уровне, соответ­ствующими ст. 8, сильно повлиял большой предел усмотрения, ко­торым пользовались Суды в данной области. Было затруднительно определить, нарушает ли решение о передачи опеки одному из ро­дителей ст. 8, до тех пор, пока последующие процедуры являются произвольными, или пока невозможно принять во внимание права и интересы сторон.

Когда решение о предоставлении опеки является дискрими­национным? Конвенция запрещает местным властям отказывать в опеке и попечительстве над детьми родителям по религиозным со­ображениям. Это было установлено в деле Хоффман против Австрии[162] В этом деле заявительница принадлежала к Римско-католической церкви, она вышла замуж за мужчину того же вероис­поведания, вместе они крестили детей и воспитали их в той же вере. Однако позднее она перешла в церковь Свидетелей Иеговы и раз­велась со своим мужем, детей же забрала с собой. Эта чета оспа­ривала опеку в судах Австрии, и суд низшей инстанции передал опеку матери. Однако Верховный Суд отменил это решение отчасти из-за убеждения в том, что религия матери окажет отрицательное воздействие на детей, включая отрицательное отношение адептов верования свидетелей Иеговы к переливанию крови, хирургическим вмешательствам общественным праздникам.

Европейский Суд нашел, что это решение Верховного Суда Австрии несовместимо с Конвенцией, поскольку оно равносильно дискриминации на основе религии. Хотя Суд не отрицал, что опре­деленные социальные факторы, относящиеся к членству в секте Свидетелей Иеговы, могут склонить чашу весов в пользу одного из родителей в вопросе о предоставлении опеки - возможное влияние на социальную жизнь детей в случае их принадлежности к религи­озным меньшинствам и опасностям, связанным с полным отрицани­ем матерью переливания крови при отсутствии решения суда - Суд поддержал точку зрения о том, что любое различие между родите­лями, основанное по существу только на различии в религии, явля­ется неприемлемым.

Нарушает ли принудительное осуществление родитель­ских прав cm. 8? В деле Хокканена против Финляндии[163]  Суд уста­новил, что ст. 8 может понудить государство принять активные меры по принудительному осуществлению решений суда по вопросам опеки и контактов. Однако обязательство гарантировать уважение семейной жизни не является абсолютным. В частности, что касается распоряжений о принудительной опеке, то Суд отметил, что могут потребоваться подготовительные меры, если ребенок некоторое время проживает вместе с другими. Кроме того, природа и пределы такой подготовки могут зависеть от обстоятельств каждого конкрет­ного случая. Таким образом, хотя национальные власти должны предпринимать все от них зависящее, чтобы облегчить подобное сотрудничество, всякое обязательство по применению принуждения должно быть ограничено, поскольку все интересы и права (в частно­сти ребенка) должны приниматься во внимание.[164]

Государство должно принять все разумные меры необходи­мые при определенных обстоятельствах для принудительного вы­полнения родительских прав по опеке или общению. Если подобные усилия оказываются неадекватными или безуспешными, а ответст­венность за это нельзя возложить на одного из родителей, доби­вающегося принуждения, то результатом может быть нарушение ст. 8. С другой стороны, там, где власти национального уровня предприняли все необходимые шаги с тем, чтобы принудить к вы­полнению права на контакты, как это можно разумно требовать в трудной конфликтной ситуации, там может и не быть нарушения.[165]

Является ли обязательство принудительно осуществить контакт более весомым, чем право опеки? В деле Хокканен про­тив Финляндии Суд нашел, что власти не смогли предпринять аде­кватные и приемлемые меры для обеспечения права заявителя на контакт со своей дочерью.[166] Однако он не пришел к такому же ре­шению относительно прав заявителя на опеку и возможной переда­чи опеки дедушке и бабушке ребенка, что было признано совмести­мым со ст. 8. В частности Суд признал важным, что в рассматри­ваемом случае ребенок находился под опекой бабушки и дедушки уже около 6 лет, когда, в конце концов, законная опека была пере­дана тем, кто о нем заботился, а в течение этого периода у дочери было мало контактов со своим отцом. Суд заявил, что это решение с очевидностью было вынесено в интересах ребенка - фактор, по­служивший оправданием серьезному нарушению права отца в рам­ках ст. 8. Аналогично отказ властей выполнить приказ об опеке (про­тив чего возражал суд) был также совместим с Конвенцией.

Отсюда ясно, что для государства более весомым оказывает­ся обязательство по принудительному осуществлению участия в воспитании (общении), чем в отношении опеки. Это согласуется с точкой зрения Суда о том, что без мер, предпринимаемых для воз­вращения ребенка к его/ее родителям, выполнение распоряжения об опеке может повредить ребенку, в интересах которого предполо­жительно и проводятся все эти действия.

Положительное обязательство о воссоединении родителей со своим ребенком. Уважение семейной жизни - в рамках ст. 8 -с очевидностью влечет положительное обязательство по воссоеди­нению родителей со своими детьми. На это обязательство обычно ссылаются, когда временное распоряжение о передаче ребенка под опеку государства оказывается уже ненужным. Что касается того, чем должно подкрепляться это обязательство, то Суд установил, что должен достигаться справедливый баланс между интересами ребенка, остающегося под опекой государства, и родителей при их воссоединении с ребенком. В частности Суд признал, что: при под­держании этого баланса Суд будет придавать особую важность наи­высшим интересам ребенка, которые в зависимости от их природы, могут превалировать над интересами родителей. В частности, как это подтверждается Правительством, родители не могут со ссылкой на ст. 8 Конвенции, применять такие меры, которые причинили бы вред ребенку.

В деле Иохансена против Норвегии[167] дочь заявителя была помещена в приют с тем, что ее удочерят приемные родители; это решение оспаривалось на основании ст. 8. Согласно мнению Суда, меры, подобные этим, имеющие целью постоянное отстранение ро­дителей от участия в воспитании или опеки, должны применяться только в исключительных обстоятельствах и могут быть оправданны только там, где применение таких мер обосновано исключительно обстоятельствами, имеющим отношение к наивысшим интересам ребенка. При рассмотрении данного случая Суд отметил на основа­нии представленных по делу доказательств, что посещение мате­рью дочери, находящейся под опекой, проходило хорошо, и появи­лись признаки улучшения в ее жизни. Точка зрения представителей органов опеки и попечительства о том, что заявитель вряд ли будет сотрудничать, и весьма вероятна возможность отрицательного влияния на опеку дочери, в случае, если заявителю будет предос­тавлен доступ в дом приемных родителей, основывался на трудно­стях, осознанных при осуществлении решения о попечительстве над сыном заявителя. Суд пришел к заключению, что эти трудности и риск не носили такого характера и не были столь велики, чтобы ос­вобождать органы опеки и попечительства от исполнения обяза­тельств в рамках ст. 8 от принятия мер, имеющих в виду воссоеди­нение. Это, в частности, был бы прецедент, если бы мать смогла обеспечить дочери удовлетворительное воспитание. Таким обра­зом, решение о лишении ее родительских прав нарушало ст. 8.

Подход Суда в делах о попечительстве. Суд не является чет­вертой инстанцией и не осуществляет надзор над решениями нацио­нальных судов, вследствие чего он воздерживался от высказывания своего мнения по поводу отдельных решений. В этой области, следо­вательно, его роль состоит в оценке того, совместимо ли с Конвенци­ей решение о попечительстве над ребенком. Поэтому его роль не ог­раничивается определением того, пользуется ли государство своей свободой действий разумно, осторожно и из лучших побуждений. На­против Суду надлежит рассматривать вопрос о том, являются ли при­чины, использованные для оправдания «относящимися к делу доста­точными». Например, в деле Олссона против Швеции[168] три ребенка были взяты под попечительство, поскольку социальные власти сочли, что их развитие находится в опасности по различным причинам, включая неспособность родителей удовлетворить их эмоциональные и интеллектуальные нужды. Эти причины были найдены «относящи­мися к делу» и «достаточными», поскольку было, например, очевид­но, что дети отстают в своем развитии, а другие применявшиеся ме­ры не принесли успеха. Это удовлетворило Суд в том отношении, что распоряжение о попечительстве было совместимо со ст. 8. Однако это не всегда может быть прецедентом, несмотря на большой предел усмотрения, имеющийся у государства. В деле К и Т против Финляндии[169] Суд нашел, что фактически распоряжение о попечительстве не было единственно возможным Способом обеспечения законных интересов ребенка. В частности причины, выдвинутые для оправдания попечительства, были недос­таточными, а методы, использованные для выполнения этого реше­ния, были чрезмерными и вели к нарушению ст. 8. Таким образом, если властям не удается использовать распоряжение о попечитель­стве в качестве крайней меры, обосновывая свое решение причи­нами, не имеющими отношение к делу и неудовлетворительными, то это может вести к нарушению ст. 8.

Основная цель воссоединения семьи. Принимая во внимание фундаментальные отношения семейной жизни между родителями и их детьми, Суд установил, что решения о попечительстве следует рассматривать как временную меру, которая должна быть отменена, как только позволят обстоятельства, и любые меры по проведению в жизнь этих решений должны соответствовать конечной цели вос­соединения семьи.[170] Поэтому только в исключительных случаях может быть оправданно то, что решение о помещении под опеку никогда не будет отменено, и даже если ребенку необходимо нахо­диться под опекой длительный период времени. Целью отмены рас­поряжения о попечительстве должно быть информирование обо всех мерах, принятых в это время. В деле Олссона три ребенка бы­ли помещены в три различные принявшие их семьи, находившиеся в сотнях километрах друг от друга и от их родителей, что очень за­трудняло поддержание контактов. При рассмотрении вопроса о том, была ли эта ситуация совместима с уважением семейной жизни, Суд отметил, что хотя нет никаких оснований предполагать, что шведские власти не действовали добросовестно. Однако этого ма­ло, чтобы считать какие-либо меры «достаточными» в смысле Кон­венции. В этой связи необходимо применить объективный критерий. Изучение аргументов Правительства Швеции дает основание счи­тать, что решения властей были частично продиктованы трудностя­ми административного характера, но в такой основополагающей сфере, как уважение семейной жизни, подобного рода соображения должны играть более чем второстепенную роль. Принимая во вни­мание вышеизложенное, Суд пришел к выводу о том, что меры, принятые для исполнения решений, не были подкреплены доста­точными основаниями (несмотря на нежелание сотрудничать со стороны заявителей), позволяющими считать их соразмерными пре­следуемой правомерной цели. Они не являлись соответственно, несмотря на предоставленную национальным властям свободу ус­мотрения, «необходимыми в демократическом обществе», что при­вело к нарушению ст. 8.

Важность контактов с детьми, находящимися под опекой. Суд обратил внимание на важность осуществления контактов между детьми и родителями в то время, когда дети находятся под опекой. Поэтому часто Суд устанавливает, что решение об установлении опеки совместимо со ст. 8, тогда как ограничение или отказ в контак­те с родителями во время действия распоряжения несовместимы.

Любое ограничение, наложенное на личное общение в отно­шениях между родителями и детьми, должно основываться на имеющих отношение к делу и обоснованных причинах, выдвинутых для защиты интересов ребенка и для дальнейшего объединения семьи. В частности должна соблюдаться соразмерность между ог­раничениями, наложенными на контакты, и целями, которым служат эти ограничения.

    В деле Андерссона против Швеции[171] мать и сын жаловались на то, что их право на встречи с друг другом было ограничено, и им было запрещено вступать в любой контакт по почте или по телефону на протяжении 18 месяцев. Хотя причины, выдвинутые властями в обосновании этих мер, имели отношение к делу - была вероят­ность того, что ребенок сбежит из места опеки - Суд не смог устано­вить, были ли эти строгие меры оправданными с точки зрения ст. 8.

Процедурные права. Суд установил, что существуют подразу­меваемые процедурные права в отношении уважения семейной жизни в рамках ст. 8.

В деле W против Соединенного Королевства[172] местные власти приняли резолюцию о родительских правах в отношении ре­бенка заявителя, а затем приняли ряд решений, включая решение о помещении ребенка под долговременную опеку у приемных родите­лей, имея в виду дальнейшее усыновление, при этом ограничивая и окончательно отказывая отцу в доступе к ребенку - без предвари­тельной консультации или обсуждения с заявителем. При рассмот­рении вопроса о том, совместимо ли это со ст. 8, Суд отметил, что критическим в тех областях, где решения могут оказаться необра­тимыми (если у ребенка могут сформироваться новые связи с теми новыми людьми, которые о нем заботятся) будет то, насколько пре­доставлена родителям соразмерная защита от произвольного вме­шательства. При обстоятельствах, имевших место в данном деле, Суд нашел, что заявитель не был предварительно информирован или что с ним не обсуждался вопрос о целом ряде решений, влияю­щих на его отношение с дочерью. В результате, он не принимал Достаточного участия в принятии решения на решающих стадиях. Соответственно Суд посчитал, что заявитель не был допущен к не обходимому рассмотрению его точки зрения или к защите своих ин­тересов, что составило нарушение ст. 8.

Все предшествующее говорит о том, что в рамках ст. 8, роди­тели или при необходимости другие члены семьи должны участво­вать в процессе принятия решения в отношении своих детей в той степени, которая достаточна для предоставления им необходимой защиты своих интересов. Таким образом, особое внимание должно быть обращено на процедурную беспристрастность процесса приня­тия решения, касающегося их детей, административного или судеб­ного по своей природе, в котором участвуют родители или другие члены семьи, хотя уровень консультации или требуемого участия может быть разным в отношении родственников (не родителей)[173].

Имеет ли отношение продолжительность рассмотрения дела о семейных отношениях к cm. 8? Влияние продолжительности рассмотрения дела по семейному праву на его результат имеет кос­венное отношение к ст. 8 ввиду того факта, что эффективное ува­жение семейной жизни требует, чтобы будущие отношения между одним из родителей и ребенком определялись исключительно имеющими отношение к делу процедурами, а не просто «тратой времени».[174] Таким образом, любая процедурная задержка может привести de facto к прекращению дела еще до суда, и власти, имеющие отношение к делу, должны проявлять особую заботу там, где существует опасность, что процедурная задержка окажет необ­ратимое влияние на семейную жизнь сторон.[175]

Нарушает ли ст. 8 усыновление ребенка, осуществленное без согласия родителей? Родители, чьи дети были усыновлены, могут подать жалобу на то, что это нарушает их право на уважение к семей­ной жизни в рамках ст. 8 Конвенции. Хотя очевидно, что распоряжение об усыновлении является вмешательством в семейную жизнь, обстоя­тельства дела определяют, может ли быть оправданно это вмеша­тельство имеющими отношение к делу и достаточными причинами, относящимися к правам и интересам ребенка, о котором идет речь. В деле Иохансена против Норвегии[176] было признано, что решение о предоставлении возможности усыновления дочери заявителя, нару­шает ст. 8, поскольку оно не было основано на имеющих отношение к делу и достаточных причинах. Однако противоположное решение было вынесено по делу Содербака против Швеции,[177] где рассматривался тот же вопрос, но в другом контексте. Заявитель в деле Содербака жа­ловался на решение о возможном усыновлении своего ребенка, но в противоположность делу Иохансена, касавшегося разрыва связей ме­жду матерью и ее ребенком, взятым под попечительство, речь шла о разрыве связей между родным отцом и его ребенком, находившимся на попечении матери с момента рождения. Согласно решению Суда в этом случае имелся целый ряд важных факторов:

• во-первых, дело не касалось одного из родителей, на воспи­тании которому был передан ребенок или который каким-то образом заботился о ребенке;

• во-вторых, в соответствующее время контакты между заяви­телем и ребенком не были частыми и были ограниченными по своему характеру. Когда была предоставлена возможность усыновления, он не видел ребенка (дочь) в течение опреде­ленного времени;

• наконец, лицо, усыновившее ребенка, разделяло заботу о ре­бенке с матерью ребенка с самого рождения, и ребенок счи­тал этого человека своим отцом. Таким образом, усыновление консолидировало бы и формализовало эти связи.

На основе этих фактов и оценки наивысших интересов ребен­ка, сделанных местным судом, Суд признал, что в данном деле не было нарушений ст. 8.

Нарушает ли ст. 8 усыновление ребенка, осуществленное так, что родители не знали об этом? Если установлено, что се­мейная жизнь существует между одним из родителей и ребенком, усыновление ребенка без согласия родителей или их знания об этом представляет вмешательство в семейную жизнь, которое очень трудно оправдать. В деле Кигана против Ирландии[178] Суд установил, что определенные аспекты системы усыновления в Ир­ландии нарушают ст. 8. В частности тот факт, что настоящий отец ребенка не участвует в процессе усыновления, означает, что ребе­нок немедленно передается будущим приемным родителям, с кото­рыми у нее (в данном случае речь идет о дочери) немедленно начи­нают формироваться связи, и к моменту подачи заявления в суд о возражении против усыновления, оказывается, что ребенок нахо­дится в безопасности и признан в усыновившем его доме. Таким об­разом, определяемая законом ситуация не только подвергает опас­ности развитие связей заявителя со своим ребенком, но также вы­зывает процесс, возможно необратимый, ставящий заявителя в оп­ределенное невыгодное положение в отношении опеки[179]

Согласно решению Суда, несовершенство процедуры, вы­званное тем, что не проводилась консультация с неженатым отцом и тем, что он не был информирован о том, куда помещают его ре­бенка, приводит к неуважению его семейной жизни в рамках ст. 8, вне зависимости от конкретных обстоятельств, связанных с усынов­лением ребенка.

Иммиграция

Распоряжение о депортации кого-либо из страны-участницы, где проживают дети этого человека или люди, с которыми у него есть право на семейную жизнь, или отказ одному из родителей и другим членам семьи соединиться с другими членами семьи в этом государстве, будет означать вмешательство в их семейную жизнь в рамках ст. 8. Подобная мера может быть совместима с Конвенцией только при выполнении требований ч. 2 ст. 8.

Имеют ли право супруги, не являющиеся подданными стра­ны-участницы, проживать в ней вместе? Принципы, определяю­щие пределы обязательств государства, в вопросе о приеме супру­гов были изложены Судом в деле Абдулазиз, Кабалес и Балкандали против Соединенного Королевства.[180] Они состоят в следующем:

• у государства нет общего обязательства в вопросе об уваже­нии выбора супругами страны их совместного проживания;

• государство обладает большим пределом усмотрения в этом вопросе;

• следует учитывать, имеются ли препятствия для создания се­мейного очага где-нибудь еще, в стране супруга или родной стране заявителя, или наличия специальных причин, по кото­рым не следует ожидать этого;

• следует учитывать и то, осознавали ли они при вступлении в брак проблемы доступности въезда и ограниченного выезда.

Есть ли у ребенка право соединиться с родителями в стра­не-участнице? Статья 8 не гарантирует право выбора наиболее под­ходящего места для семейной жизни. В деле Ахмута против Нидерландов[181] Суд установил, что отказ властей Нидерландов разрешить 15-летнему сыну г-на Ахмута въехать в страну, где он сам проживал в течение некоторого времени, не нарушало ст. 8. В частности Суд от­метил, что мальчик прожил большую часть своей жизни в Марокко, и с этой страной у него существуют сильные лингвистические и куль­турные связи, и там же он воспитывался другими членами семьи. Суд не нашел причин, по которым семейная жизнь между сторонами не могла бы продолжаться таким же образом, как и ранее.

Тот факт, что семья может вернуться для соединения со сво­им ребенком также может иметь решающее значение. В деле Гул против Швейцарии,[182] где отец-турок, проживающий в Швейцарии, получил отказ в просьбе о воссоединении со своим 12-летним сы­ном, Суд установил, что раздельное проживание семьи в первую очередь было вызвано переездом родителей в Швейцарию, и хотя у них были трудности, связанные с проживанием в Турции из-за про­блем со здоровьем, не было причин, препятствовавших их прожива­нию там.

Когда высылка нарушает cm. 8? Для того чтобы определить, совместимо ли решение о депортации человека из страны-участницы с уважением к его личной и семейной жизни, Суд должен обратить внимание на то, каковы связи у человека как со страной исхода, так и с принимающей страной, которая будет родиной для этого человека. Среди факторов, которые надо учитывать, следующие:

• время пребывания и знание языка и культуры каждой из стран;

• наличие семейных связей и социального круга в рассматри­ваемых странах;

• характер взаимоотношений с теми членами семьи, которые остаются;

• любые другие обстоятельства личного характера, такие как здоровье и психологические факторы, которые могут озна­чать, что депортация может оказать драматическое влияние на человека.

Затем эти факторы надо сопоставить с причинами для выдво­рения - или это предотвращение преступления или беспорядка, в котором было нарушение уголовного права или экономического бла­госостояния страны, в которой существует строгая, иммиграционная политика - для того, чтобы определить, соразмерно ли вмешатель­ство в семейную жизнь уже упоминавшейся необходимости.

Когда депортация противоречит cm. 8? При рассмотрении ряда случаев Суд установил, что воздействие на права отдельного человека, упоминаемые в ст. 8, было несоразмерным цели, дости­гаемой при его/ее депортации. В таких случаях заявитель прожил большую часть своей жизни в высылающей стране, у человека об­разовались серьезные социальные и семейные связи в этой стране, у него мало контактов в той стране, куда его отправляют. Например, в деле Мустакима против Бельгии[183]  заявитель прибыл в Бельгию в 2-летнем возрасте, все его ближайшие родственники проживают там и приняли бельгийское гражданство, он провел все свои школь­ные годы во французской школе и посетил Марокко только дважды во время каникул. В деле Мехми против Франции[184] заявитель ро­дился во Франции, учился там в школе, большая часть его семьи, включая жену и троих детей, проживают там, приняли французское гражданство, и нельзя ожидать, что они будут жить где-нибудь еще.

Когда депортация совместима со cm. 8? Напротив, когда зая­витель сохранил какие-то связи со страной исхода, его претензии, с точки зрения ст. 8, могут быть менее успешными. Например, в деле Бугханеми против Франции[185] Суд счел вероятным, что заявитель сохранил связи с Тунисом, не утверждал, что не умеет говорить по-арабски или что он порвал все связи с этой страной. Он также придал определенное значения тем правонарушениям, которые он совер­шил, и тому факту, что он сожительствовал с француженкой и имел от нее ребенка, только ввиду распоряжения о депортации.

Важность родительских связей со своими детьми. В деле Беррехаба против Нидерландов[186]  Суд уделил большое внимание влиянию, которое оказала бы депортация заявителя на его взаимо­отношения с дочерью, и нашел, что эта мера была несоразмерной цели предотвращения изменения экономического благосостояния страны. Хотя к делу имело отношение, что высылка заявителя яви­лась результатом скорее его развода, а не незаконного или крими­нального поведения, юный возраст девочки и необходимость для нее оставаться в контакте со своим отцом были существенными факторами в заключении Суда о том, что депортация явилась бы нарушением ст. 8.

Кроме того, в деле Чилиза против Нидерландов[187] при отсут­ствии координации между различными процессуальными процеду­рами, касающимися семейных прав заявителя, власти не действо­вали таким образом, чтобы дать возможность развиваться его свя­зям со своим сыном после развода. В результате, процесс принятия решения, касающийся как вопроса о его высылки, так и его контак­тов с сыном, позволил ему осуществить защиту своих интересов ввиду нарушения ст. 8.

ЖИЛИЩЕ

Если установлено, что данные констатирующей части состав­ляют понятие «жилище» в смысле ст. 8, то следующие отсюда воз­можности защиты могут быть разнообразны и описываются ниже. Однако, если у некоторого лица есть возможность осуществлять право собственности в отношении своего жилища, всякое наруше­ние этого права будет составлять предмет рассмотрения в рамках ст. 1 Первого Протокола, гарантирующей права мирного осуществ­ления владением.

Защита от преднамеренного разрушения. В своей основе ст. 8 включает право каждого человека иметь жилище, защищенное от нападений со стороны государства и его агентов.

Так в деле Акдивара и других против Турции[188] Суд нашел ус­тановленным, что службы безопасности, совершив поджог домов заявителей, ответственны за потерю заявителями своих домов, что явилось причиной того, что они оставили деревню и двинулись в дру­гие места. Поскольку не вызывало сомнения, что преднамеренный поджог их домов и всего, что в них находилось, составляет серьезное нарушение права на уважение к их семейной жизни и жилищу в рам­ках ст. 8, и Правительством не было выдвинуто оправдание этому нарушению, Суд заключил - имело место нарушение ст. 8.

Защита от беспокоящих действий. Согласно мнению Суда, концепция жилища включает мирное пользование места проживания, ст. 8, таким образом, предлагает защиту личной жизни и жилища от посягательств шумом и другими нарушениями общественного порядка.

В деле Пауэла и Райнера[189] против Соединенного Королев­ства, где содержались жалобы на чрезмерный шум, создаваемый самолетами, садящимися и взлетающими с аэропорта Хитроу, во­прос заключался в том, соблюдался ли справедливый баланс между интересами отдельного человека и общества с учетом мер, приня­тых властями для контроля уменьшения шума от самолетов и ком­пенсации за него. Суд пришел к заключению, что не было серьезных оснований для того, чтобы считать, что ни политика подхода к про­блеме, ни сами меры регулирования, принятые властями Соединен­ного Королевства, представляли нарушения ст. 8.[190]

Защита от беспокоящего воздействия окружающей среды. В деле Лопез Остра против Испании[191] Суд установил полную применимость ст. 8 в отношении беспокоящего воздействия окру­жающей среды. Заявитель жаловался на запахи, шум и загрязняю­щие испарения, создаваемые заводом по переработке мусора, рас­положенным в нескольких метрах от ее дома, и на то, что это нару­шает ее права на уважение к ее жилищу, личной и семейной жизни. На основании фактов данного дела Суд отметил, что заявитель и ее семья вынуждены были жить по соседству с заводом в течение не­скольких лет, и он рассмотрел и нашел убедительными данные, со­бранные в доме и относившиеся к ухудшению здоровья его обита­телей. Даже принимая во внимание предел усмотрения государст­вом, Суд нашел, что государство не добилось успеха в соблюдении справедливого баланса интересов экономического благополучия города - для чего был создан завод по переработке мусора - и эф­фективного осуществления права заявителя на уважение к его жи­лищу и семейной жизни.

Какие требуются медицинские данные для того, чтобы ус­тановить вмешательство в семейную жизнь и неуважение к жи­лищу, вызванные загрязнением? Принимая во внимание трудности, которые могут возникнуть в подтверждении причинной связи между загрязнением окружающей среды и принесением вреда здоровью, важно, что в деле Лопез Остра Суд указал, что данных об истинном ухудшении здоровья не требуется согласно ст. 8. Фактически он пришел к выводу о том, что: естественно, что обширные загрязне­ния окружающей среды могут влиять на самочувствие человека и мешать ему пользоваться своим домом, поскольку влияют неблаго­приятным образом на его личное здоровье и здоровье его семьи, однако без серьезной угрозы здоровью.[192]

Предполагается таким образом, что свидетельство, показы­вающее нарушение нормального владения домом и семейной жизни в рамках ст. 8, установление ясной и прямой причинной связи между загрязнением и проблемами со здоровьем заявителя, не является необходимым.

Доступ к информации о риске, связанном с окружающей сре­дой. Там, где имеется риск для здоровья из-за обширного загрязне­ния окружающей среды, может возникнуть вопрос о том, чтобы у человека, заявляющего о том, что это загрязнение могло влиять на него, было право на получение информации об этом риске в рамках ст. 8 от представителей власти, имеющих к этому отношение. Хотя в ст. 10 говорится о праве на получение информации, Суд высказал свою точку зрения, что это относится к информации, которую другие хотят предоставить. В деле Гуерра и другие против Италии[193] зая­вители, жившие около химической фабрики, на которой было не­сколько серьезных взрывов в прошлом, и было установлено, что не выполняются стандарты, заявляли, что им не предоставлялась ин­формация о риске, связанном с фабрикой, или о мерах, которые не­обходимо предпринять в случае несчастного случая. Суд нашел, что государство не предоставило заявителям существенной информа­ции о риске для них, связанном с загрязнением окружающей среды, оно не выполнило своего обязательства в отношении права заяви­теля на уважение к личной и семейной жизни.

Регулирование отношений владения. Обязательная передача Собственности от одного частного лица другому может быть оправ­данна в рамках Конвенции там, где это преследуется законодатель­ной, социальной и экономической политикой. Кроме того, когда дело касается экспроприации, у государства, есть большой предел ус­мотрения для того, как сохранить уважение к жилищу при различной природе вовлеченных политических, экономических и социальных вопросов. В этой области Суд установил, что следует уважать по­становления законодательной власти, сделанные в отношении об­щественных интересов, если только они не «сделаны очевидно без разумного основания».[194]

Включает ли ст. 8 право проживать в чьем-либо доме? Из прецедентного права Суда ясно, что в рамках ст. 8 право на уваже­ние к чьему-нибудь жилищу не всегда включает право проживать там. Этот вопрос возник в деле Гиллоу против Соединенного Коро­левства[195],   в котором строгие правила регулирования домовладе­ниями на Нормандских островах оспаривались в рамках ст. 8 Кон­венции. Г-н и г-жа Гиллоу построили дом на острове Гернси в Со­единенном Королевстве и получили право на проживание на остро­ве. После того, как они прожили там 5 лет, чета Гиллоу проживала в разных местах 18 лет, поскольку ввиду своей работы г-н Гиллоу должен был бывать в разных местах земного шара. У четы был так­же дом в Англии. Когда они вернулись для проживания на Гернси после 18 лет отсутствия, им было отказано в требуемом разреше­нии, и они заявили, что это нарушает их право на уважение к их жи­лищу. Хотя Суд нашел, что в рассматриваемом случае законода­тельство преследует законную цель регулирования население для предотвращения перенаселения и поддержания экономики, он ре­шил, что отказ заявителям как во временном, так и постоянном раз­решении был несоразмерен цели. В частности Суд критиковал вла­сти, проводящие внутреннюю политику, за их недооценку специаль­ных обстоятельств, благоприятствовавших заявителям. Суд заявил, что к делу имел отношение тот факт, что заявители построили этот дом как жилище для них самих и их семьи; они снимали дом, когда их не было в этом месте, тем самым внесли вклад в жилой фонд острова; не было других нанимателей этой собственности, которым нужно было ее ремонтировать, а когда заявители вернулись, у них не было другого жилища ни в Англии, ни где-нибудь еще.

Суд пришел к другому заключению в деле Велоса Баррето против Португалии,[196]  где заявителю не разрешили вступить во владение домом, который он унаследовал от родителей, чтобы проживать там самому. Суд решил так потому, что эта мера имела целью социальную защиту нанимателей, и местные суды нашли, что

у заявителя не было срочной необходимости на эту собственность, поскольку он жил с другими членами своей семьи, Суд решил, что был соблюден справедливый баланс между интересами отдельного человека и обществом в рамках ст. 8.

Депо Бакли против Соединенного Королевства[197]   касалось права заявителя (цыганки) жить в крытой повозке на земле, которую она купила с этой целью. Суд посчитал, что отказ ей в планировоч­ном разрешении, которое позволило бы ей жить в повозке на этой земле, представлял собой вмешательство со стороны органов вла­сти в ее право на уважение к жилищу. Однако при рассмотрении во­проса о том, могло ли быть оправданно это вмешательство, с точки зрения, экономического благосостояния страны и прав и здоровья остальных членов общества в рамках ч. 2 ст. 8, Суд пошел дальше и нашел, что был нарушен справедливый баланс между обществен­ными интересами и правом заявителя на уважение к ее жилищу, правом, имеющим отношение к личной безопасности ее и ее детей. Суд подчеркнул, что в области планировочного регулирования у властей был большой предел усмотрения в рамках ст. 8, и отметил, что его роль не состояла в том, чтобы определять достоинства пла­нировочного решения. Таким образом, было достаточно проверить, что конкурирующие притязания рассматривались путем справедли­вой процедуры.

Обыск и конфискация собственности

Суд признал, что страны-участницы могут рассмотреть вопрос о необходимости прибегать к таким мерам, как обыски мест прожива­ния и конфискации, для получения физических доказательств опре­деленных преступлений. Хотя обычно подобные меры нарушают пра­ва человека в рамках ч. 1 ст. 8 - личной жизни - или жилища -причи­ны, на которые ссылаются для оправдания подобных мер, могут от­носиться к делу и быть достаточными и не быть несоразмерными преследуемым целям. Более того, Суд должен быть удовлетворен тем, что соответствующее законодательство и практика предостав­ляют людям адекватную и эффективную защиту от злоупотреблений. Таким образом, прецедентное право сконцентрировалось на требо­ваниях о том, чтобы обыски были «законными» и сопровождались адекватной процедурной защитой против произвола и злоупотреблений. Поэтому несмотря на предел усмотрения, который есть у стран-участниц в этой области, Суд должен быть особенно бдителен там, где власти превышают свои полномочия в рамках национального за­кона при распоряжении и проведении обыска без судебных гаран­тий.[198]   Согласно мнению Суда, если каждый человек защищен от произволь­ного вмешательства властей в свои права, гарантированные ст. 8, во-первых, для проведения таких действий нужны законные ограничения и очень жесткие пределы. Во-вторых, Суд должен рассмотреть определенные обстоятельства каждого дела для того, чтобы определить в каждом конкретном случае, было ли обсуждаемое вмеша­тельство соразмерным преследуемым им целям.

Какая защита необходима? В деле Камензинда против Швейцарии[199] Суду пришлось рассматривать вопрос о том, предос­тавляют ли законодательные швейцарские ограничения, регламен­тирующие проведения обыска в доме, адекватную защиту прав зая­вителя. Согласно мнению Суда, следующие черты закона являются важными в данном контексте:

• обыски могут проводиться в жилищах и иных объектах недви­жимости, только если есть обоснованное подозрение, что там что-то сокрыто, как предметы, так и ценности, которые долж­ны быть конфискованы, или что могут быть обнаружены дока­зательства совершения преступления;

• обыск не может проводиться в воскресенье, во время общест­венных праздников или ночью «за исключением особых слу­чаев или при надвигающейся опасности»;

• в начале обыска производящие его должностные лица обяза­ны документально подтвердить свои полномочия и известить лицо, занимающее помещение, о целях обыска, а также обес­печить присутствие этого лицо, его близких или других пред­ставителей при проведении обыска;

• в принципе, обязательно также присутствие представителя властей для гарантии того, что обыск производится в точном соответствии с поставленной задачей;

• протокол о проведении обыска должен быть оформлен не­медленно в присутствии лиц, принимавших участие в обыске. По просьбе граждан, им должны быть предоставлены копии документов, дающих право на проведение обыска, и протокол проведения обыска;

• для проведения выемки документов должны быть специаль­ные ограничения;

• подозреваемым предоставляется право на участие адвоката при любых обстоятельствах;

• любое лицо, которого затронули «меры расследования» и ко­торое «заинтересовано в надлежащей защите путем приме­нения ...измененных или аннулированных мер», может жало­ваться в федеральный суд;

• «подозреваемый», считающий, что он был привлечен необосно­ванно, может добиваться компенсации за понесенный ущерб.[200]

Суд отметил, что обыск проводился одним должностным ли­цом в присутствии заявителя, после того, как ему было разрешено ознакомиться с документами по своему делу и связаться по теле­фону с адвокатом. Хотя обыск продолжался в течение 2 часов во всем доме, проводившее его должностное лицо, в сущности, прове­рило только телефоны и телевизор. Он ничего не искал в других предметах обстановки, не просматривал документы и ничего не конфисковал. В результате Суд признал, что нарушение права зая­вителя было соразмерно преследуемой правомерной цели, и не нашел нарушений ст. 8.

Хотя ясно, что обыск, проведение которого основано на зако­не, оговаривающем необходимые меры защиты, не нарушает ст. 8, остается неопределенность относительно того, предоставит ли за­кон, в котором не говорится об одной или двух подобных предохра­нительных мерах, достаточную защиту. Тем не менее, Суд рассмат­ривал следующие вопросы.

Дает ли судебный надзор адекватную защиту прав, пре­доставляемых cm. 8? Там, где постановления санкционируемые судами содержат элементы судебного надзора, весьма вероятна удовлетворительная защита прав ст. 8. Например, в деле Чепелла против Соединенного Королевства[201] было достаточно, что пове­ренный истца, а не официальный представитель Суда, выполнял распоряжение, касающееся «Антона Пиллара», поскольку он был подвергнут суровым санкциям за нарушение обязательств в отно­шении Суда.

Является ли предварительное судебное одобрение доста­точным для того, чтобы признать, что требования ст. 8 соблю­дены? В случае принудительного осуществления рядового уголов­ного расследования ордер на обыск, как правило, требует наличия предварительной санкции суда, в таком случае он признается со­размерным целям в рамках ст. 8. Если этого нет - и национальный закон допускает проведение обыска жилища без предварительного судебного постановления - это может быть признано совместимым со ст. 8, только в случае, если другие законодательные установле­ния, определяющие порядок проведение обыска, дают достаточную защиту прав заявителя в рамках этого постановления.

Так в деле Функе против Франции[202] в связи с расследовани­ем возможных нарушений законодательства о зарубежных финан­совых операциях службы таможни вместе с представителем судеб­ной полиции провели обыск по месту жительства заявителя, изъяв ряд документов и предметов. У Суда не возникло сомнений в том, что в рассматриваемой области, то есть в борьбе с утечкой капита­лов и уклонением от налогообложения, государства испытывают серьезные трудности, связанные с размерами и сложностью бан­ковских сетей и финансовых каналов, а также с многочисленными возможностями перемещения капиталов в международном масшта­бе, чему способствует относительная прозрачность границ. Суд в этой связи признал, что государства вправе прибегнуть к некоторым мерам, например, осмотру жилища и изъятиям, для установления вещественных доказательств совершения правонарушений по ва­лютным операциям и преследованиям виновных в судебном поряд­ке. При этом необходимо, как указал Суд, чтобы в законодательстве и практике были достаточные гарантии для защиты от злоупотреб­лений. Однако, подчеркнул Суд, в деле Функе все обстояло иначе. В тот период, когда имели место рассматриваемые события, до про­ведения во Франции реформ, направленных на большую защиту человека, таможенная администрация обладала значительными правами, в частности, она имела право сама определять, какие про­водить проверки, когда, в каком количестве и в течение какого срока. Без соответствующего судебного мандата предусмотренные в зако­нодательстве ограничения и требования были слишком слабыми и неполными, чтобы можно было признать вмешательство в права заявителя соразмерным преследуемой законной цели. Суд усмот­рел по делу Функе нарушение ст. 8.

Сообразуется ли судебный ордер со cm. 8? Хотя в деле Функе Суд подчеркивал важность судебного одобрения для проведения обыска и изъятия, факт получения судебного ордера не всегда явля­ется достаточным для того, чтобы можно было констатировать со­блюдение требований ч. 2 ст. 8. В деле Нимитца против Германии[203] Суд нашел, что обыск адвокатского офиса, проведенный для получе­ния документальных доказательств, которые могли бы быть исполь­зованы в уголовном процессе, был несоразмерен правомерным це­лям предотвращения беспорядка или преступления и защиты прав других людей вне зависимости от предварительного судебного одоб­рения. Суд в своем решении указал на то, что хотя правонарушение в связи с которым был произведен обыск, представляет собой не толь­ко оскорбление, но также и попытку оказать давление на судью. Од­нако ордер содержал слишком общие предписания найти и изъять, без каких-либо ограничений, «документы», раскрывающие личность автора оскорбительного письма, этот факт имеет особое значение, поскольку обыск адвокатской конторы не сопровождался специаль­ными процедурными гарантиями, такими как присутствие независи­мых наблюдателей. Более того, принимая во внимание природу рас­сматриваемых материалов, очевидно, что обыск посягал на профес­сиональную тайну в той степени, которая не соответствует данным обстоятельствам. В добавление к этому, сопутствующая огласка мог­ла оказать негативное воздействие на профессиональную репутацию заявителя в глазах как его клиентов, так и общественности в целом. В результате, Суд посчитал, что нарушение ст. 8 имело место.

Обыски и изъятия при расследовании террористической деятельности. Очевидно, что террористические акты влекут за со­бой потери человеческих жизней и страдания. Как отмечал Суд в своих решениях, при толковании и применении статей Конвенции в ходе рассмотрения дел по жалобам, связанным с террористической деятельностью, надлежащее внимание должно быть уделено осо­бому характеру террористических преступлений, угрозе, которую они представляют для демократического общества, и чрезвычайной природе мер по борьбе с ними. В усилиях по борьбе с терроризмом, государствам предоставляются права, которые могут и не быть оп­равданны, с точки зрения ч. 2 ст. 8. Например, дело Мюррей против Соединенного Королевства[204] касалось ситуации в Северной Ир­ландии. Г-жа Мюррей и ее семья жаловались на то, что военные явились в их дом и провели там обыск и при этом задержали на ко­роткое время, но в одной комнате пять членов семьи, что нарушало ст. 8. При рассмотрении этого случая Суд подчеркнул ответствен­ность правительства, избранного в демократическом обществе, за защиту своих граждан и демократических институтов от угрозы ор­ганизованного терроризма, а также особенность проблем, с которы­ми сопряжены арест и задержание лиц, подозреваемых в правона­рушениях, связанных с терроризмом. Суд указал, что эти два фак­тора влияют на справедливое равновесие, которое должно сущест­вовать между осуществлением отдельной личностью прав, гаранти­рованных ей в ч. 1 ст. 8, и возможностью для государства, в соот­ветствии с ч. 2 ст. 8 принимать эффективные меры в целях предот­вращения террористических преступлений. Суд отметил, что, фак­тически, национальные суды установили, что основной заявитель, г-жа Мюррей, подозревалась в совершении преступлений, связанных с терроризмом, а также установил, что эти подозрения были обос­нованными с точки зрения ст. 5 Конвенции. Таким образом, Суд признал, что, в принципе, существовала необходимость во втор­жении в жилище г-жи Мюррей и в проведении там обыска с целью ареста г-жи Мюррей. Кроме того, следует признать существование «условия крайней напряженности», как определила их Палата Лордов, в которых приходится производить подобные аресты в Се­верной Ирландии. Суд в своем решении придал значение и привел слова члена Палаты лордов, который сказал: «Обыск не может быть ограничен только поиском лица, которое необходимо аресто­вать, а должен также включать действия, направленные на обес­печение мирного характера ареста. Я ... считаю совершенно ра­зумной предосторожностью предложение всем живущим в доме собраться в одной комнате. Все в наивысшей степени заинтересо­ваны в том, чтобы арест был произведен мирным образом, и я удовлетворен тем, что порядок действий, которых придерживаются военные, является разумным, обоснованным и имеет целью вы­полнение ареста с минимумом опасности и беспокойства для всех лиц, имеющих к нему отношение».

Европейский Суд подтвердил, что эти легитимные соображения объясняют и оправдывают то, каким образом были осуществлены вторжение в жилище заявителей и его обыск. Суд не счел, что пред­принятые властями в этой связи действия в отношении кого-то из заявителей были несоразмерны преследуемой правомерной цели.

Обыски и изъятия при расследовании уклонения от уплаты налогов. В деле Миале против Франции[205] Суд установил, что и в других областях Государство вынуждено прибегать к таким мерам, как домашние обыски и выемками. В частности он указал, что при предотвращении утечки капитала и уклонении от уплаты налогов государство сталкивается с серьезными трудностями, связанными с масштабом и сложностью банковских систем и финансовых каналов и с огромными размерами международных банковских вложений, становящихся все более доступными благодаря относительной про­зрачности национальных границ. Поэтому он осознает, что государ­ство может быть вынуждено проводить обыски и выемки в жилых помещениях для того, чтобы добыть вещественные доказательства совершения правонарушений, связанных с финансовыми операция­ми, и для пресечения подобных действий, насколько это возможно. Однако Суд пошел дальше и указал, что государства вправе прибегнуть к некоторым мерам, например, осмотру жилища и выемкам, для установления вещест­венных доказательств совершения правонарушений по валютным операциям и пре­следования виновных в судебном порядке.

При этом необходимо, как указал Суд, чтобы в законодатель­стве и практике были достаточные гарантии для защиты от злоупот­реблений, чего не было в данном деле. В частности Суд нашел, что у властей были чрезвычайно широкие полномочия и при отсутствии судебного мандата, гарантии и защита, предоставляемые законом, были слишком слабыми и неполными, чтобы можно было признать вмешательство в права заявителя соразмерным преследуемой за­конной цели.

Суд подверг критике также и то, что выемка, произведенная в доме заявителей, проводилась без разбора и охватывала такое ко­личество документов, что таможенные власти вынуждены были при­знать, что несколько тысяч документов не имели отношения к их расследованию, и вернули их заявителям. Соответственно, суд пришел к выводу об имевшем место нарушении ст. 8.

 

 

 

 

КОММЕНТАРИЙ

Профессора Российской правовой

академии Министерства юстиции Российской Федерации Елены Чефрановой

Внимательный и терпеливый читатель, не без труда преодолевший непривычную стилистику и терминологию пособия, наверняка искренне порадовался, тому что наши суды пока еще не одолевают претензиями граждане, требующие «переопределения» своего пола, а российские за­ключенные не терзаются сомнениями по поводу того, исключают или нет тюремные порядки, саму «возможность перлюстрации корреспонденции». Однако попутно вдумчивый читатель уяснил для себя также и то, что меж­ду скупыми и краткими формулировками самого текста Европейской Кон­венции и обширными, развернутыми текстами решений Европейского Су­да лежит многотрудная область толкования правовой нормы. Позиция по принципиальному вопросу, однажды занятая Судом и сформулированная в решении по конкретному делу, становится прецедентом и раз за разом вос­производится в решениях по аналогичным спорам, хотя и претерпевает некоторые изменения, эволюционирует.

За прошедшие десятилетия именно решения Суда по существу раз­вивали и уточняли положения Конвенции. Богатую пищу для размышле­ний, несомненно, дают собственно тексты решений, принятых в разные годы Европейским Судом по правам человека, которые теперь доступны и российскому читателю - в 2000 г. благодаря совместным усилиям Совета Европы и Института европейского права МГИМО (У) МИД РФ на русском языке издан двухтомник «Европейский Суд по правам человека. Избран­ные решения».[206] Прецеденты Европейского Суда по правам человека ре­гулярно стал публиковать самый популярный в судейской среде профес­сиональный журнал «Российская юстиция», пока менее известный «Жур­нал Российского права», издаваемый Институтом законодательства и срав­нительного правоведения, в 2000 году начал публикацию документов Со­вета Европы, имеющих отношение к работе Европейского Суда по правам человека. В частности упомянутый журнал уже опубликовал под общей редакцией Уполномоченного Российской Федерации при Европейском Суде по правам человека П.А. Лаптева решение по делу Л.Ю. Тумилович против Российской Федерации, решение по вопросу приемлемости жалобы[207] В. Черепкова против Российской Федерации,[208] а также материалы по жалобе Н.В. Никишиной против Российской Федерации.[209] Предметом по­следней жалобы было именно нарушение ст. 8 Конвенции и ряд других.

Принципы ст. 8 Европейской Конвенции нашли закрепление в нор­мах Конституции РФ. В ст. 23 Конституции Российской Федерации запи­сано: «Каждый имеет право на неприкосновенность частной жизни, лич­ную и семейную тайну, защиту своей чести и доброго имени. Каждый име­ет право на тайну переписки, телефонных разговоров, почтовых, телеграф­ных сообщений. Ограничение этого права допускается только на основа­нии судебного решения». В статье 24 Конституции РФ сформулирован запрет на сбор, хранение и распространение информации о частной жизни лица без его согласия. Статья 25 закрепляет неприкосновенность жилища. Развитие и конкретизацию эти конституционные нормы получили в отрас­левом законодательстве. Прежде, чем перейти к анализу их содержания и применения на предмет согласованности с практикой Европейского Суда по применению ст. 8 Конвенции, постараемся все-таки кратко обобщить изложенное доктором Урсулой Килкли:

• В части 1 ст. 8 использован термин «уважение», а не термин «не­прикосновенность», который использован в нашей Конституцион­ной норме, что на первый взгляд ослабляет степень обеспечиваемой Конвенцией защиты, однако гибкость, присущая термину «уваже­ние» позволяет защите развиваться. «Уважение» трактуется не толь­ко как запрет на вмешательство государства, но и как возложение на государство позитивного обязательства обеспечить с помощью за­конодательства и других средств уважение личной сферы граждани­на и ее защиту от вмешательства со стороны третьих лиц.

• Европейский Суд затруднился дать исчерпывающее определение по­нятия «личная жизнь», но одновременно указал, что «было бы слиш­ком строго ограничивать ее интимным кругом. Уважение личной жизни должно также включать до некоторой степени право устанав­ливать и развивать отношения с другими людьми. Понимание «лич­ной жизни» столь широко, что Европейский Суд не видит принципи­альных оснований исключать из личной сферы деятельность профес­сионального и делового характера, поскольку именно в своей работе большинство людей имеют значительное, если не наибольшее, коли­чество шансов развивать отношения с внешним миром.[210]

• Понятие «семейная жизнь» в практике Европейского Суда также трак­туется весьма широко, вплоть до признания права на семейную жизнь между фактическим отцом и ребенком, с матерью которого такой отец прекратил совместное проживание еще до рождения ребенка. В реше­ниях по конкретным делам Суд указал: «В понятие семейной жизни, на котором основана ст. 8, входят и узы, которые существуют между ли­цом и его ребенком, даже если мать и отец не проживают совместно и независимо от того, рожден ребенок в браке или вне его.[211]

• «Жилище» в интерпретации Европейского Суда - это не только жи­лой дом, жилое помещение, где гражданин постоянно или временно проживает, но при известных обстоятельствах, как жилище, с точки зрения защиты от вмешательства, могут рассматриваться и служеб­ные помещения. По делу Нимитц против Германии, Суд, в частности, отметил, что в широком значении слово «жилище» может распро­страняться на деловой офис типа адвокатского. Суд пришел к такому выводу, поскольку не всегда можно провести четкое разграничение между домом и офисом, также и потому, что вести деятельность, ко­торую можно отнести к профессиональной или деловой можно с та­ким же успехом и со своего места жительства, и наоборот, можно за­ниматься делами, которые не относятся к профессиональной сфере, в офисе или коммерческих служебных помещениях».[212]

В понятие «корреспонденция» включаются не только почтовые, те­леграфные, телексные сообщения, но и телефонные переговоры, а также и сообщения, передаваемые с помощью других современных средств связи, например, по электронной почте. Защита от вмешательства по ст. 8 пре­доставляется не только в случаях ведения телефонных переговоров с до­машнего телефона, но тогда, когда переговоры проводятся с телефона, ус­тановленного в офисе.

• Под «вмешательством» в смысле ст. 8 понимается совершение дей­ствий, нарушающих права, предусмотренные ч. 1 ст. 8.

• Права, гарантированные ч. 1 ст. 8, не являются абсолютными. Как ука­зано в ч. 2 ст. 8 Конвенции, право на уважение личной и семейной жиз­ни, жилища и корреспонденции может быть ограничено в интересах:

- национальной безопасности;

- общественного спокойствия;

- экономического благосостояния страны;

- охраны здоровья, нравственности или защиты прав и свобод третьих лиц;

а также в целях предотвращения беспорядков и преступлений

Заметим, что перечень оснований ограничений, предусмотренный в ч. 2 ст. 8 Конвенции согласуется с содержанием ч. 3 ст. 55 Конституции РФ.

Далее необходимо особо подчеркнуть, что для того, чтобы быть признанным допустимым и оправданным вмешательство не только должно быть расценено Судом как направленное на достижение правомерной це­ли, но к тому же допустимость такого вмешательства должна быть преду­смотрена внутренним законом. Однако и это еще не все, так как исключи­тельно важным признается, чтобы закон содержал четкие и ясные предпи­сания, а граждане имели возможность с таким законом ознакомиться, кро­ме того, им должны быть обеспечены эффективные средства защиты. На­ряду с отмеченным выше, допускаемое в соответствии с таким законом вмешательство должно удовлетворять критерию соразмерности. Неодно­кратно Суд подчеркивал в своих решениях, что средства достижения пра­вомерной цели должны отвечать требованию соразмерности. Суд самое пристальное внимание уделяет тому, не был ли в каждом конкретном слу­чае вмешательства нарушен баланс между правами отдельной личности и охраняемыми интересами общества.

Но наибольшие трудности представляет, пожалуй, ответ на вопрос, является ли то или иное вмешательство, предпринятое для достижения правомерной цели, необходимым в демократическом обществе. Так, по делу Мюррей против Соединенного Королевства, заявители обжаловали проведение британскими военными обыска жилища и задержания, полагая такие действия несовместимыми со ст. 8, ибо, по мнению заявителей, вла­стями было допущено неуважение к личной жизни и неприкосновенность жилища. Суд при толковании и применении, относящихся к делу Мюррей статей Конвенции пристальное внимание уделил особому характеру терро­ристических преступлений, угрозе, которую они представляют для демо­кратического общества, и чрезвычайной природе мер по борьбе с ними. Тщательно исследовав фактические обстоятельства, а также содержание специального закона, необходимость полномочий, предоставленных пред­ставителям власти по такому закону, Суд пришел к выводу, что

«Суду не следует заменять своей оценкой оценку национальных властей, которые лучше знают, какова должна быть политика в области расследования террористических пре­ступлений. Национальные власти обладают определенной свободой усмотрения в отношении того, какие меры необходимы как в целом, так и в конкретном случае».

Суд счел, что существовала необходимость, как в полномочиях, предоставленных внутренним законом, так и во вторжении в жилище зая­вительницы. Суд признал существенным наличие условий крайней напря­женности, в которых приходится действовать в Северной Ирландии. Эти легитимные соображения, по мнению Суда, объясняют и оправдывают то, каким образом были осуществлены вторжение в жилище заявительницы и его обыск. Суд не считает, указано в решении, что предпринятые властями в этой связи действия были несоразмерны преследуемой цели. В результа­те, Суд решил, что «в свете конкретных обстоятельств дела, меры, ставшие предметом жалобы, могут рассматриваться как необходимые в демократи­ческом обществе в целях предотвращения преступлений в соответствии со смыслом ч. 2 ст. 8».[213]

По делу Олссон против Швеции, где заявители жаловались на не­уважение их семейной жизни, выразившееся в разлучении как родителей с детьми, помещенными в приемные семьи, так и родных братьев и сестер между собой, Суд пришел к заключению, что вмешательство было произ­ведено в правомерных целях, а именно в целях охраны «здоровья и нравст­венности» детей, решение соответствовало интересам детей. Суд сделал вывод, что власти Швеции в отношении установления опеки над детьми действовали законно, обоснованно и добросовестно, вместе суд счел, что меры, принятые для исполнения решений об опеке, не были подкреплены «достаточными» основаниями, позволяющими считать их соразмерными преследуемой правомерной цели. Они не являлись соответственно, не­смотря на предоставленную национальным властям свободу усмотрения, «необходимыми в демократическом обществе».[214]

Изложенное только укрепило нашу убежденность в том, что россий­ская Конституция охраняет права личности на уважение личной и семейной жизни, жилища и корреспонденции не в меньшей степени, чем Европейская Конвенция о защите прав человека и основных свобод. Теперь попытаемся проанализировать, можно ли с уверенностью утверждать то же самое отно­сительно отраслевых правовых актов и их практического применения.

Право на уважение личной и семейной жизни

Семейный кодекс Российской Федерации (далее - СК РФ) признает браком только юридически оформленные отношения мужчины и женщи­ны, фактические супружеские отношения не влекут за собой юридических последствий. В связи с этим следует обратить внимание на то, что Евро­пейский Суд расширил понятие семейная жизнь, с учетом современных изменений социальных и культурных моделей семейной жизни. По кон­кретным делам Европейский Суд признавал наличие семейной жизни меж­ду лицами, не состоявшими в браке. Такое решение было принято по делу Джонстон против Ирландии. Определяющее значение для принятия тако­го решения, как убедительно показано доктором Килкэли, имел устойчи­вый характер взаимоотношений заявителей и тот факт, что, проживая вме­сте со своими детьми, они не отличались от семьи, основанной на браке.

Что касается прав детей, рожденных вне брака, то российское зако­нодательство, как и Европейский Суд при применении Конвенции, исходит из полного равенства прав детей, рожденных в браке, и внебрачных детей. Позиция Суда по этому вопросу изложена в прокомментированных докто­ром Килкэли делах Маркс против Нидерландов и уже упоминавшемся деле Джонстон против Ирландии.

Российское законодательство закрепляет опровержимую презумпцию отцовства мужа матери в отношении рожденного ею ребенка. В статье 48 СК РФ, посвященной установлению происхождения ребенка, предусмотрено, что в случае если ребенок родился от лиц, состоящих в браке между собой, а также в течение 300 дней с момента расторжения брака, признания его не­действительным или с момента смерти супруга матери ребенка, отцом ре­бенка признается супруг (бывший супруг) матери, если не доказано иное. Отцовство супруга матери ребенка удостоверяется записью об их браке. В статье 17 Федерального закона от 15 ноября 1997 г. № 143-ФЗ «Об актах гражданского состояния» определен порядок внесения сведений о родителях в запись о рождении ребенка, в соответствии с которым отец и мать, состоя­щие в браке между собой, записываются родителями в записи акта о рожде­нии ребенка по заявлению любого из них, при этом сведения об отце ребен­ка - на основании свидетельства о браке родителей,

В этой связи нужно отметить, что Суд по жалобе матери на то, что невозможность опровергнуть отцовство ее мужа в отношении ее ребенка, родившегося спустя продолжительное время после того, как муж пропал без вести, нарушает ее право на уважение семейной жизни и (следователь­но, - ст. 8), принял решение, в котором указал, что бездоказательная пре­зумпция нарушает ст. 8, поскольку уважение к семейной жизни требует, чтобы биологические и социальные реалии имели приоритет перед право­вой презумпцией.

С удовлетворением можно отметить, что в действующем СК РФ, в отличие от КоБС РСФСР 1969 г., это проблема получила решение. Пункт 3 ст. 48 СК РФ предусматривает, в случае, когда, по мнению матери ребенка, его отцом не является ее супруг, женщине предоставляется право зарегист­рировать ребенка на основании совместного заявления с лицом, считаю­щим себя отцом этого ребенка, либо обратиться в суд с иском об установ­лении отцовства. Однако мать ребенка, не считающая своего мужа его от­цом, не вправе требовать, чтобы запись об отце была сделана по ее указа­нию, и тем самым отказаться вообще от регистрации какого бы то ни было мужчины в качестве отца ребенка. Таким правом по нашему СК наделена только женщина, не состоящая в браке. Если замужняя женщина пожелает зарегистрировать рожденного ею ребенка по правилам, установленным в законе для женщины, не состоящей в браке, суд, очевидно, ей в этом отка­жет со ссылкой на п. 3 ст. 48 СК РФ. Вместе с тем, мужу такой женщины закон предоставляет право оспорить свое отцовство в суде, и в случае удовлетворения иска запись об отце из актовой записи о рождении ребенка будет исключена, причем такая возможность подачи в суд иска об оспари­вании отцовства не ограничена никаким сроком.

Не лучше ли изначально предоставить женщине-матери право заре­гистрировать ребенка по своему усмотрению? Думается, что судом по та­кому делу должен быть особенно тщательно исследован вопрос о соблю­дении баланса между интересами ребенка, с одной стороны, и его матери, с другой. Для того, чтобы отклонить жалобу замужней матери на отказ в регистрации ее ребенка по правилам, предусмотренным для незамужней, и констатировать, что нарушение ст. 8 не имело места, вмешательство в лич­ную и семейную жизнь матери должно быть признано судом не только законным, направленным на достижение правомерной цели, но и сораз­мерным, оправданным и необходимым в демократическом обществе с точ­ки зрения защиты прав ребенка и общества в целом. Следовательно, суд при рассмотрении такой жалобы, как впрочем и любой другой, должен опираться не только на внутреннее законодательство, но и на Конвенцию, а это означает, что вывод об отсутствии или, напротив, наличии нарушения ст. 8 должен быть сделан с учетом ограничений, установленных в ч. 2 ст. 8.

Обратимся к еще одной проблеме, время от времени возникающей на практике. Все еще действующим Указом Президиума Верховного Сове­та СССР от 8 июля 1944 г. в редакции Указа Президиума Верховного Со­вета СССР от 2 сентября 1981 г. №5571-Х, одинокой матери предоставлено право по ее желанию поместить в детское учреждение рожденного ею ре­бенка на воспитание, а на детское учреждение возложена обязанность при­нять ребенка на содержание и воспитание полностью за государственный счет. Мать ребенка имеет право взять ребенка из детского учреждения на свое воспитание (п. 4).

Статистика свидетельствует, что каждый пятый ребенок в совре­менной России рождается вне брака, следовательно, немалое число жен­щин наделены правом оставить новорожденного малыша в роддоме, под­писав соответствующее заявление, в котором, как правило, содержится и согласие на усыновление ребенка в будущем. В свете норм Конвенции и прецедентов Европейского Суда существующий порядок передачи ребенка под опеку государства ставит целый ряд непростых вопросов. Во-первых, судьба ребенка в подобных случаях решается, как правило, без выяснения и учета воли его фактического отца. Мы уже упоминали, что в решениях Суда за фактическим отцом признается право на уважение семейной жиз­ни. Так, в решении по делу Джонстон, а позднее и в решении по делу Бугханеми Суд указывал на то, что в понятие семьи, на котором основана ст. 8, входят и узы, которые существуют между лицом и его ребенком, даже если мать и отец не проживают совместно и независимо от того, рожден ли ре­бенок в браке или вне его.[215] В деле Киган против Ирландии, где заявитель жаловался, на то, что нарушение права на уважение его семейной жизни выразилось как раз в том, что его ребенок был удочерен без его ведома, а национальное законодательство не дает ему даже права быть назначенным опекуном. Заявитель также утверждал, что государство не уважает его се­мейную жизнь, так как способствовало тайной передаче его дочери и ее удочерению без его ведома и согласия, оно не сделало ничего для того, чтобы между ним и его дочерью с момента ее рождения установилась пра­вовая связь. В своем решении по этому делу Суд указал следующее: «Тот факт, что ирландское законодательство разрешает передачу ребенка на усыновление втайне, без ведома и согласия заявителя (фактического отца), что ведет к возникновению привязанности у ребенка к предполагаемым усыновителям, и последующая выдача официального разрешения на усы­новление равносильны вмешательству в право заявителя на уважение се­мейной жизни. Такое вмешательство допустимо, только если выполнены условия, изложенные в ст. 8, ч. 2».[216]

Следовательно, требование ст. 129 СК РФ о том, что для передачи ребенка на усыновление необходимо согласие родителей должно быть рас­пространено и на фактического отца, разумеется, за исключением случая, когда отец неизвестен (ст. 130 СК РФ). Что касается одинокой матери, ре­шившей воспользоваться своим правом передать ребенка под опеку государства, то соответствующее заявление, подписываемое ею и заверенное руководителем учреждения, в котором находится ребенок, нельзя рассмат­ривать иначе, чем предусмотренное п. 3 ст. 129 СК РФ бланкетное (без указания личности конкретного усыновителя) согласие на усыновление, которое в соответствии с п. 2 ст. 129 СК РФ может быть отозвано в любое время, но до вынесения судом решения об усыновлении ребенка. Рассмат­риваемое заявление не может иметь последствия сходные с теми, которые наступают в случае вынесения судом решения о лишении родительских прав в отношении ребенка.

Здесь следует также обратить особое внимание на согласованность практики отечественных судов по делам о лишении родительских прав и отобрании ребенка с позицией Суда, который неоднократно указывал в своих решениях на нерасторжимость семейных связей, а также отмечал наличие положительного обязательства государства по воссоединению родителей со своим ребенком. В частности госпожа Килкэли подчеркивает:

«Меры, имеющие целью постоянное отстранение родителей от контакта или опеки, должны применяться только в исключительных обстоятельст­вах, и могут быть оправданны только там, где их применение мотивирует­ся наивысшими интересами детей».

Иногда, как это имело место по делу Н.В. Никишиной, органы опеки и попечительства, а затем и суд, мотивируя принимаемое решение о пере­даче ребенка на воспитание другому родителю (такой подход имеет место и при решении вопроса о лишении родительских прав), решающее значе­ние придает факту принадлежности родителя к нетрадиционной церкви. В жалобе, поданной в Суд, Н.В. Никишина утверждала, что, передавая права опеки отцу ребенка, вследствие ее религиозных взглядов и деятельности как члена религиозной организации Свидетели Иеговы, суды нарушили ее права и права ее ребенка на уважение частной и семейной жизни, а также на свободу мысли, совести и религии. Таким образом, заявляется о нару­шении ст. 8 совместно со ст. 14 и ст. 9 Конвенции, а также ст. 2 Протокола №1 к Конвенции. Жалоба Никишиной, вследствие заключения ею мирово­го соглашения с отцом ребенка на стадии нового рассмотрения дела по первой инстанции, которое имело место после того, как судебная коллегия по гражданским делам Верховного Суда РФ уже в период нахождения жа­лобы в Европейском Суде отменила по протесту заместителя Председателя Верховного Суда РФ все состоявшиеся по делу решения, была признана Европейским Судом неприемлемой. Принимая такое решение, Суд при­знал, что заявительница использовала доступные средства судебной защи­ты при возбуждении разбирательства и, что, удовлетворив свои требования, заявительница фактически отказалась от дальнейшего использования указанных средств судебной защиты. Таким образом, по мнению Суда, она не может утверждать, что является жертвой нарушения Конвенции.

Некоторые выводы из дела Н.В. Никишиной все-таки можно сделать:

• ребенок был передан на воспитание отцу, который в браке с заяви­тельницей не состоял, совместное проживание, длившееся менее го­да, прекратилось, когда ребенку не было и одного года. До 6-летнего возраста ребенок воспитывался матерью, до того, как забрать ребен­ка от матери, отец лишь навещал ребенка по выходным дням;

• суд, рассматривавший дело, безоговорочно признал наличие семей­ной жизни между ребенком и его отцом, не состоявшим в браке с матерью и не проживавшим совместно, то есть подход российского суда в этой части вполне соответствовал практике Суда;

• в постановлении Судебной коллегии по гражданским делам Верхов­ного Суда РФ сделан вывод, что суды неправомерно вторглись в дискуссию относительно природы религиозной организации Свиде­тели Иеговы и не изучили все имеющие отношение к делу заяви­тельницы обстоятельства.[217] Этот аспект нуждается в комментарии, с точки зрения позиции, занимаемой Судом. В решении Суда по де­лу Хоффман против Австрии было подчеркнуто, что любое разли­чие между родителями, основанное по существу только на различии в религии, является неприемлемым. Решение Верховного Суда Ав­стрии, передавшего детей под опеку отцу, хотя ранее они находи­лись под опекой матери, отчасти из-за убеждения, что религия Сви­детелей Иеговы, которую исповедовала мать, окажет отрицательное влияние на детей, Суд признал несовместимым с Конвенцией.

Российское законодательство ставит под контроль органов опеки и по­печительства действия опекунов и попечителей, направленные на распоряже­ние имуществом подопечных (п. 2 и п. 3 ст. 37 ГК РФ) В соответствии со ст. 28 ГК РФ и п. 3 ст. 60 СК РФ при осуществлении родителями правомочий по управлению имуществом ребенка на них распространяются правила, установ­ленные гражданским законодательством в отношении распоряжения имуще­ством подопечного. Родители не вправе без предварительного разрешения органа опеки и попечительства совершать или давать согласие на совершение сделок по отчуждению имущества ребенка, в том числе по обмену и дарению этого имущества, сдаче его внаем (аренду), в безвозмездное пользование или в залог, сделок, влекущих за собой отказ от принадлежащих ребенку прав либо уменьшение размера принадлежащего ему имущества. Без согласия орга­нов опеки и попечительства нельзя также осуществить раздел его имуще­ства либо выдел из него доли. В кодексе говорится о том, что порядок управления имуществом подопечного определяется законом, но за 7 лет, прошедшие со времени введения в действие первой части ГК РФ такой закон не принят. Особую осторожность, если не сказать придирчивость, органы опеки и попечительства проявляют при решении вопроса о даче разрешения родителям на отчуждение жилого помещения, сособственником или постоянным пользователем которого является ребенок. Инструк­тивно- методические рекомендации Министерства образования Россий­ской Федерации от 20 февраля 1995 г. № 09 «О защите жилищных прав несовершеннолетних» не рекомендуют органам опеки и попечительства одобрять сделки, при которых производится покупка квартиры в рассрочку с одновременной продажей имеющегося в собственности жилого помеще­ния, а также сделки по залогу жилых помещений. В настоящее время Ми­нобразования России письмом № 244/26-5от 09.06.1999 г. «О дополнитель­ных мерах по защите жилищных прав несовершеннолетних» рекомендовал в дополнение к документам, перечисленным в рекомендациях, при рас­смотрении вопросов по отчуждению жилых помещений запрашивать сле­дующие документы:

• заявление несовершеннолетнего старше 14 лет;

• справки БТИ, удостоверяющие нормативную стоимость жилых по­мещений на момент обращения;

• разрешение из ОВД на регистрацию в населенном пункте субъекта Российской Федерации в случае выезда семьи по новому адресу (форма 6);

• выписку (справку) из домовой книги с места регистрации несовер­шеннолетнего по месту жительства.

Органы опеки и попечительства этим рекомендациям следует. Разу­меется, отказ органа опеки и попечительства в даче разрешения на сделку может быть обжалован в суд, который обязан в полном объеме исследовать все обстоятельства, не допуская неоправданного, с точки зрения ст. 8 Кон­венции, вмешательства в семейную жизнь заявителя, а также нарушения предусмотренного ст. 1 Протокола № 1 к Конвенции права на уважение соб­ственности. Следует заметить, что ограничение, установленное ст. 37 ГК РФ и ст. 60 СК РФ, хотя и предусмотрено законом, но, с точки зрения Европей­ского Суда, этого может оказаться недостаточным, поскольку нарушение может быть признано, имеющим «законное основание», если «рассматри­ваемый закон достаточно точен и содержит меры защиты от произвола властей». Кстати, Методические рекомендации Минобразования России не мо­гут рассматриваться иначе как «административная практика, которую можно изменить в любое время», именно так высказался Суд в сходной ситуации. Это тем более справедливо, поскольку письма Минобразования России не являются правовыми актами и устанавливаемые ими правила не могут рас­сматриваться как установленные законом. К слову, согласно п. 5 п/п. 20 По­ложения о Минобразования РФ, утвержденного постановлением Правитель­ства РФ от 24.03.2000 г. № 258, министерство лишь оказывает методическую помощь и содействие органам опеки и попечительства.

Невмешательство в личную и семейную жизнь гарантируется по российскому законодательству, в частности, охраной тайны усыновления ребенка (ст. 139 СК РФ) В целях охраны тайны усыновления, ст. 263-4 ГПК (в ред. Федерального закона от 25.06.1998 г. № 90-ФЗ) предусмотре­но, что дела об установлении усыновления ребенка суд рассматривает в закрытом судебном заседании. По закону судьи, вынесшие решение об усыновлении ребенка, или должностные лица, осуществившие государст­венную регистрацию усыновления, а также лица, иным образом осведом­ленные об усыновлении, обязаны сохранять тайну усыновления ребенка. Лица, разгласившие тайну усыновления ребенка против воли его усынови­телей, привлекаются к ответственности в установленном законом порядке. Статьей 155 УК РФ установлена уголовная ответственность за разглаше­ние тайны усыновления (удочерения) лиц, обязанных хранить факт усы­новления (удочерения) как служебную или профессиональную тайну, а также и уголовная ответственность иных лиц, разгласивших тайну усынов­ления из корыстных или иных низменных побуждений.

Предусмотрена в УК РФ (ст. 137) и уголовная ответственность за на­рушение неприкосновенности частной жизни. Уголовно наказуемым при­знано незаконное собирание или распространение сведений о частной жизни лица, составляющих его личную или семейную тайну, без его согласия либо распространение этих сведений в публичном выступлении, публично демон­стрирующемся произведении или средствах массовой информации, если эти деяния совершены из корыстной или иной личной заинтересованности и причинили вред правам и законным интересам граждан. Вместе с тем п. 2 ст. 24 Конституции РФ накладывает на органы государственной власти и орга­ны местного самоуправления, а также на их должностных лиц обязанность обеспечить каждому возможность ознакомления с документами и материа­лами, непосредственно затрагивающими его права и свободы, если иное не предусмотрено законом. Статьей 140 УК РФ установлена уголовная ответст­венность должностного лица за неправомерный отказ в предоставлении собранных в установленном порядке документов и материалов, непосредствен­но затрагивающих права и свободы гражданина.

Таким образом, гражданин, с одной стороны, защищен законом от вмешательства в частную жизнь, а с другой, — ему обеспечивается доступ к касающейся его лично информации. Это означает, что самому усыновлен­ному не может быть отказано в доступе к информации, связанной с его усы­новлением. Ему должны быть предоставлены сведения о его происхожде­нии, кровных родственниках, разумеется, если он на этом настаивает, хотя законом решающее значение придается воле усыновителей. В терминологии Конвенции, однако, на наш взгляд, отказ в предоставлении информации со ссылкой на «защиту прав и свобод других лиц», может быть расценен как несоразмерный правомерной цели, на достижение которой направлен. Так, например, поступил Суд по делу Гаскин, признав, что «лица, находящиеся в положении заявителя, имеют жизненно важный интерес, защищаемый Кон­венцией, в получении информации, необходимой для того, чтобы узнать и понять свое детство и ранние этапы развития. Суд констатировал, что про­цедуры Соединенного Королевства, предусматривавшие предоставление доступа к информации, содержавшейся в деле об осуществлении опеки над заявителем, только с согласия должностных лиц, производивших такие запи­си, не обеспечили уважение права заявителя на частную и семейную жизнь, и что, таким образом, имело место нарушение ст. 8.

Нормами законодательства о здравоохранении (см. Основы законо­дательства Российской Федерации об охране здоровья граждан от 22 июля 1993г. №5487-1 (в ред. Указа Президента РФ от 24.12.1993г. № 2288; Федеральных законов от 02.03.1998 № 30-ФЗ, от 20.12.1999г. № 214-ФЗ, от 02.12.2000 г. № 139-ФЗ) среди прав, предоставляемых паци­енту предусмотрено право на сохранение в тайне информации о факте об­ращения за медицинской помощью, о состоянии здоровья, диагнозе и иных сведений, полученных при его обследовании и лечении.

Информация содержащаяся в медицинских документах гражданина, составляет врачебную тайну и может предоставляться без согласия граж­данина только по основаниям, предусмотренным в законе. Основы, преду­сматривают сохранение врачебной тайны, хотя, как справедливо указывал И.Л. Петрухин, следовало бы говорить о медицинской, а не только о вра­чебной тайне.[218] Врачебную тайну в соответствии с законом составляют информация о факте обращения за медицинской помощью, состоянии здо­ровья гражданина, диагнозе его заболевания и иные сведения, полученные при его обследовании и лечении, а также сведения о проведенных искусст­венном оплодотворении и имплантации эмбриона, о личности донора.

С согласия гражданина или его законного представителя допускается передача сведений, составляющих врачебную тайну, другим гражданам, в том числе должностным лицам, в интересах обследования и лечения пациен­та, для проведения научных исследований, публикации в научной литерату­ре, использования этих сведений в учебном процессе и в иных целях.

В соответствии с российским законодательством (ч. 4 ст. 61 Основ) допускается предоставление сведений, составляющих врачебную тайну, и без согласия гражданина или его законного представителя:

• в целях обследования и лечения гражданина, не способного из-за своего состояния выразить свою волю;

• при угрозе распространения инфекционных заболеваний, массовых отравлений и поражений;

• по запросу органов дознания и следствия, прокурора и суда в связи с проведением расследования или судебным разбирательством;

• в случае оказания помощи несовершеннолетнему в возрасте до 15 лет для информирования его родителей или законных представителей;

• при наличии оснований, позволяющих полагать, что вред здоровью гражданина причинен в результате противоправных действий.

В случае обжалования в суд действий по передаче информации, со­ставляющей врачебную тайну, без согласия гражданина органам дознания и следствия, прокуратуры и суда по запросу этих органов в связи с прове­дением расследования или судебного разбирательства, суд, на наш взгляд, окажется в непростой ситуации, поскольку, норма ч. 4 ст. 61 Основ слиш­ком неопределенна. Она не очерчивает группу лиц, чьими медицинскими данными можно оперировать в связи с проводимым расследованием или судебным разбирательством. Очевидно, что анализируемая норма закона, ограничивающая право гражданина на уважение личной жизни, направле­на на достижение правомерной цели, в первую очередь на охрану здоровья и защиту прав и свобод других лиц, а также и на предотвращение преступ­лений, но, вместе с тем нельзя не отметить, что вмешательство с учетом конкретных обстоятельств может быть признано несоразмерным, а баланс между правами отдельной личности и интересами общества нарушенными.

Как указал Суд в своем решении по делу Z против Финляндии «Ува­жение тайны данных о здоровье человека является важнейшим принципом правовых систем всех участников Конвенции. Существенно важно не только уважать личную жизнь больных, но также сохранять их доверие к корпусу врачей и службе здоровья в целом. Без такой защиты те, кто нуждается в медицинской помощи, могут воздержаться от сообщения информации лич­ного или интимного характера, необходимой для должного лечения, и даже от обращения за такой помощью, тем самым ставя под угрозу свое собствен­ное здоровье, а в случае заразных заболеваний и здоровье общества. Внут­реннее законодательство должно поэтому предоставлять должные гарантии для предотвращения распространения или разглашения таких сведений о здоровье человека, которые несовместимы с гарантиями ст. 8 Конвенции.

Вышеназванные соображения особенно важны в отношении защиты тайны сведений о ВИЧ инфицированных. Ввиду того, что сведения о ВИЧ-инфицировании человека носят очень деликатный и личный характер, лю­бые государственные меры, направленные на распространение или раз­глашение таких сведений без согласия пациента, тщательно исследуются Судом, так же как и гарантии, предназначенные для эффективной защиты. В то же самое время Суд допускает, что интересы пациента и всего обще­ства, в целом, по защите тайны медицинских сведений могут уступать по своей значимости интересам расследования и наказания преступлений, и обеспечения гласности судопроизводства, если доказано, что такие интересы имеют более существенное значение».[219]

С учетом изложенного, представляется, что наше внутреннее зако­нодательство не определяет с необходимой ясностью в отношении каких именно лиц: подозреваемых, обвиняемых или также потерпевших, свиде­телей и других и в связи с расследованием каких именно уголовных пре­ступлений допускается передача информации, составляющей врачебную тайну, без ясно выраженного согласия гражданина. Есть также достаточно серьезные сомнения в отношении того, что вмешательство в личную и се­мейную жизнь в этом случае достаточно серьезно ограничено и сопровож­дается эффективными и соответствующими гарантиями против злоупот­реблений. Так, например, по отечественному законодательству приговор всегда оглашается публично, но в приговоре могут содержаться сведения, составляющие медицинскую тайну и полученные следствием либо судом в порядке п. 4 ст. 61 Основ законодательства о здравоохранении, то есть без согласия заинтересованного лица.

В пункте 2 ст. 24 Конституции РФ установлено, что возможность доступа к информации, непосредственно затрагивающей права и свободы гражданина, может быть ограничена законом. Однако, как наглядно пока­зано доктором У. Килкэли, само по себе наличие закона как такового еще не означает, что вмешательство будет признано не нарушающим ст. 8 Кон­венции, поскольку Суд при рассмотрении жалобы анализирует национальный закон как с точки зрения его направленности на достижение право­мерных целей, перечисленных исчерпывающим образом в ч. 2 ст. 8, так и на предмет четкости, ясности норм закона, определенности обязанностей и прав должностных лиц, доступности закона широкой публике, а также и обеспечения контроля за действиями управомоченных должностных лиц, в первую очередь со стороны суда.

Позволим высказать предположение, что приводимая ниже ст. 5 Феде­рального закона от 12 августа 1995 г. № 144-ФЗ «Об оперативно-розыскной деятельности», озаглавленная «Соблюдение прав и свобод человека и гражда­нина при осуществлении оперативно-розыскной деятельности» вряд ли будет признана удовлетворительной с точки зрения четкости процедур, хотя в ней и предусмотрено, что органы (должностные лица), осуществляющие оператив­но-розыскную деятельность, при проведении оперативно-розыскных меро­приятий должны обеспечивать соблюдение прав человека и гражданина на неприкосновенность частной жизни, личную и семейную тайну, неприкосно­венность жилища и тайну корреспонденции, (абзац введен Федеральным зако­ном от 05.01.99 г. № б-ФЗ). Лицу, полагающему, что действия органов, осуще­ствляющих оперативно-розыскную деятельность, привели к нарушению его прав и свобод, предоставлено право обжаловать эти действия в вышестоящий орган, осуществляющий оперативно-розыскную деятельность, прокурору или в суд. А лицу, виновность которого в совершении преступления не доказана в установленном законом порядке, то есть в отношении которого в возбуждении уголовного дела отказано, либо уголовное дело прекращено в связи с отсутст­вием события преступления или в связи с отсутствием в деянии состава пре­ступления, и которое располагает фактами проведения в отношении него опе­ративно-розыскных мероприятий и полагает, что при этом были нарушены его права, вправе истребовать от органа, осуществляющего оперативно-розыскную деятельность, сведения о полученной о нем информации в преде­лах, допускаемых требованиями конспирации и исключающих возможность разглашения государственной тайны. В случае, если будет отказано в предос­тавлении запрошенных сведений или если указанное лицо полагает, что све­дения получены не в полном объеме, оно вправе обжаловать это в судебном порядке. В процессе рассмотрения дела в суде обязанность доказывать обос­нованность отказа в предоставлении этому лицу сведений, в том числе в пол­ном объеме, возлагается на соответствующий орган, осуществляющий опера­тивно-розыскную деятельность.

В целях обеспечения полноты и всесторонности рассмотрения дела орган, осуществляющий оперативно-розыскную деятельность, обязан пре­доставить судье по его требованию оперативно-служебные документы, содержащие информацию о сведениях, в предоставлении которых было отказано заявителю, за исключением сведений о лицах, внедренных в ор­ганизованные преступные группы, о штатных негласных сотрудниках ор­ганов, осуществляющих оперативно-розыскную деятельность, и о лицах, оказывающих им содействие на конфиденциальной основе.

В случае признания необоснованным решения органа, осуществ­ляющего оперативно-розыскную деятельность, об отказе в предоставлении необходимых сведений заявителю судья может обязать указанный орган предоставить заявителю сведения.

Право на неприкосновенность жилища гарантированно Конституцией РФ

Незаконное проникновение в жилище, совершенное против воли проживающего в нем лица, признается уголовным преступлением. Соглас­но российскому законодательству проникновение в жилище возможно в двух ситуациях:

• при непредвиденных чрезвычайных обстоятельствах;

• при защите правопорядка.

Закон Российской Федерации от 24 июня 1993 г. № 5238-1 «О феде­ральных органах налоговой полиции» в ст. 11 среди других прав федераль­ных органов налоговой полиции предусматривает право беспрепятственно входить в любые производственные, складские, торговые и иные помещения независимо от форм собственности и места их нахождения, используемые налогоплательщиками для извлечения доходов (прибыли), и обследовать их.

Обо всех случаях проникновения в жилые помещения, используемые для индивидуальной и предпринимательской деятельности, против воли проживающих в них граждан орган налоговой полиции уведомляет проку­рора в течение 24 часов с момента проникновения;

Закон Российской Федерации от 18 апреля 1991 г. № 1026-1 предос­тавляет сотрудникам милиции право входить беспрепятственно в жилые и иные помещения граждан, на принадлежащие им земельные участки, на территорию и в помещения, занимаемые организациями, и осматривать их при преследовании лиц, подозреваемых в совершении преступлений, либо при наличии достаточных данных полагать, что там совершено или совер­шается преступление, произошел несчастный случай, а также для обеспе­чения личной безопасности граждан и общественной безопасности при стихийных бедствиях, катастрофах, авариях, эпидемиях, эпизоотиях и мас­совых беспорядках (в ред. Федерального закона от 31.03.1999 г. № 68-ФЗ) Обо всех случаях проникновения в жилище против воли проживающих в нем граждан милиция уведомляет прокурора в течение 24 часов.

Как видим, вхождение в жилище вопреки воле проживающих в нем лиц допускается в ряде случаев без санкции прокурора, не говоря о реше­нии суда. К тому же неясно, что должен делать прокурор, если признает вторжение в жилище незаконным и необоснованным. Справедливо указы­вает И.Л. Петрухин на то, что необходим сопоставительный анализ ст. 25 и ч. 2 ст. 23 Конституции РФ, чтобы установить, в каких случаях проникно­вение в жилище уже теперь требует судебного решения. Это обыски, вы­емки, осмотры, обследования жилища в случаях, когда такие действия свя­заны с обнаружением и изъятием переписки, почтовых, телеграфных и иных сообщений. Процедура получения судебных решений для проникно­вения в жилище должна быть установлена законом.[220] Уместно отметить, что Суд, признавая за странами - участницами право прибегать к обыскам и выемкам в целях предотвращения и раскрытия преступлений, в том чис­ле, связанных с налоговыми нарушениями, поскольку в таких случаях дей­ствия направлены на достижение правомерной цели «предотвращения пре­ступлений» и «экономического благосостояния страны», при рассмотрении конкретных жалоб внимательно исследует вопросы соразмерности пред­принятых мер преследуемой цели, а также уделяет внимание тому, чтобы внутреннее законодательство и практика предоставляли эффективную за­щиту от произвола властей. В этом направлении российской правовой сис­теме еще предстоит совершенствоваться.

Право граждан на тайну переписки, телеграфных сообщений и телефонных переговоров, как отмечалось, гарантируется Конституцией РФ

За нарушение тайны переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных или иных сообщений установлена уголовная ответственность. Вместе с тем, в соответствии со ст. 91 Уголовно-исполнительного кодекса РФ (далее - УИК РФ) от 8 января 1997 г. № 1-ФЗ осужденным к лишению свободы, хотя и предоставлено право получать и отправлять за счет собст­венных средств письма и телеграммы без ограничения их количества, но получаемая и отправляемая осужденными корреспонденция подвергается цензуре. Что касается телефонных переговоров, то в соответствии со ст. 92 УИК РФ осужденным к лишению свободы предоставляется право на 4 те­лефонных разговора в год продолжительностью до 15 минут каждый. В пункте 5 ст. 92 УИК РФ предусмотрено, что телефонные разговоры осуж­денных контролируются персоналом исправительных учреждений, то есть прослушиваются. Следовательно, российское законодательство вводит ограничения на соблюдение тайны почтовой корреспонденции и телефон­ных переговоров заключенных.

Вопрос в том, будет ли в соответствующем случае такое ограниче­ние расценено не только как основанное на законе и преследующее право­мерную цель, но и как соразмерное, а также необходимое в демократиче­ском обществе. В целом Суд считает, что ограничение прав является неиз­бежным последствием наказания. В области права заключенных на уваже­ние корреспонденции Суд установил двойной стандарт, отражающий ос­новные принципы ст. 8. В отношении дел, касающихся права заключенно­го на не перлюстрированную переписку с адвокатом или судебным органом, Суд постановил, что это право является почти неприкосновенным как главное средство, с помощью которого индивид может пытаться защищать свои права.[221] По делу Кэмпбелл и Фелл против Соединенного Королевства Европейский Суд высказался в том смысле, что перлюстрация переписки заключенных с их адвокатами является нарушением ст. 8 Конвенции и что задержки или ограничения такой переписки не соответствуют понятию необходимости в значении ч. 2. ст. 8.[222]

Суд посчитал, что тюремные власти вправе вскрывать письма ад­воката на имя заключенного, когда у них есть разумные основания пола­гать, что их содержание противозаконно. Однако при этом должны быть обеспечены надлежащие гарантии от перлюстрации писем. Перлюстра­ция должна разрешаться только при исключительных обстоятельствах. С другой стороны, в отношении корреспонденции частного характера Суд, а ранее Комиссия разрешают государству вводить некоторые ограниче­ния на права заключенных отправлять и получать корреспонденцию. По делу Пфайфер и Планкль Суд признал, что некоторые меры контроля за корреспонденцией заключенных сами по себе не являются несовмести­мыми с Конвенцией, при условии, что обусловленное ими вмешательство не выходит за рамки того, что требуется в соответствии с преследуемой законной целью.[223]

 

Далее следует перепечатка дела

МАРКС (MARCKX) против БЕЛЬГИИ

Европейский Суд по правам человека. Избранные решения. В 2-х т. М., 2000, т. 1